Книга: Первые партизаны, или Гибель подполковника Энгельгардта
Назад: Тетрадь четвёртая. Восхождение
Дальше: Глава вторая. Путь на казнь

Глава первая. Спасская церковь

Когда части «Великой армии» заняли Смоленск, уже достаточно обгоревший и сильно разрушенный, то стало ясно: если что и осталось в городе надёжного, так это каменные храмы (деревянные церкви превратились в груду пепла). И вот в одних храмах разместили лазареты, в других — конюшни, в третьих — склады с зерном или порохом, а в некоторых, наиболее прочных, — тюрьмы.
Спасскую церковь превратили в тюрьму для пленных, то бишь там содержались русские солдаты и офицеры.
Расположена сия церковь в восточной части города, подле Авраамиевского монастыря и примыкающей к нему духовной семинарии.
Когда пред приближением французов семинаристы и их педагоги разбежались кто куда, богатейшая семинарская библиотека была брошена на произвол судьбы, и её растаскивали местные жители. Впоследствии, когда французы бежали из Смоленска, какую-то часть книг вернувшиеся священнослужители смогли выкупить, но многие редчайшие книжные ценности из семинарской библиотеки так и сгинули безвозвратно.
Вернёмся к Спасской церкви и её обитателям. Именно её узником и был сделан отставной подполковник Павел Иванович Энгельгардт, когда его доставили в Смоленск в результате второго доноса.
Энгельгардт провёл в Спасской церкви не менее двух недель, вплоть до 15 октября, когда был расстрелян по приговору военного суда.
Каждый день его вызывали на допрос, и допрашивали каждый раз разные лица. Все они (а это был и уже известный нам комиссар Рагулин, и генерал-интендант Виллебланш, и комендант Смоленска Сиов, и военный губернатор Смоленска, бригадный генерал Жомини) все они говорили одно и тоже, и всем им Павел Иванович отвечал примерно одно и тоже.
Об убиении Энгельгардтом французских солдат и офицеров не говорено почти ничего, ибо сие дело почиталось окончательно и бесповоротно доказанным, в силу имевшихся у следствия «неопровержимых улик».
Зато все «допрашивающие» обращались Павлу Ивановичу с одним «советом», настоятельно призывая непременно исполнить его. Все «допрашивающие», учитывая мнение самого императора Наполеона, предлагали Энгельгардту вступить во французскую военную службу, даже в гвардию будто бы, за что обещали ему чин полковника.
После двух недель бесполезных собеседований до сведения Павла Ивановича было доведено, что решено придать его смертной казни. Таково было утверждение верховной комиссии (одного из члена оной, помещика Голынского, мы уже знаем), основанное на заключении императора Наполеона, которое передал он в письме своём к губернатору Жомини. Кроме того, приговор утверждён был также и военным судом, ибо Верховная комиссия была ведь гражданской институцией, и состояла из одних лишь бывших подданных российского императора.
Пройдя через заключение Верховной комиссии, приговор затем был утверждён военным судом.
Таково наше предположение, ибо никаких бумаг на сей счёт, кажется, не сохранилось.
Но совершенно очевидно, что приговор был и означал он высшую меру наказания.
Энгельгардт встретил сие известие крайне спокойно, отхлебнул только глоточек из бесценной своей фляги, уже почти опорожнившейся, от чего он ужасно страдал.
Павел Иванович высказал только одну просьбу — позвать к нему священника отца Никифора (Мурзакевича).
Сей настоятель Одигитриевской церкви не ушел из Смоленска с отступавшею нашею армиею (он был обременён престарелою матерью и семью детьми, а лошадь и подводу у него украли), остался и ревностно продолжал исполнять свой пастырский долг.
12 октября к Мурзакевичу явились посланцы от смоленского коменданта Трибо и приказали явиться в Спасскую церковь для беседы с заключённым туда подполковником Энгельгардтом. Мурзакевич явился незамедлительно, исповедовал и причастил Павла Ивановича. Явился он и наследующий день. Пришёл и 15-го числа, на которое была назначена казнь.
Взяв с собою ризы и богослужебные книги, отец Никифор явился с двумя своими сыновьями, учениками смоленской семинарии. Мурзакевича, по требованию коменданта, всюду сопровождал полковник Костенецкий. Так было и 15 октября, в самый день казни.
В тот день часов в 11 утра все они (Мурзакевич с сыновьями и Костенецкий) явились в Спасскую церковь. Подполковник Энгельгардт явно ждал сих «гостей» и всё же он смутился при их появлении.
Павел Иванович стоял в алтаре и просматривал какие-то свои бумаги. Увидев вошедших, он бросился к отцу Никифору. Пожал священнику руку и сказал, что позвал его, дабы вручить какие-то свои записки. Тут же Энгельгардт попросил отца Никифора проводить его на казнь, а после отпеть его и предать его тело земле по-христиански.
Несколько дней Энгельгардт как будто ничего не ел (с 13-го, с момента объявления казни, французы перестали кормить его), лишь иногда делал глотки из своей знаменитой фляги.
Выражение его огромных чёрных глаз было горячим, лихорадочным.
Отец Никифор стал утешать Энгельгардта и успокаивать его, но Павел Иванович спокойно отвечал, что смерти вовсе не боится и начал просто требовать, дабы его как можно скорее вели на место казни.
Смотрел Энгельгардт исключительно дружелюбно, ласково даже, но на полковника Костенецкого, который немножко лебезил и всячески подчеркивал, что считает приговор несправедливым, взглядывал иногда строго и даже враждебно, но со всеми Мурзакевичами (священником и двумя его сыновьями) был неизменно ласков.
Потом явился комиссар Рагулин, и по отданному им знаку все беспрекословно двинулись, при этом сохраняя полнейшее молчание. Образовалась настоящая траурная процессия во главе с живым покойником — Павлом Ивановичем Энгельгардтом.
Последний выглядел совершенно спокойным, даже равнодушным что ли. Держался потрясающе, обнаружив вдруг выдержку чрезвычайную.
Отец Никифор заметно нервничал, будучи весь уже в предстоящей казни. Рагулин говорил потом на допросе: «Мне всё время казалось, что отец Никифор вот-вот хлопнется в обморок, но всё обошлось, слава Богу». Широкое бледное лицо священника каждой клеточкой своей излучало мучительнейшее страдание и сострадание.
Сыновья отца Никифора не в силах были сдержать слез — они впервые в жизни должны были присутствовать при казни: убитых (при обороне Смоленска) видели, а вот казнь — пока что нет. И детские ещё сердца их разрывались от страшных предчувствий, от необратимости происходящего.
Комиссар по надзору за порядком Рагулин и член военного суда, полковник Костенецкий казались чрезвычайно озабоченными и даже деловитыми, что было совершенно понятно: они ведь отвечали пред смоленским мэром Ярославцевым, магистратом Смоленска и генерал-интендантом Виллебланшем за данное постыднейшее мероприятие. Ну, а военный губернатор Смоленска, бригадный генерал Жомини должен был уже отчитаться потом о казни Энгельгардта пред самим императором Франции.
В общем, обе сии гнусные особы, вполне тогда преданные французам, полностию сознавали всю меру своей ответственности и необычайно сильно желали, дабы процедура была проведена по всей положенной форме.
Так что каждый из участников двигавшейся к Молоховским воротам процессии думал исключительно о своём. А увереннее всех выглядел подполковник Энгельгардт.
Назад: Тетрадь четвёртая. Восхождение
Дальше: Глава вторая. Путь на казнь