Книга: На той стороне
Назад: 3
Дальше: 5

4

Так вот – тяжело вздохнула дверь, и оттуда, из плохо освещённого, скудного в размерах пристанища, с любопытством широко скалилась с вывороченными глазницами, оторачивающими жёлтые белки, шаровидная из-за короткой стрижки голова-одуванчик.
За ней, за этой головой, покачивались две других, похожих на первую, как близнецы-братья.
– Куда!? – санитар прихватил, шарахнувшегося было назад по коридору, своего подопечного и втолкнул его в это протухшее лежбище.
– Сиди, не рыпайся! – показал он глазами на железную, в ржавой экземе койку с проволочной жёсткой сеткой.
На кровати не было спальных принадлежностей. Было видно, что кровать долго пустовала в ожидании своего хозяина. Терпение её было вознаграждено, она весело, как от щекотки, взвизгнула, провисла железным брюхом, когда на неё опустилось в отчаянном безнадёжье тяжёлое тело.
Дверь захлопнулась, прищемив своей пятой полоску света, пробивавшуюся сквозь переплетенье оконной решётки – день склонялся к вечеру.
Пациенты, а их в палате было трое, встали перед новеньким по кругу, плотоядно уставясь на него. Мужичок, который был повыше, скорее всего, вожак этой братии, осторожно, бочком, озирая путь к отступлению, пододвинулся к гостю и, смущённо кашлянув в ладонь, попросил табачку:
– Товарищ капитан, – больной сделал судорожное движение кадыком, – разрешите у вас позаимствовать закурить.
Отец машинально полез в карман, вспомнив, что не курил уже почти сутки сам, и ему тоже страстно захотелось хотя бы одну затяжку, но в карманах было пусто – ни табака, ни бумаги, ни спичек.
Перед посадкой в машину медбрат у него вывернул все карманы. Отец развёл руки, показывая, что у него ничего нет. Ему стало почему-то стыдно, что он не в силах исполнить просьбу больного.
Больной приложил ладонь к стриженой голове, как отдают честь и, повернувшись на босой пятке, отступил на шаг, возвращаясь на прежнее место.
– Какой он тебе капитан? – сквозь зубы мрачно процедил плюгавенький, маленький мужичишко в порыжевшей от долгой носки больничной рубахе и в таких же замызганных кальсонах с оборванными тесёмками. В его твёрдом взгляде, в той цедящейся фразе и небрежности, с которой он её произнёс, отец сразу почувствовал его здесь верховенство, а тот, первый, был вовсе не вожак.
Длинный заискивающе посмотрел на плюгавого и, извинившись, лёг на свою койку, закутавшись с головой в байковое, в светлых вытертых проплешинах одеяло.
– Смиррна! – вдруг неожиданно гавкнул плюгавый, да так, что отец моментально вскочил с койки, но, поняв весь абсурд происходящего, тут же сел на своё прежнее место.
– Сто-ять! – подскочил он вплотную к вновь прибывшему. – На ремни тебя буду резать, кулацкая морда! Я мешками кровь проливал за народ! Душил вас, кровососов. Сто-ять, когда с тобой говорит голос революции!
На голове этого комкора красовался во всю плешину кручёной бечевой багрово-белый рубец – то ли операционный шрам, а то ли, в самом деле, незавершённый сабельный удар классового противника.
Неизвестно, что хранилось в его початом черепе, в той коробке, где воспалённые извилины набухали тяжёлым бредом, но тон был зловещим.
Комиссар продразвёрстки от короткого удара в подбородок плотницким кулаком оторвал босые ноги от пола и, запрокинувшись навзничь, упал плашмя на щелястые половицы.
Другой, стоявший рядом, больной присел и, пятясь задом, уполз под свою кровать, выглядывая оттуда красными, выпученными, как у рака, глазами.
Бросившись к двери, отец рванул её на себя, но в руках осталась только ржавая скоба ручки.
Замки в таких лечебницах открывались снаружи, да и то замысловатыми защёлками, над которыми и нормальный человек поломает голову, чтобы открыть.
На шум в палату вошёл всё тот же санитар с лошадиной мордой, а за ним, из-за спины выглядывала молоденькая практикантка, встречавшая его у порога приёмного отделения. В руках она держала маленький, блестящий баульчик из никелированной стали и длинную смирительную рубашку, рукава которой свисали до самого пола.
– Больной, – вкрадчиво обращаясь к новенькому, сказал мордоворот, – вас обижают?
– Ах, мать-перемать! – не обращая внимание на молоденькую медработницу, вскричал тот. – Какой я больной? У меня шарики не раскатались! Зовите главврача! Пусть она решает – больной я или нет. В зверинец засунули, сволочи!
– Ну, зачем же так ругаться? – смиренно произнесла лошадиная морда. Отцу даже показалось, что санитар на его стороне. – Сейчас придёт Агния Моисеевна и во всём разберётся. Оленька, сходи за главврачом! – не спуская глаз с возмущённого пациента, обратился он к девушке. – А рубашку дай сюда, я её подержу.
Через минуту вошла в палату Агния Моисеевна Сарницкая. Проколола глазами вновь прибывшего и сделала какой-то знак санитару.
– Оп-па! – санитар вскинул руки, и отец, не понимая сам, как это случилось, нырнул головой в белый саван.
Мгновенно руки его оказались скрученными за спиной. Извиваясь всем телом, матерясь по-чёрному, он хотел выпутаться из поглотившего его балахона, но тут же свалился на железную сетку кровати.
Стальным захватом санитар перехватил его ноги, и отец, колотясь головой о сетку, изрыгал из себя всё, чему научился когда-то в плотницкой артели. Отчаяние поглотило его, как поглощает грязная вода в своём водовороте ничтожную соринку.
– Два стандарта инсулина идиоту! – коротко бросила знаменитая выпрямительница мозгов и, повернувшись, вышла из палаты, потеряв всякий интерес к пациенту из областной глубинки, так неожиданно и нечаянно попавшему в этот скорбный для всякого человека дом.
Инсулиновый шок подобен оглушительному удару резиновой дубинкой по затылку. Резкий, но мягкий толчок опрокинул его в звёздные сумерки, ломая суставы. От боли в каждом мускуле он потерял сознание. Для него перестало существовать время и место нахождения в реальном мире.
Полный ступор. Конец всему.
Назад: 3
Дальше: 5