«Вот чёрт косоглазый! – ругался про себя Сергей по дороге домой. – Пристал к Настёнке, как банный лист к заднице. И что он в ней нашёл? Девок, что ли, мало? А её попробуй, уговори. Она, как коза, строптивая. На верёвочке её не приведёшь. Да и отец ни за что её за этого кинщика не отдаст. Он его на дух не переносит. На меня всех собак спускает, что я с ним скорешился. Лучше бы, – говорит, – на конюшню шёл дуги гнуть. Всё бы какая-нибудь польза была. Пустым делом занимаетесь, работнички. Сатану тешите. На Соловки, на лесоповал вас согнать надо!

Вспомнив отцовский нрав, Сергей расстроился окончательно. Конечно, он виноват, что проклятый Распутин по своей лошадиной дури рванулся невесть куда. Что ж, из-за этого жеребца под суд идти, что ли?

От одного понятая «суд» у Сергея под рубашкой мураши завозились. На русского человека слова «суд» и «прокуратура» всегда действовали, да и теперь действуют, как хорошая порция касторки. Враз почему-то в туалет тянет.

Из полной темноты перед ним тут же выросла тучная фигура бондарского прокурора Семёна Борзенко, бывшего котовца, гонявшего мужиков-антоновцев по тамбовским жирным чернозёмам.

Несгибаемый боец революции, как потом рассказывали, будучи хорошо выпимши, похваляясь силой, с размаху располосовал шашкой от ключицы до паха крестьянского повстанца Жорку Присыпкина, затюканного бабой и жизнью бондарского мужика, который, то ли по недоразумению, а то ли от безысходности подался в народное ополчение для борьбы о оголтелыми продразвёрстниками, и по немощи своей выполнял роль лазутчика в этом правом деле.

Теперь время активной борьбы с врагами революции и поперечняющим счастливой жизни прошло.

Несгибаемого котовца, ввиду его пролетарской нравственности, назначили в Бондари прокурором, чтобы немилосердное и зоркое око ревностно охраняло законный порядок в районе. За любое преступление «Борзой», как прозвали прокурора в народе, менее десятка лет отсидки не запрашивал, а мог и расстрельную статью предложить, как заговорщику и пособнику мирового капитализма за пьяный разговор на людях о наступившей невезухе, о несправедливости властей, да мало ли что может русский мужик наговорить на себя! Тогда девять граммов в лоб – и все дела!

Напуган был Сергей Степанович, ой, как напуган, что ему сам прокурор мерещиться стал! Пробирается он по тёмным закоулкам к дому и пугает сам себя: «Борзому только попадись на глаза, он сразу статью скомпонует. Вот, на что сосед ихний Ерёма Богомол мужик умный был, а и того Борзой загнал за можай. Приписал ему поджог собственного дома, как умышленное вредительство. А было так – дом xopoший, рубленный из товарного леса, его бы надо было в колхоз под правление приспособить, а этот Богомол заартачился, начал писать в область на произвол мастных властей, ну и сам напросился. Подослал знаменитый котовец своего негласного человека, и запылал свечечкой пятистенок. И заголосили в доме новоявленные погорельцы – детишек одних пять человек, да Богомол с Богомолихой, да скотинка во дворе. Пока суть да дело, всё выгорело. Богомола связали за умышленный поджог. А о жене и детях позаботились – ребятишек по детским домам раскидали – управились, и Богомолиху, как душевнобольную, заговариваться глупая баба стала, определили по личному ходатайству прокурора в лечебницу для таких, как она. Лечись, коли медицина бесплатная! А-у! Где теперь сам Богомол? Спроси у Борзова, а и он не знает. В России Севера большие, в них затеряться немудрено, да и места на всех хватит…»

Шёл Сергей Степанович домой и ломал голову, как бы этого Борзенко обойти стороной, он вон скольким людям в дальние края путёвки повыписывал, ужас! Не приведи, Господи, к этому пауку попасть, враз дело обстряпает. А что он, в самом деле, виноват, что ли, если этот мерин (тут наш герой зря Распутина мерином обозвал. Ей Богу, зря!), как после запоя, стал такой нервный? Рукой не махни, вожжей не тронь. Аппарат, действительно, разбился – сам видел. Если не Ваське-киномеханику, то ему, точно, сидеть. Здесь и сестра не поможет. Да и как её уговоришь замуж идти? У неё что, своей головы, что ли, нет? Чудной человек этот Макарыч! Достань ему да выложи невесту. Бери – и владей, если сможешь! А не сможешь, так нечего затеваться. Что я, ответчик за сестру, что ли? Или сторож ей?

Дома отец, несмотря на поздний час, не спал. Сидя на скамеечке у ещё не остывшей с вечера печки, он смолил дратву.

Нет ничего лучше для зимы, чем подшитые валенки – и легко ступать, и нога в тепле. А зима, вон она, не за горами, а за огородами. Не успеешь зевнуть, как белые мухи во все щели набьются…

Сергей Степанович бодро потёр руки и полез было к плите за ужином. Тоска приходит и уходит, а есть всегда хочется.

– Аль что потерял? – зыркнул на него отец. – Шляешься со своим одноглазым по ночам, да и сестру туда же тянешь, а я тебя кормом обеспечивай? Ты всё лето за стакан водки кружишься с этим прощелыгой вердеревщинским. Смотри, он тебя, босяка, с косого глаза под монастырь подведёт. Чтоб его здесь духу не было! И девку оставь! Она ему не ровня. А будет артачиться, я и ей хвост прищемлю.

Сергей молча шмыгнул мимо расходившегося родителя, выкатил из чугунка пару картофелин, ещё горячих, ещё источающих дух сытости и печного жара, и, не обращая на отцовские привычные попрёки никакого внимания, сел за стол.

«Сидит, старый хрыч, допоздна, – макая картофелину в соль, думал припозднившийся сын. – Всё видит. Макарычу сюда дорога – от ворот поворот. Заказана. А Настёнка без родительского благословения за порог ногой не ступит. Разве её уговором возьмёшь?.. Да и спит она теперь. Завтра и потолкуем…»

Только говорится, что утро вечера мудренее…

Нешуточное чувство тревоги проснулось в нём раньше, чем он сам. Вчерашний разговор с «Макарычем» теперь вырос до трагических размеров, Если акт о порче государственного имущества попадёт на стол прокурора, – виновному тюрьмы не избежать. А виноват тот, кто виноват.

Шутки шутками, а во времена усиленного строительства социализма, действительно, отношением к государственной собственности измерялись патриотизм и мера преданности Советской власти. Потерял чеку от тележного колеса – кулацкий прихвостень, не вышел на работу по случаю головной боли – саботажник. Что же тогда говорить о дорогой, сложной аппаратуре, если «из всех искусств для нас важнейшим является кино» – массовый агитатор и массовый организатор, одним словом, – «Агитпроп». Поэтому и отношение соответствующих органов ко всему, что связано с этим искусством, особо трепетное.

«Отобьём руки у тех, кто вставляет палки в колесо истории!» – висел злободневный лозунг в кабинете районного прокурора, куда уже однажды заглядывал Сергей Степанович по непререкаемой повестке, выписанной, как потом выяснилось, не по существу.

С тех самых пор при упоминании о прокуратуре, у него непроизвольно начинались схватки в животе, как будто туда опускалась холодная оловянная ложка.

Вот и теперь – ещё не открыл глаза, а испуг уже стучится: «Тук-тук! Васька в одиночку за аппаратуру отвечать не будет. Рука в локте к себе гнётся, а не от себя. Настёнку уговори, попробуй! Пронесёт! Нет, не пронесёт, её не отешешь. Да и замуж она не собирается».

Конечно, с сестрой с утра разговора не получилось. Все намёки на то, что его товарищ в Настёнку влюблён и хочет на ней жениться, были встречены весёлыми смешками.

Сестра, наверное, в отместку за вчерашнюю грубость брата, ещё пригрозила пойти свидетелем, если брата потянут в суд за порчу государственного имущества. Она не собирается ценой собственной жизни выгораживать его от справедливого наказания. А жениться, то есть выходить замуж, ей пока что не надо. Она как-нибудь и без помощников обойдётся. Так-то вот!

Сергей совсем упал духом. Вот коза-дереза! Разве такую уговоришь? Ну и пусть сидит себе в старых девах, засиделкой звать будут!

Сказать no-правде, до старой девы Настёнке было ещё далеко, но брат уже видел её – унылую и поблёкшую, с надеждой глядящую на пыльную дорогу – никак идёт кто?!

После разговора с сестрой Сергею почему-то остро захотелось выпить. У отца просить бесполезно, отматерит, как отстирает. Для виду, пошарив у себя по карманам, он с надеждой посмотрел Настёнке в глаза. У фельдшерицы спиртик всегда найдётся, а он теперь бы, ох, как помог!

– Мне с Василием помириться надо. Дай для такого случая спиртику. Я тебе тоже чего-нибудь дам. Ну, хочешь, перед отцом за тебя заступаться буду, а?

В те времена спирт медицинским работникам выдавался не как теперь – по каплям да под расписку. Дезинфекцию рук и инструмента чуть ли не карболкой делают. А тогда – надо – получи! В деревнях антисанитария, дети золотушные, а прививки делать надо стерильно. Упаси Бог, абсцесс начнётся! Осудят. Поэтому для медработников спирта не жалели. Мода на всеобщее пьянство ещё не подошла. На работу ещё трезвыми ходили. Попробуй не так – саботажник!

У Настёнки спирт, конечно, был.

– Ну, если для того только, чтобы помириться, тогда – на! – сестра протянула объёмистый пузырёк. – Держи!

Сергей смахнул склянку в карман и нырнул, не сказав спасибо, в дверь.