Весна русской революции, как и её календарная тёзка, катилась к своему завершению. Крылатые качели, которые, то взлетали вверх – и тогда в дулах винтовок цвели красные гвоздики, то опускались вниз, едва не касаясь изуродованных офицерских трупов, наконец-то прекратили свой разбег. Наступило время осмысленного политического противостояния. От падения самодержавия календарь не похудел ещё и на два месяца, а в России появилось уже второе демократическое правительство. Кабинет Львова, так поспешно поддержанный Антантой, популярности в России не снискал. Полностью довольными остались разве что поляки, за которыми правительство Львова признало право на независимость. Другое дело Советы. Они, как подснежники после трёхсотлетней самодержавной зимы, спешили расцвести на всей территории бывшей Российской империи. Пока они походили на разноцветные лоскутки, из которых ещё предстояло сшить огромное одеяло, чтобы укутать им многострадальную землю российскую. Не совпадая в частностях, по трём основным позициям Советы были едины: Мир, Труд, Хлеб. И народ к ним потянулся.

Не найдя поддержки в широких народных массах, Временное правительство попыталось опереться на армию. Но та брезгливо сбросила карабкающегося на её спину седока прямо в центр большой лужи. Оставаться у руля российской политики с такой подмоченной репутацией далее стало невозможно, и кабинет Львова ушёл в небытие. Наступил звёздный час Александра Фёдоровича Керенского, и произошло это гораздо раньше, чем в оставленном нами времени. Разумеется, не без нашего в этом участия. Знай, Керенский, кто и для чего открыл ему дорогу к портфелю премьер-министра, никогда бы он к нему не прикоснулся. Хотя… Что я могу знать о помыслах людей, перед которыми открывается дверь на политический Олимп? Но я твёрдо знаю: судьба Керенского, как премьера, решилась в Комендантском доме на территории Петропавловской крепости, без моего в том непосредственного участия, но под моим неусыпным надзором.

А началось всё, как водится, с перестройки. Не пугайтесь – перестройки в прямом смысле. Как только Красная Гвардия заняла Петропавловскую крепость, и я стал помимо начштаба ещё и комендантом крепости, Макарыч, вскорости, выдал некий план, который показался мне очень правильным а, главное, легко выполнимым.

Поначалу и штаб, и комендатура, и моя квартира расположились в Комендантском доме. И вот, то ли на второй, то ли на третий день, Макарыч, стоя у окна, сказал:

— А не посадить ли нам тебя на Обер-офицерскую гауптвахту?

— В каком смысле? — я слегка обалдел от такой постановки вопроса.

— В прямом, — Макарыч наслаждался произведённым эффектом. — Ну не только тебя одного – весь твой штаб и всю комендатуру переселить в помещение гауптвахты, а?

Пока я обдумывал его слова, Макарыч продолжил:

— А в Комендантском доме мы организуем мини-отель. Будем здесь селить прибывающих в Петроград крупных партийных функционеров. Ну и твои апартаменты тоже, разумеется, будут здесь. Как тебе идейка?

— А что? — начал воодушевляться я. — Очень даже симпатичная идея. Освободим гауптвахту от арестантов, — в конце концов, для них сойдёт и тюрьма Трубецкого бастиона – перепланируем внутренние помещения, переведём туда штаб и комендатуру, а потом займёмся перестройкой Комендантского дома под мини-отель. Наберём штат и – пожалуйте товарищи на поселение!

— Но не все товарищи, — уточнил Макарыч, — а только те, кто в дальнейшем будет играть значимую роль в советских органах власти. И первым поселим Ленина!

— А вторым? — зачем-то спросил я.

— Вторым? — Макарыч пожал плечами. — Да хоть Спиридонову!

Тогда я не придал его словам про Спиридонову большого значения, а зря…

Пока я мотался за Лениным, пока Макарыч был занят в Исполкоме, пригляд за строителями ослаб, и они благополучно сорвали сроки сдачи объекта. Потому чета Ульяновых и прожила несколько дней в квартире на Екатерининском канале. Зато потом Владимир Ильич и Надежда Константиновна стали вторыми, после нас с Ольгой, постояльцами мини-отеля «У коменданта». Разумеется, при посторонних мы его так никогда не называли. В Комендантском доме был задействован весь необходимый сервис, включая столовую и прачечную. Ольга так прокомментировала свалившееся на неё счастье:

— Ёшкин каравай! Наконец-то я могу почувствовать себя женщиной, а не посудомойкой!

А ещё в Комендантском доме была оборудована совещательная комната, где, после переезда в крепость Ленина, втайне от посторонних глаз и ушей, стали вершиться великие дела. Шучу, конечно, хотя, если подумать, моя шутка не так уж и далека от истины. По крайней мере, судьба правительства Керенского решилась, как мне думается, именно там. Считаете, я преувеличиваю? Ну если только отчасти. Весна 1917 года, которой живём мы, существенно отличается от той, которой жили наши предки. История катится уже совсем по другой колее, всё дальше отклоняясь от той, по которой катилось пресловутое Красное колесо. По крайней мере, захватить власть в Петрограде мы можем в любой момент, и нам вряд ли будет оказано серьёзное сопротивление. И это уже в апреле, а не в октябре. И дело даже не в том, что наши флаги полощутся над всеми стратегическими объектами города, не в том, что напротив Петропавловской крепости чуть заметно покачивается на лёгкой невской волне «Аврора», у которой гюйс очень напоминает флаг военно-морского флота времён СССР, только без серпа и молота. Дело совсем в другом. Дело в авторитете Советов, как среди сторонников, так и тех, кто нас недолюбливает, или откровенно ненавидит. Приказ № 1 на этот раз не развалил армию, но вынудил командиров считаться с введением института комиссаров, как силы, помогающей им держать войска в повиновении. Подчинённая Советам Красная Гвардия фактически исполняет функции внутренних войск, помогая существующей власти поддерживать порядок в стране. Может, и даже очевидно, не везде столь эффективно как в Петрограде, Москве и ряде других городов, но помогает. Те предприятия, где Советами созданы органы рабочего контроля, работают в нормальном режиме. Хуже пока обстоят дела в деревне. Но и там по инициативе левых эсеров уже проводится земельная реформа, призванная уничтожить помещиков как класс и дать землю всем нуждающимся в ней крестьянам.

— Ну так чего же вы медлите? — слышу я чей-то насмешливый голос. — Берите власть, раз вы такие крутые!

Ещё рано. Так говорил Ленин в ТОМ 1917 году, так он говорит и сейчас. Для того чтобы взять власть необходимо, чтобы срослись (слово моё, не Ленинское) три момента: Левые эсеры стали главной силой в ПСР; сформировался союз ПСР и РСДРП(б); альянс имел бы преимущественное представительство минимум в половине всех образованных на территории России Советов, а в Петрограде и Москве в обязательном порядке. Пока этого не случилось, брать власть является грубой политической ошибкой. Тактика переходного периода должна быть гибкой, чутко реагирующей на любые изменения в расстановке сил. Не надо бояться делать шаг в сторону, даже если со стороны это будет выглядеть как шаг назад. Что, собственно, и случилось при голосовании в Петросовете по кабинету Керенского. Резолюция о недоверии и этому составу Временного правительства, предложенная большевиками, не была принята, и всё из-за того, что члены Петросовета от ПСР проголосовали на этот раз консолидированно. Прошла резолюция, по которой вопрос о доверии правительству Керенского откладывался на месяц, а членам Петросовета было разрешено принять министерские портфели.

Я сам видел, как накануне голосования, вечерами, в совещательной комнате подолгу горел свет, а когда он, наконец, гас, из Комендантского дома выходили Александрович и Жехорский что-то продолжая обсуждать на ходу. Думаю, что тогда и было принято совместное решение позволить товарищам левым эсерам сделать тот самый шаг в сторону, чтобы обеспечить им свободу манёвра.

За свободу манёвра ратовал в основном я. Александровичу она, кажется, вообще не была нужна. Бонапартистские настроения товарищей Керенского, который накануне своего премьерства оформил членство в ПСР, и Савинкова откровенно его раздражали. По-моему, он был готов немедленно начать фракционную войну внутри ПСР. Но я мечтал о большем. Мне было мало отделившейся фракции. Мне нужна была вся партия, вернее, её, овеянное славой революционной борьбы, имя. А для этого нужно было заручиться поддержкой партийного съезда. Пока на такую поддержку мы рассчитывать не могли. И основной преградой на нашем пути был союз таких политический тяжеловесов (по эсеровским, разумеется, меркам), как Чернов и Савинков. Устранение одной из этих фигур с доски политических шахмат открывало нам путь к восьмой горизонтали в руководстве ПСР. Я сделал ставку на «уничтожение» Савинкова. Превратить его в политический труп стало моей основной задачей на ближайший период. Для осуществления плана мне надо было находиться рядом с Савинковым, стать в его ближайшем окружении этаким троянским конём. Чёрт меня дёрнул поделиться крайней мыслью с Васичем. Теперь он всякий раз, оставаясь со мной наедине, делает таинственное лицо и шёпотом спрашивает: «Как там наше и-го-го?» Ну не придурок?

Заручившись поддержкой Ленина и Александровича, я развил активную деятельность, лейтмотивом которой мог бы стать лозунг: «Савинков говорит: «Надо!» – Жехорский отвечает: «Есть!» Именно я склонил левое крыло ПСР временно отказаться от выражения недоверия правительству Керенского.

Но Савинков никогда бы не стал «русским террористом № 1» если бы поверил мне до конца. Его очередной ход заставил нас всех слегка поднапрячься.

При формировании Красной Гвардии мы очень старались, чтобы из состава эсеровских боевых групп в ней оказались только наши с Александровичем люди. Процентов на восемьдесят нам это удалось. Оставшиеся двадцать процентов штаб старался держать подальше от ключевых объектов. И вот теперь я был вынужден ввести один из таких отрядов на территорию Петропавловской крепости. Таким было прямое указание Савинкова. Более того, он потребовал, чтобы я добился назначения командира отряда Степана Стрелкина заместителем коменданта крепости. Стрелкин был давним и преданным соратником Савинкова – это было всем хорошо известно. Васич такому заместителю был вовсе не рад, но ради общего дела был вынужден уступить. Савинков был доволен. А нам пришлось ломать головы, как нейтрализовать вражеских агентов? С рядовыми бойцами отряда Стрелкина это труда не составило. Казарменное положение не очень-то располагает к свободному передвижению по территории крепости. Но как быть с помощником коменданта? Решение, в конце концов, нашлось. Правда, оно жутко не понравилось Васичу.

Стрелкин был совсем не глуп и достаточно хитёр, чтобы не купиться на простые уловки. К тому же он обладал одним достоинством, делавшим его крайне привлекательным для слабого пола. «Достоинство», по слухам, было весьма солидных размеров и мы стали всерьёз опасаться, что с его помощью Стрелкин быстро завербует весь женский персонал крепости. С такой шпионской сетью мы бы точно не справились. Менять же персонал по три раза в месяц, сами понимаете, весьма обременительно. Против такого противника был нужен опытный боец, и наши взгляды устремились к Ольге. Риск в этой затее, конечно, присутствовал, и лучше всех это понимал Васич, потому и возражал, но оставшись в подавляющем меньшинстве, был вынужден уступить.

То, что прекрасная комендантша положила глаз на смазливого помощника своего муженька, было встречено широкой общественность с разными чувствами: пониманием, неприятием, завистью, наконец, — но только не с удивлением. Этого мы и добивались: что естественно, то не вызывает подозрений. Перед Ольгой стояли три задачи: как можно чаще отвлекать Стрелкина от шпионской деятельности; следить, чтобы кто-нибудь из обслуживающего персонала ему не дал; по возможности не дать самой. Забегая вперёд, скажу: Ольга со своей задачей справилась блестяще. По крайней мере, нам всем так хочется думать. Вся крепость могла наблюдать за Ольгой, которая по три раза на дню долго выгуливала сразу двух кобелей. Были свидетели диких сцен ревности, которые устраивала комендантша своему ухажёру, стоило ему только бросить взгляд налево. Ну а частые ночные отлучки Стрелкина за пределы крепости косвенно подтверждали, что и с третьей задачей Ольга худо-бедно справляется.

Мы добились своего. Стрелкин снабжал Савинкова информацией, которую извлекал в основном из Ольгиной болтовни. Стоит ли удивляться, что она почти полностью совпадала с той, которой снабжал его я. Борис Викторович был абсолютно уверен, что Красная Гвардия находится под его контролем, а Ленин сидит в Петропавловской крепости, как в ловушке, которую можно в любой момент захлопнуть.

Я с нетерпением ожидал приезда в Петроград Марии Спиридоновой. И вовсе не в плане личного интереса. Глупо было полагать, что влюбившись в дни своей комсомольской юности в фотографию, я добьюсь ЗДЕСЬ взаимности от оригинала. Хотя, безусловно, попытаюсь. Но сейчас речь не об этом. В нашем времени Мария Спиридонова была признанным лидером левых эсеров. Сейчас она вполне могла стать лидером всей партии. В союзе с большевиками это давало возможность сформировать первое советское правительство, а в дальнейшем закрепить победу Советской власти на уровне Учредительного собрания. И никаких тебе Октябрьских переворотов!

Но всё это было в перспективе. На текущий момент меня беспокоило отсутствие Львова. Полковник так и не вернулся из Швеции. Я, честно говоря, не знал, что и думать. Тем временем Ёрш и Бокий приступили к изучению захваченного в Охранке архива. На Крестовском острове, вопреки ожиданиям, стало-таки людно. Однако брошенных дач тоже было предостаточно. В двух мы размесили группы спецназовцев для пригляда за дачей, где всё так же хозяйничал угрюмый финн.

А потом произошло событие, которое заставило меня в который раз подумать о том, что обитатели этого мира живут своей жизнью и далеко не всегда тропятся сдать её на контроль каким-то там попаданцам. Всё случилось в день приезда в Питер Сталина. Иосиф Джугашвили вернулся из Туруханской ссылки и сразу же возжелал встретиться с Лениным. Не думаю, что Ильич пропустил мимо ушей моё предупреждение о будущей роли Сталина, но в этот раз принял его более чем радушно. Более того, Ленин потребовал, чтобы Сталина разместили в Комендантском доме, что и было исполнено. Но не о Сталине сейчас речь. Вместе с ним прибыл человек с очень примечательной для того времени внешностью: кроме бровей другой растительности у него на голове не было, а левая щека была обезображена шрамом. Сталин представил спутника как своего давнишнего соратника.

В следующий раз я увидел лысого типа рядом с Васичем на крыльце комендатуры, когда садился в машину.

— Товарищ Жехорский! — окликнул меня комендант крепости. Когда я подошёл, сказал: – Вы ведь в Таврический? Подбросите товарища Кравченко до Смольного.

Правое крыло Института благородных девиц было реквизировано Советом под общежитие для приезжих товарищей.

Мы расположились на заднем сидении, и машина резво покатила к воротам. Когда крепость осталась позади мой спутник негромко сказал:

— Здравствуйте, Михаил Макарович.

Там у комендатуры у него был совсем другой голос, а теперь он говорил голосом Львова. Я резко повернул голову. Теперь я узнавал и глаза. Не дав мне ничего произнести, Львов приложил палец к губам и выразительно кивнул в сторону шофёра.

В парке возле Смольного нас приютил укромный уголок, где я смог, наконец, снять с себя обет молчания, наложенный Львовым.

— Как это всё понимать, Пётр Евгеньевич?

Ничего более примечательного, чем задать подобный вопрос, я на тот момент придумать не смог.

— …Теперь уж и не упомню, что точно толкнуло меня тогда на сей «подвиг», но идея проникнуть в революционную среду под видом недоучившегося студента принадлежала исключительно мне. Я тогда только поступил на службу в Корпус жандармов, был командирован на Кавказ и очень хотел отличиться, как будто мало было мне Георгия за войну с японцами. Шёл 1907 год. Революционная волна шла на убыль, но на Кавказе всё ещё было неспокойно. Месяц ушёл у меня на подготовку. Я присутствовал на допросах арестованных революционеров, слушал, как они говорят, наблюдал за их поведением, оставаясь при этом всё время в тени. Потом придумал себе имидж. Изменил внешность, речь и даже походку. Внедрение прошло удачно. Попал в боевую организацию, руководимую Сталиным. Правда, тогда у него был другой псевдоним. Однако провокатор из меня не получился. Я всё время опаздывал с донесениями. После того, как не сумел предотвратить Тифлисскую экспроприацию, меня отозвали. Сделано это было с учётом перспективы. Меня арестовали, судили как боевика и приговорили к каторге. Даже отправили в арестантском вагоне в Сибирь. На одном из этапов я благополучно исчез. Никогда после к этому образу не обращался, и даже думать про него забыл. А после встречи с вами вспомнил. Начал готовить для Кравченко легенду. Создал под неё документальное подтверждение. Теперь, вернувшись в Россию, опять превратился в Ивана Кравченко, добавил для пущей надёжности шрам и отправился навстречу Сталину. Перехватил его ещё в Сибири. Он меня узнал. Обрадовался старому соратнику. Рассказал мне о своей жизни, я ему зачитал мою легенду. Вместе поехали в Петроград. Остальное вам известно.

— Удивили вы меня, Пётр Евгеньевич, не скрою, — нисколько не покривил я душой. — «Революционное» прошлое открывает для вас в образе Кравченко широкие перспективы, а в образе Львова вы можете готовить побег царской семьи за границу.

— Побег? — переспросил Львов.

— К сожалению, Пётр Евгеньевич, именно побег, — подтвердил я. — Сейчас царская семья находится под домашним арестом в Царском селе, но официального разрешения на отъезд за границу нам добиться вряд ли удастся, а для Николая Романова уж точно.

Львов помрачнел лицом, потом решительно произнёс:

— Что ж. Побег так побег!

Прибытия этого поезда я ожидал с плохо скрываемым волнением. Хорошо хоть депутация на перроне собралась приличная, и я легко затерялся среди встречающих. Вот мимо пропыхтел отливающий чёрными боками красавец паровоз, за ним потянулись вагоны. Они медленно проползали мимо и никак не хотели остановиться. Однако замерли. Проводники распахнули двери, и на ступеньке возникла она – женщина с фотографии. Её тут же поглотила толпа встречающих, я стоял в сторонке и тихо радовался. Потом она, всё так же стиснутая со всех сторон товарищами, направилась к выходу с перрона, ну и я следом. Возле автомобиля толпа расступилась, и она вдруг оказалась совсем рядом со мной. Удивлённо взглянула на незнакомого человека, продолжая улыбаться, видимо по инерции.

— Знакомьтесь, Мария, — представил меня подоспевший Александрович. — Михаил Жехорский. С этой минуты он отвечает за вашу безопасность, и он же отвезёт вас на квартиру.

Спиридонова взмахнула ресницами и непонятно чему рассмеялась – может глупому выражению моего лица? Потом протянула руку. Я осторожно пожал тонкие пальцы, потом, неожиданно для себя, наклонился и поцеловал обтянутое прозрачной кожей запястье. С этого момента вся неловкость разом куда-то улетучилась. Мы проболтали всю дорогу. Марию интересовало всё, и моя персона в списке заданных ей вопросов стояла далеко не на последнем месте.

Поселилась Спиридонова в Комендантском доме, в крыле противоположном тому, где жили Ульяновы и Сталин.