Свергнув старый порядок на востоке Хондо, войско Ёсисады Хадзиме, выступившего на стороне Нинтоку Тода, самозваного претендента на престол Ямато, продвигалось на юг.

Сын неизвестного князька, по протекции монастыря на священной горе Курама выдвинувшийся из каких-то дзи-самураев на должность «тиндзю сёгуна», что значит «усмиритель варваров Востока», объявил себя потомком рода Нитта, ветви, начавшийся с Нитта Ёсисады, оставшегося в памяти народной как истинный японец, борец за дело Императора. Амбициозный и жестокий, но туповатый и взбалмошный, Ёсисада Хадзиме прославился скорым подавлением восставших эмиси на Хоккайдо. Белым Тигром звали его самураи-гокенины, и прозвище это подхватили крестьяне и ремесленники богатейших рисом территорий северо-восточного региона Канто, оказавшихся под его рукой.

Имя Нинтоку Тода, что провозгласил себя воплощением древнего святого правителя и пересказал фразу исторического прототипа: «Отныне и в течение трёх лет все поборы прекратить и дать родам передышку в их тяжёлом труде», в устах жителей звучало как самый сладкий, пьянящий надеждами яблочный нектар. Освобождённые от непомерной дани, налагавшейся прежними властителями, когда крестьянин был обязан отдавать семь мешков риса из десяти, они расправили плечи, трудясь ради достатка своих семей. С уважением и в признание новой покровительствующей силы, и чтобы священная традиция синто не нарушалась, крестьяне отдавали своему императору лишь меньшую часть того, что выращивали. Да Нинтоку Тода, воспитанный в монастыре в умеренности и аскетизме, многого и не требовал — по одному коку риса на воина, по два — на самурая-гокэнина, и верности от асигару, пехотинцев, которых выставляли деревенские семьи, одного воина от четырёх дворов.

Рос достаток жителей быстро, как бамбук — появилось много новых домов по буддийскому образцу, на добротных каменных фундаментах, удобных для проживания, радующих глаз. За провинциальным замком Тиёда в городке Эдо, окружённом отстраивающимися кварталами, в которых селились военные и духовные деятели, бежавшие из Киото к Объединителю, закрепилась слава будущей резиденции сёгуна. В самом замке, под охраной особого отряда самураев-хатамото хранились, по уверениям «очевидцев», подлинные «Три священных сокровища». Монахи рассказывали, будто бы в момент явления истинного «я» Нинтоку молящимся на горе Курама, сущность этих регалий императорской власти чудесным образом перенеслась в аналогичные предметы, имевшиеся в распоряжении монастыря Атидзен: бронзовое зеркало, яшмовое ожерелье и старинный меч. Из этого следовало, что боги благоволят делу Белого Тигра-Освободителя и всем примкнувшим к нему даруют удачу и прощение.

В гавани Эдо в это время высились мачты необычного судна, не японского, а какого-то варварского вида. Прибывшие на нём южные варвары — комодзины, — отличались от тех, что обосновались на острове Кюсю. Тамошние, намбадзины, стремились обратить жителей Ямато в свою странную веру — строили свои храмы, печатали свои книги, заставляли самураев и вельмож креститься и носить неяпонские одежды. Священники намбадзинов никогда не принимали участия в традиционных торжествах синто или буддизма, отвращали и своих последователей — грешно, мол! Ками, духи природы и умерших предков, для этих варварских пастырей были бесами. Слуги бодхисатвы Иисуса проповедовали человеколюбие, чем и соблазнили очень многих — больше миллиона южан уже осеняли себя крестным знамением, — но другие намбадзины нападали на рыбацкие селения и крали людей, обращая в рабов и шлюх. Торговцы южных варваров привозили и продавали одному из даймё рода Ода своё оружие — аркебузы и мушкеты.

Ода — незнатный род, сёгуны Асикага поставили их управлять провинцией в качестве сюго, но, как водится, братья разодрались и между собой, и с соседями. Сёгуну из рода Асикага, под которым самим горела земля, было не до соседских раздоров, поэтому Ода Бадафуса, «большой дурак из Нагоя», предоставленный самому себе, постепенно, победа к победе, креп и богател. Ода развивал торговлю морем, обзаводился даровитыми генералами и советниками, которых, тем не менее, позволял себе пинать ногами, и теперь стал очень влиятельной и независимой силой.

Оду ненавидели. Даймё провинции Мину Сайто Хидеаки, у которого Ода отхватил значительную родовую территорию, искал союзника против южного соседа, и, помимо своего северного недоброжелателя Такэды, одним из первых поспешил заключить союз с новоявленным императором Нинтоку Тода и его опытным военачальником Ёсисадой Хадзиме, покорителем айнов Хоккайдо. Примкнули к этому союзу, освящённому Луной, Солнцем и Землёй, и другие влиятельные роды, которым надоели и Ода, и Асикага, и безвольный Гонара, император Киото, и святотатственные христиане-иезуиты. Восстановление единства страны мыслилось большинством даймё как следствие реставрации Первоначал Ямато, процветавшей, когда столицей была древняя Нара.

Над крепостью Кофу, почтовым узлом Хондо и главным перевалочным пунктом объединённой армии «Трёх тигров» в провинции Кии, родовых владениях клана Такэда, стояла вечерняя влажная дымка. Со дня на день сюда, поднявшись с равнины Канто, в обход горам Яманаси, войдёт пятитысячная армия «Белого тигра» Ёсисады и двинется на север, чтобы слиться с армиями «Горного тигра» Такэды и «Северного тигра» Уэсуги, и ударить на город Нагоя, резиденцию проклятого Оды Бадафусы, того самого «Большого дурака из…»

Вторая, главная часть тридцатитысячной армии Ёсисады Хадзиме, вдоль океанского побережья пройдёт по бывшим владениям Имагавы, родича киотского сёгуна, и вступит в сражение с вассалом Оды — Токугавой Иэясу, нынешним господином этих земель, чтобы связать его силы и по возможности пройти к Нагоя с восточного направления. Кроме того, гайдзинские вако с южных островов под предводительством корабля комодзинов, оснащённого палубными мортирами и с вооружённой мушкетонами командой, должны прорваться через рейд в залив Исе и атаковать Нагоя с юга. Одновременно, если Ода Бадафуса решит бежать морем, флотилия должна перехватить его судно. Капитан галеона комодзинов звался лордом Энтони Коридвеном, он был рад стычке с южными варварами — на далёкой заморской родине, в Европе, их народы враждовали.

Генерал Кено Мицухидэ, правая рука Хадзиме, один из самых верных его вассалов, по договорённости с Такэдой временно держал оборону Кофу — враг не дремал, зная, что захватив город, запрёт Белого Тигра в котловине между хребтами, и тем самым перехватит стратегическую инициативу. Солдат в крепости оставалось немного, их большая часть ушла вылавливать недавно объявившуюся в окрестностях банду Кагасиро Тэнгу. Их увёл Ямамото — один из вассалов Такэды, наиболее искусный в борьбе со всякого рода «химицу сосики».

Утомлённый тяжёлым весенним походом на варваров Хоккайдо, Мицухидэ подолгу беспричинно раздражался, нервничал, не мог отдохнуть. Вот и теперь он отчего-то был тревожен, не спал трое суток. Со дня на день резидент сообщит о позиции врага. Задерживался, будь он проклят!

— Прибудет шпион — сообщить, — хмуро проговорил комендант. — Не тревожить меня пока…

Мицухидэ не слишком волновался за возможные нападения: надо быть глупцом, чтобы атаковать крепость, думалось ему. Во-первых, она, совершенно не по обычаю Такэды обнесённая глубоким рвом, имела высокие каменные башни, откуда специальные установки, разработанные изобретателями Ямато на манер китайских многозарядных арбалетов, могли на большом расстоянии при необходимости окатить градом стрел. Во-вторых, до крепости, стоящей в самом центре горной котловины на плато, не подобраться незамеченными — звуками барабанов тайко монахи-воины храма Минобусан — секты нитирэн, обученные искуснейшими мастерами, — могли оповестить гарнизон задолго до того, как замеченная ими вражеская армия подступит к стенам. В-третьих, Мицухидэ нежился в деревянной кадке, наполненной горячей водой, и не желал думать об опасности. Суета и тревога изрядно потрепали его, и полноценный отдых перед надвигающимися событиями, конечно бы, не помешал.

Лето в Японии — период частых тайфунов. Из-за долгой жары и затяжных дождей воздух отсырел настолько, что позолота на маленьких статуях Будды и рисунки лаковой тушью на раздвижных перегородках казались подёрнутыми росою. Теперь из-за белого пара, призраком витавшего по комнате, не разглядеть ни статуи, ни изображения на фусума. И пусть, ведь Мицухидэ заслужил долгожданную паузу. После недавней отчаянной разбойничьей атаки в горах, обрушившейся на соляной обоз, посланный старому врагу Такэде благородным Уэсугой, Мицухидэ хотел запереться и не выходить из комнаты никуда. Соль ценилась в этих землях на вес золота, благо самое золото добывалось в окрестностях Кофу в огромных количествах, и отчеканенные здесь «золото Каи» — косюкин, монеты, славятся по всей Японии едва ли не больше местных скакунов. Проклятый Кагасиро — утопил обоз в Фудзи-гава! Хотя бы коней отпустил, ведь лошади не только слишком дорогое имущество, доступное лишь очень состоятельным даймё, но — верные, добрые, сильные, грациозные живые твари. Да неужели буддист может совершить подобное! Коней Мицухидэ жалел куда больше убитых людей, даже больше соли — плыви она к океану!.. из-за коней-то эти трое суток и переживал…

Окинув ленивым взглядом просторное помещение комнаты и двух очаровательных служанок, которые по мановению веера исполняли любой каприз повелителя, Мицухидэ закрыл глаза, уложил влажную голову на подушку на крае фуро, и, расслабив тело, блаженно улыбался. Кашель, подхваченный им ещё на Хоккайдо, здесь, на термальных водах, проходил; с каждым днём Мицухидэ радостно чувствовал, что давнишняя болезнь отступает. Обильные трапезы, необычно вкусное виноградное саке из местных лоз, священные воды гейзеров Сэкисуйдзи, Мисава, и женские ласки нежных ойран, вывезенных из Эдо, исцеляли лучше всякого лекаря.

— Нектара мне, — нетерпеливо велел разнеженный в тёплой кадке Мицухидэ.

Полуобнажённая юна торопливо подала поднос с прохладным вином в кувшине. Отпив, он шлёпнул симпатичную девушку по ягодице и попытался ущипнуть, но соскользнули пальцы.

Надев юката, ощущая себя освобождённым и просветлённым, Мицухидэ отправил служанок восвояси. В блаженстве, лёг на циновку, застланную белым покрывалом, томно сложил губы — благодать! Накрывшись тонким полотном, военачальник отходил ко сну.

Колокол замковой часовни возвестил полночь. Окно с видом на далёкую Фудзияму открыто, освежающе овевает прохлада со снежных шапок окрестных гор; Мицухидэ услышал шум подъёмных цепей и приветственные голоса охранников. Мост опустился, глухо стукнувшись оземь. Лениво шевельнулась мысль: «Ямамото вернулся». Мицухидэ почесался, перекатился на другой бок и решил не вставать для встречи — сладко обволакивал сон.

Всё произошедшее дальше было внезапно — весёлые голоса сменились дикими воплями и горестными стенаниями, раздался взрыв, затем второй. Мицухидэ подскочил, бросился к окну; пелена сна вмиг спала с глаз, когда он увидел бойню во дворе.

В открытые ворота непрестанно вбегали бандиты, похожие на тех, ограбивших давешний соляной обоз. Немногочисленные стражники у ворот были вмиг переколоты, но тревога вынесла из казарменных помещений новую волну обороняющихся, которую вели проверенные в боях самураи. Схватка закипела по всему двору.

У одной повозки взгляд Мицухидэ выхватил высокую фигуру в необычном синем доспехе, в свете луны переливающемся ультрамариновым огнём. Он, скорее она — на маске, скрывавшей лицо, горели индиговым пламенем два крупных камня-глаза. В отличие от обычного женского оружия, нагинаты, Онна бугэйся держала перед собой тати — длинный изогнутый меч, не похожий на обычный катану. Лезвие продолговатого клинка — бледно-голубое, словно предрассветное небо. Онна помахивала им играючи, извиваясь, точно змея. Один за другим охранники падали, уязвлённые молниеносным жалом, не имея возможности приблизиться. Застывая на месте в боевой позиции, воины валились, парализованные, захлёбываясь кровью, храпя нутром. Агония нещадно била их на земле. У иных доспехи от удара тати почему-то воспламенялись и горели ослепительным бело-синим пламенем, и тогда воины в ужасе кричали, носились, бешено катались по земле. Нападая, опытные самураи пропускали, казалось, случайный блеск луны и падали замертво — настолько ювелирно женщина-воин орудовала мечом, смертельно поражала единственным ударом.

Мицухидэ невольно залюбовался великолепным смертоносным мастерством кэндзюцу, отметив, что поверху на подмогу сражающимся во дворе уже спешат стрелки. Но подоспевшие некстати лучники почему-то по очереди повалились со стен! Не успевая пустить в ход оружие, они камнями грохались на землю. Вот разбило повозку, рядом с которой сражалась Онна, тело очередного лучника, свалившегося со стены. Другого точно выбило невидимым пальцем великана — взлетев, он проломил крышу помещения конюшни. Лошади истошно заржали, словно заплакали.

Мицухидэ побледнел. По стене двигались двое: человекообразное нечто, похожее на гигантскую клювоносую обезьяну, обёрнутую в плащ монаха-ямабуси, и огромный рыжеволосый воин с двумя мечами. Могучим прыжком Тэнгу наскочил на двух рядом вставших асигару с поднятыми луками, раздавил обоих. Затем вплотную притиснулся к стене, перегнулся через парапет, и вдруг из-за спины чёрной образины вырвалось облако дыма, поглотившее и отважную сапфировую красавицу Онна, и сражающихся с разбойниками самураев во дворе.

Мицухидэ испугался: действительно, в крепости Кофу, неприступной для вражеских армий, орудовал отчаянный и опасный бандит — Кагасиро Тэнгу! Рядом — здоровяк Бодзу: навьючен бомбами, на теле толстенный панцирь, в лапищах оружие — громадный тяжёлый железный шест с лезвием, в котором издалека узнавался бисэнто. Несколькими экономными взмахами своего оружия Бодзу очистил от лучников и аркебузиров изрядный плацдарм на стене, в щепки разбил пару многозарядных лотковых арбалетов.

Из густого серого облака, шурша, вылетали стрелы, вываливались шары, и, взрываясь, чёрными струями выдыхали с шипением новый и новый клубящийся смрадный дым.

— Как же такое случилось? — Мицухидэ, нервно накинув на плечи каригину, подвязывал под коленками широкие хаками.

— Стреляйте, стреляйте! — кричал выбежавший на стену начальник замковой охраны. По мосту, визжа, издавая нечеловеческие вопли, в крепость рвались всё новые бандиты, терялись в дыму. Начальник охраны ринулся к башне, подобрал лежащую около мёртвого стрелка аркебузу, ловко вскинул и выстрелил в Бодзу. Пуля ткнула в бронированное плечо, но тому хоть бы что — даже не качнулся. Играючи, он поднял чьё-то мёртвое тело, безголовое, неимоверно тяжёлое, и, размахнувшись, бросил — и начальника охраны с хрустом припечатало к стене.

В комнату Мицухидэ на нетвёрдых ногах вбежал охранник с широко раскрытыми глазами. Из дрожащего рта вырвались слова:

— Они з-здесь! Нас пре… — и упал на колени, отхаркнув кровяной сгусток, ударился о пол. Под его лицом разлилось булькающее багровое пятно, похожее на лепестки огромного пиона. И эта кровавая сценка была крайне, отвратительно реалистична — не то, что завораживающее красотой войны действо за окном. Мицухидэ опомнился, побледнел, отскочив от окна, рванул в угол комнаты — к тайному ходу. Быстро надел сандалии, пояс с ножнами, в которых дремал катана на пару с коротким вакидзаси, схватил мешочек со связкой сюрикэнов. Сбежал по ступенькам в подземелье, откуда имелся выход за стену, к наполненному водой широкому рву. Здесь он нашёл привязанную тросом кожаную лодку, вскочил в неё и рванул стопор хитрого китайского механизма — трос дёрнулся, натянулся, и лодку поволокло прочь от опасного причала.

Лодку тащило какое-то очень мощное устройство — гребя ручным веслом, беглец вряд ли смог бы оказаться вдали от замка столь скоро. Днищем уткнулся в берег, в невысокую кладку — в углублении стенки находился рычаг. Мицухидэ торопливо дёрнул за холодную рукоять, стараясь её вырвать, иначе, приведя механизм в движение, через пять минут лебёдка быстро потянет лодку на ту сторону рва. Не получилось! Он побежал, не помня себя от страха, давившего грудь, оглушённый громким тревожным стуком сердца, не слыша звуков собственных гэтта. Он знал, что пять минут — время, потребное на преодоление лодкой приличного расстояния, поэтому бежал быстро-быстро. Кашель, будь он трижды неладен, сбивал темп бега, но генерал оказался в храме даже раньше, чем предполагал. Три монаха-воина ждали. Накинув на господина шёлковую куртку, сами вооружились мечами, кинжалами для метания и луками. Вчетвером забрались в лодку.

— Мицу-сама, — обратился настоятель храма Минобусан по имени Сендэй. — Предала Саюке-химэ… далеко не уйдёт.

Удивление отразилось на испуганном лице Мицухидэ. Он произнёс в замешательстве:

— Родственница императора!?

— Как ни скорбно слышать…

Мицухидэ посмотрел Сендэю в лицо так, будто хотел прочитать мысли.

Возложив на тетиву стрелу, монах подождал, пока соратник подожжёт обмотанный паклей наконечник, и выстрелил высоко в звёздное небо. На крутом склоне горы яркий огонь — вспыхнул и снова потух.

— Нас ждут, не медлим!

Они забежали в гущину леса. Крепкие стволы были плотно оплетены жёсткими ядовитыми лианами плюща с гроздьями ягод и усиками. Прорываясь, беглецы стремительно двигались между деревьями, обходили муравейники, кишевшие большими чёрными насекомыми, избегая открытого пространства тропы. Бамбуковый подлесок поредел, закончился, сменился магнолиевой рощей. Лунный свет проникал сюда и янтарными пятнами ложился на мох, на землю, засыпанную мокрой листвой. Сквозь переплетение веток деревьев сверкала Фудзи-гава, за ней поднимались в гору и спускались в теснину извилистые тропы. Перейдя по камням шумящий порожистый поток, они попали в узкое ущелье Микю. Тропа, сжатая густыми зарослями серебристого гингко, сузилась настолько, что люди едва пробирались между могучими стволами. В самом ущелье у монахов-воинов имелось множество «секретов».

Сендэй остановился, приказав спутникам выпустить сигнальную стрелу. Он зашёл под навес из трёх кривых гингко, что сплетались кронами, позвал Мицухидэ. Раздвинув траву, настоятель расчистил землю от листьев.

— Ёми, Исами, поторопимся! — скомандовал Сендэй, с помощью кресала и кремня зажёг толстый чарог.

Вместе они подняли большой пласт дёрна, обнажилась тяжёлая рельефная крышка, окованная бронзой — лаз в пещеру.

Внутри пахло мокрой землёй, слышалось капанье воды. Они шли, согнувшись. Мощные, мочковатые словно сети, корневища гингко торчали из низкого свода над головой. Настоятель молча двигался впереди, освещая проход.

Пещера в ущелье Микю представляла собой длинную наклонную галерею, частично природного происхождения, а частью вырубленную в пемзе монахами нитирэн. Внешняя стенка галереи кое-где имела прорехи — виднелась осиянная янтарём неровная пила горного хребта Акаиси, выступающая из бледно-серого тумана. Луна, медальоном из грубой старинной бронзы зависшая над пиками высоких громад, багрила шапки снега на них. Дорогой несколько раз встретились узкие расщелины, обрывавшиеся в бездонную пропасть, через них проходили по перекинутым деревянным лестницам и канатным мостикам. На подъём двигаться тяжело, Мицухидэ попросил передохнуть — не хватало воздуха.

— Выйдем, Сендэй… я приказываю! — хрипел бывший «и.о. коменданта» Кофу. Пот крупными каплями скатывался у него со лба.

— У меня приказ повелителя, — невозмутимо отклонил настоятель храма Минобусан. — Если с вами что-нибудь случится, я лишусь головы, и мои братья тоже. Хотите того или нет, но я доставлю вас в целости и сохранности на побережье Яидзу. Оттуда отправитесь в Эдо.

— Вы испытываете моё терпение! — рассердился Мицухидэ. — Повторяю: дышать не могу! Теснота…

Он сунулся в узкую прореху в каменной стене — туда, к лунному свету, к свежему воздуху, но его живо вытащили, бранящегося и толкающегося. Крепко схватив под руки, Ёми и Исами поволокли коменданта за Сендэем.

— У меня приказ оберегать вас лично! — повторил настоятель, качая головой. — В том, что крепость пала, нет вашей вины. Отряды провинции Каи утром выбьют разбойников, и с бандой Кагасиро Тэнгу будет покончено.

Единственный вассал, за чью судьбу переживал жёсткий и властный военачальник Ёсисада Хадзиме, — генерал Кено Мицухидэ, хатамото Белого Тигра. С божьей помощью или по чистому везению за восемь лет «северной кампании» проявивший себя в сражениях против айнов, не раз спасавший шкуру своего даймё, буси Мицухидэ стал любимцем и лучшим другом сёгуна. Одно лишь присутствие вассала во дворце поднимало Хадзиме настроение. Мицухидэ, со своей стороны, также дорожил дружбой с Ёсисадой, который считал его талисманом, приносящим победу. Нередко в окружении приближённых возникали скандалы: повелитель прислушивался только к советам фаворита, а иногда назначал руководить войском «второго человека в армии» — генерала Хавасана, который смертельно обижался, но, верный долгу самурая, философски сносил унижение, превращаясь в молчаливую тень. Ко многим сановникам Белый Тигр относился строго, порой необоснованно жёстко, но к Мицухидэ — с теплотой и трепетом, добрым чувством едва ли не мальчишеского доверия. Их привязанность друг к другу не ослабевала — чистая, что родниковая вода, восторженная, как душа хмельного.

Как же случилось так, что отважный военачальник позорно бежал от каких-то разбойников? Мицухидэ и сам не мог на это ответить. Конечно, не вид кровавой лужи на полу поверг его в безумный трепет и толкнул к дезертирству. И не Кагасиро он испугался — подумаешь, бандит! Сколько возов он наполнил отрубленными головами таких вот отчаянных молодцов!.. Мицухидэ, наблюдая за Онна, кожей ощутил нечто такое, что было ему непонятно, и не знал, как этому противостоять. Вероятно, имей он достаточно времени для медитации, тайна сия открылась бы даровитому полководцу, выросшему при храме Атидзен на горе Курама.

Комендант павшей Кофу, мучаясь приступом клаустрофобии, чтобы отвлечься и забыть про недуг, бормотал длинную мантру.

Они вошли в большое помещение с множеством расходящихся узких и широких туннелей, сквозь скальные проломы пронизанное золотисто-синими лучами лунного света. На стенах у входа в каждый туннель были выцарапаны символы, их смысл знали лишь монахи. В железном кольце под каждым входом были установлены факелы, но пока ни один не горел. Сендэй недоверчиво оглядел озабоченные лица братьев.

— Может, нас не увидели? — предположил Ёми. — Откуда же мы теперь узнаем, в каком туннеле ловушка, а в каком нет? Брат Арата часто меняет их расположение.

Предосторожности служили страховкой на тот случай, если найдутся те, кому в голову пришло бы гнаться за посвящёнными. В одном из широких ходов блеснуло что-то, напоминавшее жемчужину, потянуло ароматом хризантемы, Мицухидэ обрадованно замахал руками:

— Эй, сюда! Я подумал…

— Тихо! — прервал Сендэй, его птичьи глаза недоверчиво блестели.

— Верно, померещилось?! — отмахнулся Мицухидэ. — Кроме сумасшедших, как вы, некому там находиться!

Увиденное в темноте могло быть отсветом луны и звёзд, или бликом от ледяных сосулек, капавших с потолка, или просто игрой воображения. В подобных местах, пронизанных неверным светом, иллюзорного больше, чем реального.

— Не показалось! — громоподобный голос, не мужской, не женский, раздался из туннеля. Зелёно-голубой, отражённый от мокрых сталактитов, блеск ночного светила заскользил по человеку, вышедшему навстречу. Доспех на нём переливался буйством индиговых огней, на ногах сверкали синие лакированные цумагакэ и высокие гэтта. Из-за левого плеча торчала усыпанная драгоценностями рукоять клинка. На боках, придавленные атласной лентой пояса оби, чернели несколько сюрикэнов. На голове причудливый двойной узел: такая причёска характеризовала воинов старой школы, канувшей в небытие вместе с последним мастером Ита-рю. По обе стороны маски, вылитой точно из вулканического стекла, ниспадали две тонкие косы с пушистыми кисточками на концах, в больших глазах — ничего, кроме ярости и жажды крови.

Монахи изготовились атаковать, Мицухидэ вытащил из ножен катану и вакидзаси, но его руки дрожали — Онна! Как проникла в туннель? Она ведь осталась в крепости! Их двое?

— Кто показал сюда путь? — гневно бросил Сендэй. — Отвечай, бандитская рожа!

— Не думаю, что бой между нами — хорошая идея, — в маске отражался оранжево-жёлтый огонь догоравшего чарога. — Оставьте труса. Обещаю, будет жить. Слово Оннигороши, — она проделала изящный жест пальцами и медленно повернула левую руку в запястье, указав пятернёй на монаха посередине — настоятеля. К нарукавнику сапфирового воина был пристёгнут заряженный тэппо, мини-пистолет.

Монахи, мастера дзен, расслабленно ждали, готовые мгновенно и точно отреагировать на любое действие врага.

— Вы совершите ошибку, — повторила назвавшая себя Оннигороши. Она резко присела, и, выхватив клинок, не глядя, ударила назад. Кравшийся монах замер, выронил катану. Багровым фонтаном брызнула кровь. Умирающий покачнулся, зажимая обеими руками рану в животе, рухнул навзничь. «Сапфировый воин» отступила в темноту туннеля, выпустила оттуда два хисякэна — огненных сюрикэна. Одновременно, осознав свои до, Ёми и Исами отскочили в разные стороны, метнули в ответ заточенные звёздочки. Внезапно из крайнего туннеля возник ещё монах: «Предательство!!!» — и замер. Отправив Мицухидэ с Исами, Сендэй громко свистнул.

— Будь проклят, демон, кто бы ты ни был! — процедил настоятель храма. Вытащив клинок, выкинул потухший задымивший чарог, рванул на Оннигороши. Ёми следовал за ним.

Из отверстий в потолке послышались голоса и шуршание одежды, показались монахи нитирэн; они быстро протискивались между камней, и, зажигая друг другу факелы, обнажали клинки.

Мицухидэ нёсся без оглядки, стирая до крови локти об узкие стенки туннеля, пропахшего духом земли и сырости.

— Бежать — нет смысла! — хохотала Оннигороши.

В дыры стен сверкала платиновым блеском сталь, отражая удары монахов, бросавшихся отовсюду. Но демон был не один. Бандиты, словно в них вселились злые сикигами, сейчас захватывали туннели, смеялись, истошно визжа — они в тайных убежищах монахов Минобусан! Получая смертельные раны, те и другие валились, отлетали, глухо стукаясь о камень. Мицухидэ чудилось, будто людей поражали серебристые лучи. Клинок тати, неистово вертевшийся в руках Оннигороши, не оставлял и мизерного шанса на выживание, сея смерть. Монахи грозно ревели, оглашая туннели, словно били в барабаны тайко, устрашающе орали бандиты. Онна преследовала только одного человека — только его, Кено Мицухидэ! Лязг мечей, протяжные стоны и крики ярости следовали за ними по пятам.

Генерал, хрипло дыша, споткнулся, и, стукнувшись лбом о сталактит, упал. Искры вспыхнули в глазах, но даже на миг не осветили сузившийся проход. Туннель впереди, манивший надеждой на спасение, оказался сжат, точно тиски. С болью в ушибленной голове, слезящимися глазами, Мицухидэ пополз на четвереньках. Призывая на помощь Будду, задыхаясь и рыдая, причитал. Он опасался отверстий в стенах — в них мелькали огни факелов, серебристые шлейфы, оставляемые резкими взмахами клинков; через них доносились отчаянные вопли сражающихся и навязчивое звяканье доспеха неотступного, словно рок, Оннигороши.

— От лунного света не сбежишь, Мицу-кисама! — хохот Сапфирового Воина — издевательский, пронзительный, словно ветер с гор. Эхо прокатывалось по туннелям снова и снова.

Смерть, вопли и кровь, казалось, питали дьявола-убийцу, придавая ему силы.

Крики утихли, но лязг оружия и шелест одежды не пропали. Онна сражалась только с одним монахом. С настоятелем храма Минобусан, Сендэем.

Мицухидэ выбрался из туннеля на канатный мост, внизу, сквозь огромную трещину, увидел выбившегося из сил окровавленного Сендэя. Монах отступал к зияющей чернотой пропасти, за ним медленно продвигалась неотразимая как смерть демонесса Онна. Дух настоятеля был невозмутим — даже на краю гибели, раненый, он отбивался и нападал. Комендант прошёл мост и потерял обоих из виду. Наконец воцарилась тишина, нарушаемая лишь уныло свистящими сквозняками. В любую минуту страшная Онна могла выбраться из трещины, поэтому беглец обрубил канаты моста.

В следующем туннеле пол скользкий, мокрый, крутой спуск с горы. Мицухидэ покатился, и, шлёпнувшись в лужу холодного лунного блеска, отполз, приникнув к стене. Тело било сильной дрожью, он ведь основательно промок. Страх сковал руки и ноги, голос будто тоже замёрз. Мицухидэ лишь бессмысленно глядел перед собой.

Сколько он так просидел в темноте и беспамятстве, неведомо. Ужасное приключение из раннего детства, позабытое и похороненное, как мнилось ему, в водах утекшей реки, нахлынуло вновь, и никуда не убежать от него, потому, что не убежишь от самого себя. Тогда, давно, мальчишка лет пяти, Мицутти потерялся в лесу и нечаянно стал свидетелем синтоистского обряда, как показалось ему, общения с настоящими огромными духами, пылающими алым и ультрамариновым сиянием. Для его неокрепшего умишка справиться с ужасом увиденного, театрального по существу действа, было невозможно, и… Мицутти долго не мог говорить, не мог ходить на подгибающихся ножках, страдал от стыдной болезни. Отец и мать отдали его за много ри от дома в храм Атидзэн на горе Курама, чтобы Будда исцелил. Постепенно страшное забылось… но не исчезло вовсе.

Из темноты вышла Онна бугэйся. В свете луны её ультрамариновое тело выросло до исполинского размера.

— Их не терзала тоска по акру плодородной земли, — издевательски артистично мурлыкала она, — и по блестящему на солнце плугу, по семенам и по ветряной мельнице, помахивающей крыльями, потому что они — МЕРТВЫ…

Острие окровавленного клинка упёрлось в грудь Мицухидэ, легко уколов. Генерал не шевелился, слёзы застилали глаза.

— Убей меня! — попросил он жалобно.

Слепил свет, отражённый сталью длинного меча Онна. Комендант видел, как призрачная молния пробежала по лезвию в месте, где отточенная закалённая кромка встречалась с гибким металлом сердечника, разглядел узор, которым оружейник украсил эту линию. Он, самурай, трусливо зажмурился, до смерти боясь быть зарезанным женщиной, как те несчастные жертвы из детского кошмара!

— Что ты знаешь о смерти? — вдруг спросила Онна, усмехнувшись, опустив клинок. — Какое выражение на мёртвом лице? Хотел бы ты увидеть СВОЁ мёртвое лицо… когда дух выйдет вон из тленного тела и ТЫ станешь ками? Ожесточённость, страх, тревога или тщеславие — исчезают, словно их не существовало. И ты никогда более не облачишь в доспехи своё тело!

Зачарованно затаив дыхание, Мицухидэ следил за врагом.

— Можно затаиться на далёком острове или непрестанно скитаться по свету, как туча по небу, а волна — по реке, но истинным Просветлённым от этого не станешь, если ты будешь кривить душой, если продолжишь служить НЕЧЕСТИВОМУ Ёсисаде Хадзиме!

— Не-ет, хуже смерти предательство! — прошептал Мицухидэ. — Клянусь, что сам убью себя, если ты не прикончишь меня сейчас!

— Клятва и харакири — не для тебя! — раскатисто рассмеялась Онна бугэйся. Не произноси, если не способен отдать жизнь. Ты возглавишь большую армию и сдашь её Оде, тот пощадит вассала Ёсисады… Помоги камням благого правления!

Осознав, что на этот раз останется живым, Мицухидэ воспрял духом. Зашевелились руки, отогрелись ноги.

— Если не выполнишь приказание, я СНОВА найду тебя, — жёстко пообещала Онна, приподняв меч. — Как выйдешь в комнату с полом, устланным вереском, сверни в крайний правый туннель, садись на коня и отправляйся к своему Ёсисаде, старый оннагата.

Выбравшись из вечной мглы холодных туннелей, верховой, Мицухидэ уныло спускался к океану. Камни осыпались из-под копыт. Горы Яманаси утопали в ярком янтарном свете и тишине.