Итак, 12 октября (по другим сведениям, 13-го) подполковнику Энгельгардту объявили приговор. 15 октября он был расстрелян, уже перед самой казнию в очередной раз отказавшись от предложения перейти на французскую военную службу.

Примерно в эти же самые дни был совершен на Руси ещё один рыцарский подвиг.

9 октября неустрашимый генерал-адъютант Винценгероде — он, кстати, в этот день был награжден орденом святого Александра Невского — решительно приблизился к самой Москве (до того его отряд закрывал дорогу неприятелю на Петербург).

Винценгероде ввязался в кавалерийскую стычку между Петровским замком и Тверскою заставой, опрокинул французов и взял в плен 400 человек. А 10 октября он дерзко проник в город, хотя и был предупрежден об крайней опасности этого дела. Он и сам знал об опасности, но ему сообщили, что французы сделали подкопы в Кремле и собираются его взорвать. Этого пылкий генерал-адъютант допустить никак не мог. И ринулся в самый центр города, спасать святыни, мощи похороненных там угодников.

Но были у Винценгероде тут ещё дополнительные соображения. Основные силы неприятеля уже покинули Москву, но там оставался ударный отряд. Вот Винценгероде и хотел усыпить его бдительность, отрезать ему путь отступления.

Так или иначе, он в сопровождении трубача и своего адъютанта дерзко поехал прямо к генерал-губернаторскому дому на Тверскую, где и был арестован, ибо французы отказались признавать в нём парламентёра.

Сей благороднейший порыв, сей романтический подвиг во славу спасения российских святынь мог закончиться трагически для Винценгероде, но уже 21 октября Кремль был отбит казаками.

Этот поистине бесстрашный человек был истинным рыцарем партизанской войны, не зря Наполеон столь люто ненавидел его.

Не могу тут не провести одной грустной, но неизбежной параллели.

Барон Фердинанд Винценгероде, представитель древнего германского рода, не мог вытерпеть даже мысли, что Кремль может быть взорван, и ринулся спасать от истребления русские святыни.

А по приказанию императора Наполеона некоторые оставшиеся в Москве жители сняли золочёный крест с кремлевской колокольни Ивана Великого, конную статую Петра — с купола здания Сената в Кремле, золочёных орлов — с Сухаревской башни и здания почтамта.

Жестокие факты, но их не отринешь. Немец оказался большим патриотом, чем коренные москвичи! Что тут скажешь… Только то, что столь нелюбимый Денисом Давыдовым барон Винценгероде оказался истинным героем земли русской.

Да, вот ещё совсем маленькая, но существенная, как мне кажется, справка.

По данным Александра Христофоровича Бенкендорфа, только за время пребывания французов в Москве отряд Винценгероде захватил в плен более 12 000 человек: мародёров, фуражиров, курьеров и кадровых неприятельских солдат.

Хочу вам поведать, государи мои, что некоторые чиновники полиции, вышедшие из Москвы, переряженные, ходили в неё и приносили разные известия барону Винценгероде. И однажды они уведомили барона, что Наполеон намерен взорвать Кремль.

Оставшись после ужина один на один с бароном, я с ужасом сказал ему, что взрыв Кремля, где покоятся мощи святых угодников, поразит отчаянием всю Россию, привыкшую почитать святыню Кремля своим Палладиумом.

Сердце генерала вспыхнуло; он изменился в лице.

«Нет, Бонапарт не взорвёт Кремля, — вскочив со стула, вскрикнул он. — Я завтра дам ему знать, что если хотя одна церковь взлетит на воздух, то все попавшиеся к нам французы будут повешены».

На другой день барон сам въехал в оставленную Наполеоном Москву, был схвачен и потом избавлен от назначенной ему смерти удальством казака Дудкина.

Кажется, я не обманываюсь, полагая причиной, пусть и безрассудного, удальства барона Винценгероде наследственную запальчивость его рыцарского характера, которая затмила в уме его всё, кроме мысли, что спасением Кремля от взрыва он спасёт русских от уныния и сохранит им их святыню.

Любовь и благодарность к нашему государю и отечеству почти равнялась в нём с ненавистью к Наполеону и французам, разорившим его родину и лишившим его самого родовых прав и достояния.

Непримиримый враг революции и её приверженцев он, как я слышал от адъютанта его Льва Нарышкина (они были вместе в плену), сказал в глаза Бонапарту: «Я служил всегда тем государям, которые объявлялись вашими врагами, и искал везде французских пуль».

Наполеон подъехал к барону Винценгероде и раздраженно сказал ему: «Неужели я буду вас встречать везде, где война против меня? Что это за личная вражда? Это таким бездельникам, как вы, мы обязаны тем, что пролито столько крови. Вам мы обязаны всеми жестокостями, совершёнными раздражённым против нас населением. Разве вы забыли, что вы мой подданный? Вы подданный Рейнской конфедерации, следовательно, вы мой подданный. Расстрелять его! Расстрелять! Или лучше пусть произведут над ним суд и потом в 24 часа расстреляют».

Потом император обратился к Нарышкину, который был арестован вместе с бароном Винценгероде: «Зачем вы служите этим иностранцам? Вы русские — хорошие люди, я вас уважаю, но бездельники, как этот…»

Наполеон указал на Винценгероде и продолжал:

«Служите своим русским, а не бездельникам, подобным ему».

И опять указал на Винценгероде, не в силах скрыть бушевавшего в нём гнева.

Однако барон нисколько не был смущен или испуган, не страшась ни немедленного расстрела, ни военного суда. Он думал в тот момент об одном — о спасении Кремля.

Когда Винценгероде и адъютант его Нарышкин были спасены отрядом урядника Дудкина от плена, они сразу же поскакали в Петербург. И барон был принят с восторгом царём, который называл его своим другом.

Какова ведущая черта личности барона Винценгероде?

Воинский талант — да, он, несомненно, был в наличии, и всё же не это главное его свойство.

Воля, непреклонность — эти качества были ему присущи, но самыми главными их тоже не назовешь.

Знаете, господа, что, прежде всего, определяет личность Фердинанда Фёдоровича?

Неукоснительное следование правилам рыцарской этики. Да, именно так!

И сколь страстно генерал-адъютант бился с французскими завоевателями, столь же страстно он боролся с алчностью и развратом многих российских дворян, по чьим имениям прошлась война.

Встречаясь с отсутствием самоотверженности в среде помещиков, Винценгероде приходил в состояние крайнего бешенства и не успокаивался, пока не доводил обнаруженных им постыдных случаев до сведения государя Александра Павловича. Государь также полагал, что препятствия реквизициям для нужд армии, чинимые многими помещиками, непатриотичны.

Вот один лишь случай, но необычайно показательный.

В состав отрядов Винценгероде был включен и Изюмский гусарский полк, коим командовал подполковник Розенберг, офицер в высшей степени достойный.

Сей подполковник получил предписание от барона Фердинанда Фёдоровича доставить в его летучий корпус фураж и продовольствие; реквизиция должна была быть произведена в имениях Александра Балашова, министра полиции и государева генерал-адъютанта, очень близкого к царю человека.

Управляющий имениями Балашова подполковнику Розенбергу отказал. Командир Изюмского полка, естественно, довел это до сведения Винценгероде. Тот вспылил и прорычал: «Когда на защиту отечества столь ценна каждая копейка, нечего заботиться о выгодах помещичьих».

Винценгероде отлично знал о близости Балашова к государю, тем не менее, он велел Розенбергу взять необходимое для корпуса силой, а сам послал своего штаб-офицера, князя Волконского в Петербург, дабы тот довел происшедшее до сведения государя.

Между тем, Балашов уже успел пожаловаться всесильному временщику графу Аракчееву на то, что Винценгероде посягает на его собственность, на его имения. И Аракчеев даже принял меры по этой жалобе — написал Винценгероде «нежный» разнос. Винценгероде возмутился страшно и решил нанести ответный удар. И появление в Зимнем, пред светлые очи Александра Павловича посланца от Винценгероде было дерзким ходом генерал-адъютанта.

Интересно, что царь скрыл от своего любимчика, что дал тайную аудиенцию партизанскому курьеру, в беседе с коим дозволил отряду Винценгероде «щипать» прижимистых помещиков.

Именно в ходе той встречи с Его Величеством штаб-офицер Волконский и произнес ту страшную фразу, что он стыдится теперь принадлежности своей к дворянскому сословию.

Винценгероде проявил тут такую неустрашимость, что она, может, ещё похлеще будет его дерзкого броска в защиту кремлевских святынь.

Барон Фердинанд Фёдорович прямо заявил, имея в виду непосредственно Балашова и иже с ним: «Грустно будет, если приближённые к царю не будут давать примера пожертвованиями, и особенно в предстоящих обстоятельствах. Потому что зачем было беречь теперь русским то, что завтра, если сохранено будет, может быть взято французами».

Может, это звучит чересчур уж патетически, но барон на самом деле был достойною личностью, достойною из достойных. Это был редкостный человек даже для той славной эпохи. Император Александр Павлович, при всей своей подозрительности и страшном скепсисе по отношению к людям, не зря безраздельно доверял генерал-адъютанту Винценгероде — случай почти исключительный. Царь знал, что этот генерал-адъютант никогда и ни при каких обстоятельствах не изменит ему и никогда и ни при каких обстоятельствах не откажется от борьбы с Наполеоном.

Но возвращаемся напоследок к фигуре другого партизанского героя, бесспорного богатыря 1812 года — наиглавнейшего персонажа настоящего повествования. Я разумею, ясное дело, подполковника Павла Ивановича Энгельгардта, которого император Александр Павлович, узнав об его подвиге, провозгласил «истинным сыном России».

Чрез обращение к разного рода официальным бумагам попробуем сейчас выяснить наиважнейшие обстоятельства жизни и трагической гибели Энгельгардта.

Прежде, чем провозгласить его «истинным сыном России», император повелел собрать об Энгельгардте всё, что только можно и даже нельзя. Стоит, мне кажется, привести хотя бы некоторые результаты произведенного по горячим следам расследования.

Тогда как раз окончательно и выяснилось, что Павел Иванович Энгельгардт до самого своего конца, до смертного часа своего, был верен своему императору. А верность — это редчайшее чудо, которое подозрительный и вечно сомневающийся Александр Павлович ценил едва ли не превыше всего; просто редко когда находил в окружающих подлинную верность себе, а вот в случае с Винценгероде никакого разочарования, кажется, не было и в помине.