Глава третья
Автор искренне соболезнует родственникам и близким пищевых продуктов, которые были съедены во время написания этой главы.
Коня! С конем…
С конем да хоть и в покер!
Подглава 1
Следователь прокуратуры Леденец сидел у себя за столом и читал анекдоты из рассылки, когда поступил телефонный звонок. Убийство. Он неохотно выключил компьютер, надел туфли, — когда его не беспокоили, он любил сидеть босиком, — и вышел из кабинета. По дороге он зашел в туалет, и только после этого спустился вниз, где его уже ждали старые «Жигули» с водителем и прокурором района. Машина долго отнекивалась, приводя всевозможные доводы, но настойчивость водителя (другой машины все равно не было) оказалась сильней, так что вскоре пару раз чихнув для приличия, двигатель завелся, и машина, бормоча про себя проклятия, отправилась к месту преступления.
По дороге обсуждалась сравнительная характеристика Масяни и жены начальника милиции, которые, по крайней мере внешне, выглядели как близнецы.
Покойный (увы, убийств без покойников не бывает) жил в частном доме в одном из районов светлого будущего. Ворота были открыты, а весь двор заполонили милицейские машины. Приехавшие вошли в дом. Леденец профессиональным взором отметил, чистоту и порядок, которые царили в доме до появления там сотрудников милиции.
К моменту их прибытия по дому уже бродили: дежурная следственно — оперативная группа УВД города в составе: ответственного по УВД, дежурного следователя, дежурного опера и дежурного эксперта — криминалиста; участковый инспектор милиции; судебный медик; родственники потерпевшего в лице бывшей жены и дочери; два ответственных лица из очень серьезного министерства.
Все, кроме работников министерства, были не в настроении. Родственникам по регламенту надлежало быть скорбными, а сотрудникам милиции и прокуратуры приходилось держать себя в руках, чтобы не ляпнуть чего лишнего (покойный был птицей слишком большого полета, чтобы можно было вести себя обычным образом: с шутками, весельем и пугающим посторонних цинизмом. К сожалению, ни родственники, ни люди из министерства не были расположены к проявлениям здорового юмора, который никогда еще не мешал работе, даже в похоронной компании).
Супруга и дочь покойного сидели в гостиной и сопели носами точно два плохих водопроводных крана. Дочка была симпатичной, но стервозной. Сука, — подумал о ней Леденец, но ничего не сказал. Жена симпатичной не была, что, тем не менее, не мешало и ей быть сукой. Их внешнее несоответствие друг другу не могло не навести Леденца, склонного к бытовой философии, на размышление о капризах и чудачествах природы. Он еще раз ощутил острый приступ досады: присутствие посторонних и ранг покойного делали невозможным обсуждение данного вопроса с коллегами. Выматерившись, опять же не вслух, он решил осмотреть тело в, так сказать, естественной обстановке.
Тело покойного тихо лежало в собственном кабинете на дорогом светлом ковре, который, увы, уже невозможно было бы отстирать. Леденцу стало жаль ковер. Он давно мечтал о таком ковре, но нынешнее положение на служебной лестнице автоматически зачисляло мечту в классификационный класс несбыточных. Может, поговорить с родственниками, вдруг согласятся продать, — подумал Леденец, но, вспомнив выражения лиц жены и дочери, с грустью отогнал от себя эту мысль. Эти мымры скорее выкинут вещь, чем позволят порядочному человеку…
Рядом с телом стоял мольберт с пришпиленным к нему холстом: настоящим, подготовленным по всем правилам холстом (в этом Леденец хорошо разбирался). На холсте были мозги и кровь покойного. Само существование мольберта в кабинете покойного было столь же уместно, как публикация кодов запуска стратегических ракет на страницах «Правды». Леденец посмотрел на получившуюся картину.
— Великолепно! — вырвалось у него.
Это действительно был настоящий шедевр мирового уровня, достойный украсить собой стены как минимум Эрмитажа. Работа была незаконченной: скорее всего, убийцу кто-то спугнул, трогать же рисунок в таком состоянии было подобно убийству, причем убийству не какого-то там денежного мешка, а произведения искусства, на что эстетически развитый (в этом не было сомнения) преступник пойти никак не мог. Преступнику оставалось только подождать, когда высохнет кровь, вскрыть картину защитным лаком, поставить подпись, и… Удачная продажа такой картины гарантировала вполне безбедное существование в течение долгих лет жизни. Леденец представил, как грязные руки (почему-то он представил себе именно грязные руки) родственников покойного небрежно хватают это величайшее произведение искусства, и его бросило в пот от острой ненависти не только к родственникам покойного, но и к родственникам вообще.
— А вот хрен вам! — сказал Леденец вслух. Картина относится к вещественным доказательствам и подлежит изъятию в интересах следствия с последующей, в интересах же следствия, ее потерей. Леденец уже видел картину на стене у себя дома. — Хрен вам! — повторил он.
— Хрен хрену рознь, — весомо заметил Михалыч, пожилой и очень старательный криминалист.
— Это точно, — согласился Леденец.
— Ты это, Михалыч, — решил он все-таки сказать криминалисту, — проследи, чтобы с холстом тут поаккуратней.
— Будет сделано, — ответил тот и понимающе посмотрел на Леденца.
— Ладно, мне надо поговорить с родственниками покойного, — смутился следователь прокуратуры.
Для беседы была выбрана одна из многочисленных комнат. Кинозал, как пояснила дочь. В комнате был диван, несколько кресел, столик на колесиках, большой телевизор и «домашний кинотеатр».
Бывшая жена (страшная сука) ничего толком не рассказала. Официально они в разводе не состояли, но давно уже жили по отдельности. Виделись редко, исключительно случайно на каких-либо светских мероприятиях. Врагами, как и друзьями не были.
— Обычные чужие люди, — закончила она свой рассказ и закурила дорогую сигарету.
— То есть вы являетесь единственной наследницей? — спросил Леденец.
— Наследницей? Не смешите. В этом доме мне принадлежало практически все. Пожелай я что-либо забрать, он бы даже и пикнуть не посмел.
— Почему вы так в этом уверены.
— Потому что он был как капитан Немо: никто. Он был одной из тех обезьян, кого в людей превращает брак. И он прекрасно все понимал, так что убивать его, если вы именно это имели в виду, у меня резона нет.
— А у кого-нибудь другого, как вы думаете, был резон убивать вашего мужа (его имя я не упоминаю в своем повествовании по тем же соображениям, по которым сотрудники милиции были вынуждены вести себя сдержано и прилично)?
— Ради денег? Нет.
— А не ради денег?
— А не ради денег… А это уже вне моей компетенции, — сказала она, явно желая прекратить эту беседу.
— Вы позволите еще один вопрос?
— Спрашивайте, — в ее словах было удивление и легкая досада на непонятливость следователя.
— Вы не заметили, в доме ничего не пропало?
— Я давно уже здесь не бывала, чтобы ответить на ваш вопрос. Надеюсь, все?
— Благодарю вас за то, что уделили мне время, — сказал Леденец, чувствуя себя полным идиотом.
Взгляд бывшей жены покойного сказал Леденцу, что она полностью разделяет это мнение.
Дочка (красивая сука) теперь уже тоже бывшая, курила сигару и смотрела куда-то сквозь Леденца, словно его здесь и не было. На вопросы она отвечала по большей части однозначно. Ничего интересного. Леденец уже начал откровенно скучать, как вдруг…
— Она мне не мать, — сказала дочка, когда Леденец в очередном своем вопросе сослался на бывшую жену покойного.
— Что? — переспросил Леденец.
— Она мне не мать. Я — так называемый внебрачный ребенок, который, тем не менее, был усыновлен. Это я говорю для того, чтобы вы больше нигде не раскапывали эту тему. И потом, почему это вас так удивило?
Леденец благоразумно не стал отвечать на этот вопрос.
— Скажите, вы не заметили, в доме ничего не пропало? — вместо этого спросил он.
— Скорее, появилось.
— Что?
— Мольберт. Его раньше не было.
— Вы уверены?
— На все сто. И это странно.
— Ну, может, ваш отец пригласил для чего-то художника?
— Исключено.
— Почему вы так категоричны?
— Отец бы мне об этом сказал. И еще… По-моему не хватает одной шахматной фигуры.
— Вы думаете, это принципиально?
— У отца очень редкие, дорогие шахматы старинной работы. Они стоят в гостиной в специальном шкафу.
— Думаете, кто-то похитил одну шахматную фигуру, когда можно было бы украсть их все?
— Это особенные шахматы, и украдены они особенным человеком.
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Почему?
— Потому что уверена, — отрезала она.
— Вы не сказали, какая фигура пропала, — вспомнил Леденец.
— Белый единорог.
— Вы играете в шахматы?
— Немного.
— В шахматах нет единорога.
— В отцовских есть. Все?
— Да, спасибо большое.
— Не за что.
Дочка не снизошла даже до того, чтобы увидеть в Леденце идиота.
— Итак, господа, что мы имеем? — спросил Леденец, когда следственная бригада осталась без посторонних.
Рассматривались пять версий случившегося:
1 естественная смерть,
2 самоубийство,
3 несчастный случай,
4 убийство,
5 результат деятельности инопланетного разума.
Разумеется, каждая из этих версий предполагала свое развитие событий.
Естественная смерть: Узнав о потере редкого шахматного единорога, покойный (в то время еще живой) впадает в отчаяние, в результате чего приобретает мольберт с холстом. Это не помогает. Покойному становится настолько плохо, что у него сами собой заламываются руки (о чем свидетельствовали следы на предплечьях, положение тела и куча медицинских прибамбасов) и раскалывается голова. Это происходит возле мольберта.
Самоубийство: Узнав о потере редкого шахматного единорога, покойный (в то время еще живой) впадает в отчаяние и решает покончить с собой. Не найдя подходящего листа бумаги для предсмертной записки, он покупает мольберт с холстом. Последняя искра самосохранения заламывает ему руки в тщетной надежде на спасение, но это не помогает. Покойный сильно бьет себя чем-то по голове. Кровь и мозги попадают на холст — такова его предсмертная записка. В последний момент он избавляется от орудия преступления.
Несчастный случай: Ничего не зная о потере редкого шахматного единорога, покойный (в то время еще живой) не впадает в отчаяние. Вместо этого он решает заняться живописью, для чего приобретает мольберт и холст. В порыве вдохновения он случайно заламывает себе руки, после чего (опять-таки случайно) сильно бьет себя чем-то по голове. Кровь и мозги попадают на холст. В последний момент он куда-то девает орудие убийства, а также кисти и краски.
Убийство: Убийца принес в кабинет покойного мольберт с холстом, затем заломил ему руки, притащил его к холсту, после чего чем-то тяжелым ударил покойного по голове так, чтобы мозги и кровь попали на холст, затем оставил покойного на ковре, а сам удалился с орудием преступления, прихватив с собой шахматного единорога.
Результат деятельности инопланетного разума: Данная версия обычно не рассматривается, так как она выходит за рамки юрисдикции правоохранительных органов.
— Будем возбуждать, сказал прокурор, имея в виду уголовное дело.
К счастью сотрудников правоохранительных органов, следствие не обязано учитывать теорию множественных вселенных, или модели ЭУГ, разработанную учеными Эвереттом, Уилером и Грэхемом. Иначе им бы пришлось расследовать все возможные варианты как одновременно существующие в разных вселенных.
Подглава 2
Коня судье!
На что мне конь? Карету!
— Шахматы с единорогами вместо коней… — Алексей Юрьевич, самый лучший (из доступных) эксперт по шахматам довольно улыбнулся, — это весьма древняя штука…
Он совсем не ассоциировался с шахматами. По крайней мере, в сознании Леденца, которое отказалось напрочь объединять шахматы и образ эксперта. Он был высоким, широкоплечим, атлетически сложенным мужчиной лет сорока пяти. Лицо красивое, умное с чем-то неуловимо семитским в чертах. Голова выбрита наголо. На голове татуировка в виде иероглифа. Одет в дорогой (баксов 800 не меньше) костюм. Рубашка с запонками в виде пятен кого-то там (есть такой психологический тест) из чистого золота девятьсот какой-то пробы. Часы дорогие, древние.
— Хотите кофе? — предложил он Леденцу.
— Не откажусь.
Эксперт включил в сеть электрическую плитку, на которой стояла жестянка с песком. Кофе подобно котам любит песок, — подумал Леденец и довольно улыбнулся.
— Я не доверяю всякой электрической чертовне, — истолковал его улыбку Алексей Юрьевич по-своему, — кофе должен быть только зерновым и только в турке. Любые иные кофеварки созданы для того, чтобы портить продукт.
— Не буду с вами спорить, — сказал Леденец, который в основном пил растворимую бурду, и то только когда опаздывал на работу. Варить кофе он не умел, да и ленился.
— Шахматы с единорогами… вы знакомы с Пушкиным? — спросил вдруг Алексей Юрьевич.
— Лично? Нет, — как ни в чем не бывало, ответил Леденец.
— Я тоже, к сожалению, нет… Или к счастью.
Последующие рассуждения о гипотетическом личном знакомстве с Пушкиным прервала необходимость приготовления кофе: песок разогрелся до нужной кондиции. Алексей Юрьевич достал из шкафа серебряную турку и две маленькие чашечки. Чашечки он поставил на стол, а турку, наполнив предварительно необходимыми ингредиентами, в песок. По комнате начал распространяться запах.
— Так вот, — продолжил эксперт, когда кофе был сварен, — в свое время эти шахматы принадлежали Пушкину. По одной из версий, на сегодняшний день она самая популярная среди пушкинистов, Пушкину их подарил один из родственников поэта Баркова, о котором неоднократно с уважением отзывался Пушкин.
— Напомните, кто такой Барков? — попросил леденец, делая осторожный глоток.
— Поэт. Барков Иван Семенович. Годы жизни: 1732–1768. Писал печатное и непечатное. К печатному, например, относится перевод сатир Горация и басен Федра. Из его непечатных произведений наиболее известна поэма «Лука Мудищев».
«Луку Мудищева» Леденец знал почти наизусть, даже не предполагая при этом, что знает одно из классических произведений определенного жанра. С Горацием и Федром дела обстояли несколько хуже.
— Как эти шахматы очутились у родственника Баркова, эта версия не объясняет, — продолжил рассказ Алексей Юрьевич.
— Что говорит об этом вторая версия?
— Вторую версию, если честно, предложил я. Согласно этой версии шахматы Пушкину достались от его африканского предка.
— А разве в Африке были шахматы?
— В этом все дело! Считается, что родина шахмат — Индия. В Индии они появились в первые века нашей эры в виде военной игры чататуранги. Чататурангой назывался строй войска, включавший боевые колесницы (ратха), слонов (хасти), конницу (ашва) и пеших воинов (падати). О том, как развивались шахматы в дальнейшем, можно прочитать практически в любой энциклопедии, но о том, что предшествовало появлению первых индийских шахмат, практически ничего нет. А дело в том, что около 50 тысяч лет назад существовала некая працивилизация, которая распалась на несколько крупных древних осколков, таких как Египет или Индия. Об этом тоже написано более чем достаточно, но о чем практически нет информации, так это о том, что в Африке тоже была развитая цивилизация, погибшая по неизвестным в наши дни причинам. И в африканской цивилизации были шахматы, причем с единорогами вместо коней.
— Хотите сказать, что этим шахматам несколько тысяч лет?
— Не самим шахматам, а идее игры. Но в Африке шахматы не были игрой. Для древних африканцев — это был предмет культа, доступный только в высших эшелонах жрецов. Африканцы видели в этой игре способ обмануть богов.
— Интересно, а сейчас этот культ существует?
— Кто его знает. В мире полно тайн.
— Другими словами убийцей может быть очередной представитель жреческой верхушки?
— Это уже вам видней. Я детективами не увлекаюсь.
— Я думал, что шахматисты любят детективы.
— Кто как.
— Было приятно с вами побеседовать.
— Мне тоже.
Леденец посмотрел на часы. Он тютелька в тютельку успевал на психотерапевтический сеанс, куда его записал приятель-адвокат. Человек, с которым Леденец в быту очень даже замечательно дружил, тогда как в профессиональной сфере они были злейшими противниками.
Выйдя на улицу, Леденец попытался поймать такси, что удалось ему с первой попытки. В последнее время автомобили с забавными шашечками на оперении стали трогательно ручными, и шли к человеку совершенно безбоязненно. Конечно, среди людей были и мерзавцы, которые, воспользовавшись доверием таксистов, пытались обидеть их, оскорбить, прокатиться на халяву, а совсем уже отъявленные негодяи даже пытались грабить и убивать. Но, несмотря на это, голод заставлял таксистов вновь искать общество людей.
Сев в машину, Леденец назвал адрес: вполне нормальное поведение человека в такси.
Подглава 3
Поведай о коне мне,
Друг Гораций
Ничто так не увеличивает объем книги, как вставленные в текст стихи!
В огонь и воду я пойду за друга!
В огонь и воду?! Я?! Пойду за друга?!
В огонь и воду не на мониторе?!
Не в кинофильме?! И не понарошку!
За друга?! Я?! Не уступив дорогу?!
Так сколько ж это надо выпить водки?!
Или какой паленой хапнуть дури?!
Чтобы за друга так вот без страховки
Без спецкостюма или без дублера?!
За друга, на халяву, не за бабки?!
В огонь своей родной живою плотью?!
Сгорю иль утону во имя друга?!
А он что, сволочь, это мне позволит?!
Отправит на погибель, на мученья?!
И будет опиваться кока-колой,
Пока в огне страдать я буду страшно?!
Иль станет обжираться он поп-корном,
Когда я встречу смерть свою в пучине?!
Так может ли тогда назваться другом
Сей человек? А ежели не может,
Тогда зачем мне умирать во имя?!
Черт знает за кого с такою болью?!
Иль ежели он друг, то не позволит?!
А если так, то я и сам не ринусь
Ни в пламя, ни в пучину, ни в болото,
А лучше я схожу еще за пивом!
Зачем перечить другу?!
В этом дружба!
Доктор меланхолично смотрел в окно и писал стихи. Стихи он обычно писал, ожидая клиента. Доктор любил поэзию вообще, но предпочитал наслаждаться результатом собственного гения. Возможно, он бы наслаждался и поэзией других, склонных к творчеству лиц, если бы читал еще чьи-то стихи, чего он не делал уже несколько лет. Когда-тодавно, в романтической юности он зачитывался стихами. Это позволяло ему выглядеть окрыленным в нежных девичьих глазах. Девушки таяли от страстных, гениальных слов, и отдавали ему то, за что другие, менее поэтические его товарищи вынуждены были платить немалые деньги. Так еще в юности Доктор понял, что любовь и поэзия неразлучны.
Позже, когда страну захлестнул бум творчества, Доктор тоже перешел на стихи собственного производства: он предпочитал прогрессивных девушек, а с ними надо было лежать в ногу со временем.
В те времена как раз и родился его первый шедевр, посвященный будущей профессии:
Каждый день, каждый день, каждый день
Хренотень, хренотень, хренотень
Каждый день, каждый день хренотень
Каждый день хренотень, хренотень
Были и другие варианты этого стихотворения. Например, вот этот:
Каждый день, каждый день, каждый день
Каждый день, каждый день хренотень
Каждый день хренотень, хренотень
Хренотень, хренотень, хренотень
Второй вариант стиха был более совершенным с позиции структуры, но Доктору, для которого важна была суть поэзии, а не форма, он нравился значительно меньше.
Как я уже сказал, Доктор с меланхоличным видом смотрел в окно. Так он был устроен: отсутствие клиента вызывало желание писать стихи, процесс творчества вызывал легкую меланхолию, которая весьма нравилась Доктору, бывшему в душе декадентом. Меланхолия, в свою очередь, вызывала желание сидеть и смотреть в окно — замкнутый круг, который можно было разорвать только извне, например, позвонив в дверь.
В дверь позвонили. Доктор посмотрел на большие настенные часы. Во время, — подумал он, вставая, чтобы открыть дверь. Клиент был даже дважды во время: во-первых, он пришел вовремя по часам, а во-вторых, вовремя, так как Доктор как раз только что закончил стихотворение о дружбе. Это был хороший знак, несмотря даже на то, что Доктор в знаки не верил. Не верил в знаки и стоявший за дверью в ожидании Доктора Леденец.
— Здравствуйте, — сказал Леденец, когда входная дверь открылась.
— Здравствуйте, — ответил Доктор.
— Мне нужен доктор.
— Это я.
— Я — Леденец.
— Входите.
Действительно Леденец, — подумал Доктор, избавив тем самым автора от поиска предлога для описания внешности Леденца.
Леденец: Высокий, склонный к полноте, розовощекий, черноволосый, легко краснеющий человек. Чуть не забыл указать возраст. Леденцу было сорок.
— Слушаю вас, — сказал Доктор, когда Леденец устроился в кресле.
— Даже и не знаю… — Леденец робел и нервничал, — я в первый раз у психиатра.
— Я, скорее, психотерапевт.
— Вот.
— Так что вас привело?
— Кошмар, доктор.
— Как часто он повторяется?
— Каждый раз, когда я подбираюсь к раскрытию дела.
— Очень интересно. И давно это у вас?
— Уже более 10 лет.
— И вы ни разу ни к кому не обращались?
— Я не мог этого сделать. И вы поймете, почему.
— Расскажите.
— Каждый раз, когда я почти раскрываю дело, появляется он.
— Кто?
— Я не знаю. Он в маске. Всегда подкрадывается сзади и бьет меня ножом в спину.
— Неприятно, наверно.
— Не то слово. Но самое ужасное то, что перед тем, как я умираю, он открывает свое лицо. Каждый раз я вижу его лицо перед смертью, и каждый раз забываю. Это ужасно.
— Понимаю.
— Нет, доктор, вы не понимаете. Если бы я мог вспомнить это лицо… Мне кажется, что мы знакомы… И если бы я смог вспомнить…
— Думаете, это помогло бы вам избавиться от кошмара?
— Тогда я смог бы его остановить и довести, наконец, расследование до конца.
— Хотите сказать, что из-за кошмара вы не можете доводить расследование до конца?
— Конечно.
— Но почему?
— Потому что меня убивают.
— Стоп. Как может убийство во сне…
— Это не сон!
— Не сон?
— Не сон.
— Ничего не понимаю, — сказал Доктор и встал на ноги.
Наиболее благоразумной была мысль о том, что человек, способный заявить подобное на полном серьезе, говоря по-русски, не совсем дружит с головой, но, глядя на Леденца, Доктор чувствовал, что он говорит правду.
— Думаете, я сумасшедший?
— Если честно, то именно этот вывод я должен был бы сделать. Но я вам верю, сам даже не знаю, почему.
— Спасибо, доктор!
Скупа мужская слеза крадучись скатилась по щеке Леденца.
— Вы сможете мне помочь?
— Постараюсь. Вы что-нибудь слышали о моделировании реальности?
— Боюсь, что нет.
— Не надо бояться. Это новое направление в медицине и философии.
Леденец весь превратился в слух.
— Я думаю, нам надо организовать группу по моделированию новой реальности.
— Если это поможет, я только «за».
— В таком случае я сообщу вам о месте и времени дополнительно.
— Буду вам очень признателен.
В кармане Леденца проснулся и зазвонил телефон.
— Извините, — сказал Леденец, — дело том, что я не могу отключить эту штуку.
— Я понимаю, работа…
— Не в этом дело. Я забыл, где находится нужная кнопка, поэтому приходится всегда отвечать на звонки.
— Может, вы ответите? — спросил уставший от назойливого телефона Доктор.
— Да, конечно.
— Леденец, где ты? — услышал он голос начальника.
— Занимаюсь расследованием, — уклончиво ответил следователь.
— Хреново занимаешься.
— Что-то произошло?
— Пропала картина.
— Какая?
— Та самая. Из мозгов.
Трубка выпала из руки Леденца. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ему было до слез жаль расставаться с картиной, которую он давно уже прикарманил в своих мечтах, с другой, он был искренне рад, что никто из родственников покойного (которых он искренне невзлюбил) не будет обладать этой бесценной вещью.
— Извините, — повторил он, — мне надо идти.
— Конечно, — ответил Доктор, который часто демократично соглашался с клиентами, — оставьте номер, я позвоню.
— Чуть не забыл, — пробормотал Леденец, доставая из потертого бумажника визитную карточку, — можете звонить в любое время суток.
