Острова Идзу считались местом нехорошим: часто волновалась сотрясениями земля, гневались огненные горы, сжигая заживо всякого, кто рискнёт поселиться на этих камнях. Самый воздух на островах ядовит испарениями серы, и те, кто рисковал селиться там — матерчатые маски носят, не снимая. Туда, на остров Удонэсима, третий по счёту в архипелаге Идзу, ссылали врагов государства — самых закоренелых акуто.

Вначале этой тюрьмой владели Ходзё, но после известных событий хозяева были вынуждены из политической целесообразности уступить права небольшому клану местных, и теперь тюрьмой единолично распоряжался кампаку Мотохайдус — до посвящения в «горные воины» он звался Идзу Мотоёри.

В огненной горе имелась несложная система рукотворных туннелей, их создавали, в общем, без необходимости, поскольку камень не был особенно нужен для построек — на удобренной пеплом почве рос неплохо чай, и урожай обменивали на древесину. Но ссыльных ведь нужно чем-то занимать — им и вручили кайло. Добытый стройматериал использовали для возведения цитадели — прямо над каменоломней возвышалась башня с обширным внутренним двором. На вершине башни устроили маяк, денно и нощно палили костёр.

Морская трасса проходила западнее Удонэсима на расстоянии в один ри и соединяла два более крупные населённые острова Тосима и Ниидзима, откуда прибывала смена караула.

За одиноким утёсом на северной оконечности острова с подветренной стороны спряталась в ночи одномачтовая бамбуковая джонка. Нанятая команда контрабандистов сидела тихо, как мыши. Асахаре не удалось ничего разузнать про Саюке, Суа и кое-кто из новичков остались в Ацуми.

— Они нас не ждут, конечно не ждут, хе-хе, — мертвенно-бледное лицо Асахары белело во тьме штольни — сырого коридора, ведущего в туннели каменоломни под тюрьмой.

За Асахарой шли товарищи.

Бодзу терпеливо тащил на широкой спине бочку с порохом, тяжёлую, точно каменная глыба. Верёвки, крепко удерживающие пороховую мину на спине великана, сдавили бока и грудь так, что он похрипывал, словно старый бык, впряжённый в механическую молотилку. От солёного пота натёртые раны щипало.

Наклонившись вперёд, Асахара сделал знак всем замереть, прислушался. Бодзу, наконец, сел. Каори перерезала верёвки, и, вынув пробку, вставила фитиль.

— Сео, Танзан, — скороговоркой распорядилась она. — Прячьтесь за стеной и откройте рот. И остальные слушайте: когда выберемся… не геройствовать! Теперь с нами нет Оннигороши, и Суа не помогает.

Сео и Танзан Хайроми — братья имбецилы, наёмные убийцы, остались в шайке Рыжего Змея даже когда им перестали платить — ни в одной банде с ними не обращались как с людьми. А тут — прикипели, увечные.

Заряд, взорванный в замкнутом пространстве, создаёт давление, способное размазать по стенкам всякого, кто окажется рядом. Но есть особенности распространения ударной волны — она отражается от изломов стен и гасит сама себя. Воспламенив запал, Бодзу встал за укрытие вместе с Каори, Асахарой, Джюндзи и прочими. Взрыв прогремел оглушительный, туннель встряхнуло, затянуло едким пороховым дымом, смешанным с пылью.

Первым из прорехи в потолке выбрался Бодзу. Приняв факелы, помог выбраться другим. В туманных сумерках ночи раздавались тревожные крики, охрана не успела сориентироваться, откуда началось вторжение, поэтому десятники отдали приказы прочесать всю местность вокруг каменоломни и темницу.

Из тумана, затянувшего каменное сооружение серой пеленой, выбежали охранники с нагинатами и катанами. За огромными валунами во дворе, острыми камнями и телегами, обитыми железом, спрятался отряд Тэнгу. Неосторожные самураи, показываясь в поле зрения, получали сюрикэн. А самые неудачливые — смертоносный кинжал.

У входа в темницу собралось множество самураев, колокол на вершине башни бился, как ошалелый, оповещая звоном соседние острова.

Прорываясь сквозь многочисленную охрану, Бодзу размахивал огромным мечом, косил самураев Ёсисады, словно траву, ни одна катана не выдерживала натиска бисэнто, что серебристо сверкал лезвием. Он смаху разламывал тонкие самурайские клинки, а вместе с ними разрубал на части и тела охранников. Руки великана, мощные и длинные, с лёгкостью владели здоровенным мечом — рассекая холодный воздух, меч гудел, как живой. Неистово крутя им над головой, Бодзу никого не подпускал к себе, и, стоило самураю попасть под удар, как добротный доспех превращался в груду окровавленного железа. При своей огромной массе, гигант двигался проворно. Его спину прикрывали трое — братья Хайроми, да Асахара.

Ценой жизней нескольких воинов Каори и Джюндзи проникли внутрь тюрьмы. Из темниц слышались выкрики, возбуждённо, отчаянно горланили заключённые, стучали по стальным прутьям клеток, колотя по камням стен, призывали освободить их.

Наконец в затхлый коридор, слабо освещённый редкими факелами, вломился Бодзу. Пробегая вдоль клеток, он с криком разбивал замки, не жалея меча.

— Где Кагасиро? — его чуть охрипший грубый голос эхом катился по коридорам, из которых по двое, по трое выбегали охранники.

— Убить! Не отступать! — приказывали десятники, не решаясь напасть на гиганта.

Из-за могучей спины Бодзу выглядывали Каори и Асахара. Немой Джюндзи раздал соратникам взрывчатые шары, изготовленные Генбо. Братья Хайроми, раненые, истекающие кровью, зажгли по одной гранате от огней факелов и забросили на лестницу, на ней мгновенно появились самураи Ёсисады, и, заметив металлические шары с горящими фитилями, завопили.

Среди шума, лязга, криков, стонов умирающих, беспорядочного стука, чуткий слух буддийского монаха уловил голос:

— Я знаю, где Рыжий Змей!

Глаза заключённого сверкали из темноты, как два тонких алмаза. Наполовину просунув лохматую, обросшую скатавшимися грязными волосами голову между прутьев клетки, он пообещал:

— Освободи, верно служить буду!

Срубив замок, Бодзу выпустил дрожащего от холода заросшего долговязого очень худого человека.

— Тсенг, — склонил он голову. Подобрав с пола катану, стянул с мёртвого самурая меховую накидку.

— На втором этаже… в третьей камере от входа… ему не сладко пришлось — пытали много дней.

Исхудалые грязные руки-плети подрагивали, скрюченные пальцы беспрестанно сжимались и разжимались. От многодневного голода живот его втянулся настолько, что со стороны долговязый казался плоским, точно меч. Рваная мешковатая одежда обтягивала выпирающие рёбра, держалась на отощалом теле, как на рейке. Мешки под глазами — лиловые, большущие, овальные, глаза в них тонули, словно в лужах. Он производил впечатление мертвеца, погибшего от голода, но внезапно ожившего. Впалые щетинистые щёки округлились, он слабо улыбнулся:

— С минуты на минуту с Ниидзимы охране прибудет подмога — команда синоби, тренированная самим Кендзо. Они искусны и быстры, не как наёмники Ёсисады…

— Свободны, свободны! — визжали заключённые, содрогаясь от нервного смеха. — Уходим! — снимая одежду с поверженных охранников, подбирали копья и клинки.

— Часть — внутрь, другие — на крышу, — скомандовал им Асахара, приготовив бамбуковую трубку и отравленные дротики.

Из тюрьмы сворой выскочили заключённые в окровавленной одежде охранников, закричали:

— Подходите, псы позорные!

Освобождённые преступники, горные бандиты, ронины, решившиеся на убийство тех, кого не следовало, некоторое время служили прикрытием — их мстительность и отчаяние замедлили приближение подоспевших специальных отрядов Ёсисады. Облачённые в лёгкий доспех воины в чёрном двигались молниеносно, атаковали технично, метко кидали сюрикэны и кинжалы.

Кагасиро Тэнгу оказалось не узнать. Он стоял ссутулившийся, держась за клетку, единственное, что осталось в нём неизменно — чёрная кожаная повязка на глазу и рыжие волосы. Змей невероятно исхудал, превратившись в скелет, обтянутый кожей. На миг Бодзу да остальным показалось, что перед ними какой-то бедный замученный бродяга. Синяки, ссадины покрывали костлявые плечи, руки, тонкую шею, бледное лицо. Братья Хайроми, зажимая раны, недоумённо переглянулись. Каори, Асахара недоверчиво вгляделись в худое лицо Рыжего Змея, и только голос Тсенга, подобный шелесту ветра в тростниках, заставил поторопиться:

— Выручаете друга, или как?

— Пришли! — вымолвил узник вымученно. Кагасиро не верил глазам, слезившимся, потухшим; нервно затрепетали его опухшие губы, тёмные от крови, потрескавшиеся. Но лицо сияло, разгладившись от морщин. Отчаяние, беспросветный мрак и горечь заточения — исчезли.

— Думал, больше не увижу вас, родные!

— Отойди, Кага-сан, — Бодзу поднял меч, на его широком лезвии виднелись зазубрины. Из глаз великана невольно полились слёзы:

— Не прощу никогда, они поплатятся!

— Ого-го, — протянул Тсенг, глядя на гиганта в изумлении. — Чересчур впечатлительный.

Благодарно улыбнувшись друзьям, Рыжий Змей проводил неприязненным взглядом сбитый замок, который Бодзу остервенело пнул подальше от камеры. Замок звякнул. Кагасиро встрепенулся, как мокрый воробей, ожил: в глазах сверкнул огонь надежды, расширились ноздри, он даже выпрямился, облегчённо вздохнув. Но силы будто покинули его, Тэнгу оказался слишком замучен голодом и холодом. Оступившись, он потерял сознание. Упал на мощную руку великана. Бодзу подхватил его, точно плащ, взвалив на плечо, и выглядел гигант при этом невероятно счастливо, прямо-таки освобождённо.

— Выбираемся через крышу? — беспокоился Бодзу, переложив меч из одной руки в другую. — Одежду!.. Он замёрзнет.

Предсмертные стоны и крики затихли в тумане, но затем над головой послышались глухие удары металла о камень, затем скрёб…

— На крыше смерть найдём! — предупредил Тсенг, корёжась, словно от сильной внутренней боли. — Как вы сюда прошли?

— Через туннель под каменоломней, — ответила Каори. — Возвращаемся, они про дыру ещё не знают и там не пойдут. Танзан, чего встал, Танзан?..

Танзан, младший Хайроми, свалился без чувств — в спине торчала рукоять кинжала. На разбитой дымящейся лестнице показались двое чёрных вражеских синоби. Один, обнажив катану, побежал вдоль стены, второй приотстал, чтобы метнуть кинжал. Толкнув Джюндзи к какому-то складу, раненый Сео зарыдал на теле умирающего брата.

— Идите! — простонал он вслед.

Прикрывать отступление с ним остались трое. В последний раз переглянувшись с ними, громадина Бодзу, кривоногий Асахара, маленькая разбойница и немой разведчик бежали без оглядки. На складе мешки с провиантом лежали кучами на стеллажах, грудами у стен.

— Верхние… те, что меньше остальных… в них молотый перец, — указал Тсенг, ядовито улыбнувшись. — Я тут пару дней работал.

Асахара, заскочив на стеллаж, разрезал несколько и распылил лилово-серую смесь в прохладном воздухе склада. Перебравшись через груды мешков, посильней оттолкнулся, сделал кувырок над головой одного из преследователей и на лету воспользовался кинжалом.

Сам вдохнул, и чихал, бранясь. Глаза слезились — жутко! Сознавая, что удачно отвлёк погоню, но попал в окружение, Асахара ринулся в кучу бочек и закрытых корзин, перекатился через них. У самого уха зловеще звякнули два сюрикэна, и с гудением сухого ветра в тростниках пролетел шар с горящим фитилём — немой Джюндзи умело кидал взрывчатку, редко промахивался.

Облако едкого дыма, смешанного с перцем, отравило воздух продовольственного склада. Довольный, Асахара рванул за метнувшимся из помещения немым бомбистом.

Немало трудностей отряд преодолел прежде, чем выбраться из здания тюрьмы, заваленного трупами союзников и врагов, заполонённого синоби с Ниидзимы, к пробоине в туннель. Израненные, потерявшие многих друзей, они некоторое время сидели при свете слабого огня чарога, облокотившись о холодные стенки сырого подземного коридора.

Джюндзи, заматывая обрывком одежды кровоточащую рану на ноге, глухо стонал. Каори, обработав свои порезы целебным травяным настоем, напилась саке из тыквенной фляжки — жжение было нестерпимым и вскоре переносить его «на трезвую голову» стало невозможно. Каори помогла Асахаре туго замотать плечо, и, обессилев, через некоторое время потеряла сознание. Бодзу воспринимал свои многочисленные ранения стоически. Боль и негодование ни разу не исказили крупное лицо монаха; годы служения Будде научили его угашать ненужные эмоции. Только Тсенг, погладив свои самурайские трофейные штаны и накидку, улыбался устало, но удовлетворённо.

— Хе-хе, не кричи только! — предупредил Асахара.

Придвинувшись к великану, он открыл лечебную мазь. Взял нож, чтобы отрезать полоску от подобранной накидки. Но Бодзу, чувствуя, как ровно и мерно вздымалась грудь Рыжего Змея, уже пришедшего в себя, волноваться и не думал. Достав из походной сумки рисовые колобки, завёрнутые в сушёные водоросли, подобрал фляжку саке, что выронила Каори, и вложил в слабые руки Кагасиро. В темноте туннеля, слабо озарённого потухающим огнём чарога, стояла тишина, прерываемая тревожным дыханием и шумной работой челюстей.

Возвращению Кагасиро Тэнгу в Ацуми искренне порадовались лишь сын и друзья. Масаши долгое время не отходил от отца, который день ото дня крепчал и веселел. Здоровье Рыжего Змея восстановилось быстро, помогали снадобья Генбо.

В честь воссоединения закатили пир. Их осталось настолько мало, что вся шайка целиком поместилась в хижине. Каждый любил главаря братской любовью — иначе быть и не могло, ведь Кагасиро всегда заботился о соратниках, понимал их тревоги, не бросал в трудную минуту. Не будучи якудза, нуждающимся, однако, он протягивал руку и мог приютить. Среди лихих рубак не выделялся Кагасиро ни грубостью, ни вспыльчивым нравом, и хоть было время, когда Рыжий Змей окружал себя шайкой тёмных личностей сомнительной репутации, выгнанных, по большей части, с военной службы, он никогда не терял благородного человеческого достоинства.

Тем обиднее было ему отношение того, чьи государственные замыслы он исполнял самоотверженно и честно. Мотохайдус, советник императора Нинтоку Тоды, воспользовался близким знакомством Кагасиро Тэнгу с родственницей императора, Саюке-химэ. Оказывая покровительство Рыжему Змею, пользуясь его услугами в политических играх, кампаку в удобный момент передал его давним врагам — Ходзё. Родичи сёгуна Ёсисады Хадзиме по материнской линии, наторевшие в интригах в период правления прежнего, Камакурского бакуфу, подкапывались под Мотохайдуса, отобравшего у них земли Идзу, и тот просто вынужден был откупиться, спасая свою жизнь. Начальник личной охраны кампаку при дворе в Эдо, Зотайдо Лао из Ампаруа, отсутствовал, и оберегать покой Мотохайдуса было некому.

Ходзё приняли подарок с удовлетворением. Кагасиро Тэнгу немало им попортил крови — ещё тогда, когда Нинтоку Тода был никем. До сих пор непонятно, кто именно затеял эту долгую многоходовую шахматную игру с переходами из лагеря в лагерь, с резкими внезапными вбросами на поле и превращениями коней, пешек, колесниц в золотого генерала, а слонов и ладей — в королевского дракона…

И теперь, немало выстрадав, обозлившись, Кагасиро сидел в окружении настоящих друзей. Осторожно поджав искалеченную ногу, главарь приготовился выслушать каждого. Передавая из рук в руки глубокую глиняную чашу саке, все оживлённо делились наболевшим.

— Па-ап, она совсем распоясалась! — жаловался Масаши, прильнув к зарумянившейся щеке отца. — Целыми днями только и мучает Шиничиро, Хаору и… меня.

Кагасиро погладил сына по голове, благоговея, приложился к чаше.

— Злюка заходит сюда так, будто тоже важная, как император… Тогда толкнула меня и заставила принести воды. Я попытался защитить Шиничиро, когда она закрывала его в дальней комнате и душила там.

— Что ты говоришь, сын? — Кагасиро расхохотался и умилённо поглядел на Масаши. — Суа-химэ посвятила и тебя в мужчины?

— Так Злюка ударила мне по голове, — Масаши, наклонив голову, пальцами пошарил в лохматой рыжей шевелюре и показал шишку. — И Хаору она всегда только и лупит — он перестал её слушаться.

Выждав удачный момент, когда Рыжий Змей прожёвывал нигири, Бодзу рассказал о принятии в банду двоих. Обычно Кагасиро проверял новеньких членов группировки, используя старый безотказный разбойничий метод, но сейчас Змей лишь неопределённо кивнул.

— Сестра императора о своём существовании объявила, — сказал Генбо как бы в оправдание.

Недолго помолчав, наблюдая недоумение главаря, мудрый старик оттянул длинные усы, прищурился и добавил:

— Теперь принята Суа в клан из Киото — Ёсида, священников, и всемилостивую поддержку Оды Бадафусы получила. Предупреждал тебя ведь я, Тэнгу, не связывайся с ней — через неё погибнете все вы. Ты думаешь, сидят безродные бродяги вокруг, которых ты приютил? Увы. Увы! Друзья твои с недавних пор принадлежат все клану единому — «Пылающий рассвет». А сам ты?

— Если в Киото Суа поддержали, значит, выгода нашлась, и немалая, — нахмурился Кагасиро, игнорируя вопрос о непростом для него выборе. — Ты, мой друг мудрец, ни в чём не виноват. Раньше я удивлялся твоим речам, а теперь надо быть недоумком, чтобы не внять им.