Глава десятая
Встречи на большой дороге
Лесные тропы за два дня изрядно приелись, и на магистраль, ведущую в Поросячий Угол, участники экспедиции выбрались с удовольствием. Это была хорошая просёлочная дорога, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся плохой асфальтовой. Но по ней можно было идти без риска зацепиться за корень или угодить ногой в какую-нибудь замаскированную нору, или поскользнуться на траве.
Фёдор шёл ровным шагом, ощущая в душе упругую звенящую злость. За последние дни он привык, что смерть ходит рядом. Но когда он вытряс из сапога кусочек острого металла, вывалянного в какой-то отраве, сердце дрогнуло от обиды. Одноглазый лакей, монстры позорные – что с них взять? Однако теперь его пытался убить кто-то из своих. Да ведь почти и убил! Не вмешайся талисман, натянул бы сын эфира сапог, неминуемо поцарапал ногу об острый металлический краешек, и – привет горячий…
Кто?!
Любитель детективных сериалов, Фёдор твёрдо знал непреложное правило: преступником является тот, на кого и подумать невозможно. К примеру, в знаменитом сериале «Исповедь отморозка» убийцей оказался безнадёжный инвалид – глухой, слепой, парализованный. Но от нечего делать он в совершенстве овладел ультразвуковым визгом, который вызывал у окружающих инфаркты и разрыв сосудов головного мозга. Вы спросите, зачем гробить окружающих, которые о тебе заботятся? Все просто: в конце последней серии выяснилось, что паралитик просто был законченным идиотом…
Самое смешное, что подбросить отравленную железяку в сапог мог кто угодно, вплоть до Корнея. Но как раз Корнея с Сидоровым, пожалуй, можно исключить. Явно случайное появление в экспедиции, считанные часы знакомства, очевидное отсутствие мотивов… А у кого они есть, эти мотивы?
У Лефтенанта? Ерунда. Не в его интересах лишить экспедицию лучшего бойца. И, кстати, единственного. По этой же причине можно исключить Мориурти. Игрушки не игрушки, зомби не зомби, но если на пути встретится очередной монстр, спасёт от него только Фёдор. Всех остальных тварь просто схарчит или порвёт в клочья. И не надо быть профессором, чтобы понимать это. А если кто не понял, инстинкт самосохранения подскажет.
Остаётся Валя… С точки зрения Фёдора, она, конечно, совершенно вне подозрений. И по законам жанра уже этим вызывает сильнейшие подозрения… «Да ты что, сдурел?!», – мысленно заорал боец сам на себя. Но подкорка, холодно анализируя ситуацию, подсказывала, что девушка в данном случае не лучше и не хуже других. Кстати, монстров она, вероятно, должна бояться меньше, чем профессор или полковник. Всё же колдунья. Есть шансы отбиться заклинаниями или каким-нибудь иным чародейством…
В общем, дело тёмное. Налицо преступление, а мотивов ни у кого не видать. А ведь чтобы убить человека, нужны такие причины, что не дай Бог… «Что я им такого сделал, ёксель-моксель? Я их и знаю-то без году неделя», – горько подумал совершенно запутавшийся Фёдор. С самого утра он бдительно посматривал на товарищей. Должен же преступник хоть как-то проявить разочарование по поводу несостоявшегося преступления… Однако все до одного выглядели, как обычно. Никто не подходил с озабоченным видом, не спрашивал о самочувствии, не интересовался состоянием правой ноги…
От мрачных размышлений отвлёк весёлый девичий голос. Валя-Кира спрашивала, почему Фёдор угрюмый в столь прекрасное солнечное утро.
– Да вот, ребят вспомнил, дружину свою, заскучал. Как там, думаю, они без меня, – соврал Фёдор.
– Сыны эфира? Как не вспомнить… Доблестные бойцы, – сказал вдруг Сидоров. И такая насмешка прозвучала в голосе, что и без того внутренне взъерошенный Фёдор окончательно рассвирепел.
– Что вы имеете против дружины? – спросил он вызывающим тоном.
– Кое-что имею… Да вы не обижайтесь, юноша, – примирительно сказал террорист. – Против инквизиции я имею намного больше.
– И совершенно зря, Мастер Лом, – невозмутимо произнёс Лефтенант. – Вам с ней работать и работать.
Сидоров намёк понял правильно, надулся и замолчал. То-то же! Урюпинск по нему плачет, прокурор Беспонто ждёт, как родного, а он тут язвит…
Потом учёные мужи затеяли дискуссию. Дискуссия касалась научных вопросов, главным образом – ответственности за открытия и последствия их применения.
– Ведь кто-то же додумался, как на базе энергетических контуров создавать материальные объекты, – говорил Мориурти, дымя на ходу сигарой. – За такое впору Нобелевку дать. И что? Монстров наплодил, изобретатель хренов… Нет, чтобы здания возводить или, скажем, телебашни! Голову бы оторвать за монстров, и не только голову!
– А возьмите доктора Хаоса, – подхватил Сидоров. – Помните? Биохимик, который собирался извлекать жиры, белки и углеводы из информационных потоков. Вовремя его тормознули…
– Ну да, – вклинился Лефтенант. – Чистый подрыв экономики…
Сидоров с жалостью посмотрел на полковника.
– При чём тут экономика? Тут дело посерьёзнее. Кто-нибудь просчитывал физические последствия синтеза продуктов питания, по сути, из окружающей среды? Насколько я знаю, нет. И могло бы получиться, как с ядерным реактором: запустить реакцию легко, а остановить трудно… К чему приведёт, чем закончится?
Неожиданно пустынная дорога оживилась. Вдалеке показалась группа странных людей, числом трое. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что все трое молоды, оборваны, патлаты, одеты в пёстрые шмотки и вооружены разнокалиберными гитарами. Фёдор на всякий случай напрягся. Поравнявшись с экспедицией, один из молодцев, повыше других, и, очевидно, за старшего, воскликнул:
– Хай, путники! Привет тебе, прелестная светлокудрая дева! Здравствуй, могучий воин! Долгие лета, мудрый старец в очках, сияющей теменем!..
– Короче, – перебил Лефтенант. – Нас тут много. Что надо?
Старший поклонился.
– Позвольте странствующим участникам художественной самодеятельности усладить ваш слух безыскусным пением, а также игрой на щипковых инструментах отечественного производства! По вашему желанию могут быть исполнены песни, баллады, частушки, припевки, ария герцога Мантуанского из оперы «Риголетто», инструментальные пьесы, увертюры, серенады, хабанеры, саунд-треки, танцы народов мира…
– Халтурой не увлекаемся! – рявкнул профессор, обиженный на «мудрого старца, сияющим теменем».
Но Валя-Кира, которой очень понравилось, что она прелестная светлокудрая дева, положила руку ему на локоть.
– Ну, зачем так, Джек? Пусть люди нас развлекут, – произнесла она тоном светской дамы, каковой, в сущности, и была, несмотря на походные трудности и тренировочный костюм. – Я бы с удовольствием послушала какую-нибудь балладу.
– Искусство принадлежит народу, поэтому артиста обидеть может каждый, – заметил Сидоров. – Но делать этого не надо, коллега…
Могучий воин Фёдор был во всем солидарен с Валей. Профессор с ворчанием согласился. Лефтенант пожал плечами, но позволил увлечь себя под сень придорожных клёнов, где экспедиция и устроилась для встречи с прекрасным.
– Баллада о тринадцатом сыне многодетных родителей, который появился на свет тринадцатого числа в роддоме номер тринадцать! – надрывно объявил старший.
Вперёд вышел невысокий молодец в живописно обтрёпанных джинсах. Зажмурившись, он ударил по струнам и запел жалостливым тенором:
Одним недрогнувшей рукой
Фортуна шлёт удачу,
А я тринадцатый такой,
И в жизни всё иначе.
Одним успехи и покой,
Доход и дом прекрасный,
А я тринадцатый такой,
Весь из себя несчастный…
Пел он очень даже неплохо. Два других менестреля подтягивали бэк-вокалом и аккомпанировали. Валя-Кира слушала, подперев прелестную головку изящной рукой. Фёдор плюнул на конспирацию и любовался ею в открытую.
Моя судьба – топтать ногой
Одни и те же грабли,
Ведь я тринадцатый такой
И не везёт ни капли!
Мориурти неожиданно шмыгнул носом и отвернулся, бормоча про соринку, попавшую в глаз. Лефтенант задумчиво поглаживал пистолет в подмышечной кобуре.
Такая жизнь скажи на кой?
Ведь никому нет дела,
Что я тринадцатый такой
И всё мне надоело… —
трогательно закончил певец. Наградой ему были дружные аплодисменты. Корней одобрительно всплакнул и попросил списать слова. Лефтенант посмотрел на часы, но Валя-Кира неожиданно подняла руку.
– Скажите, а что-нибудь ещё у вас в репертуаре есть? – застенчиво спросила она.
– Всё, что угодно, прекрасная госпожа! – воскликнул менестрель. – Вы только прикажите!
– Хотелось бы про любовь, – сказала Валя, немного краснея, но при этом бросая в сторону Фёдора взгляд, не лишённый лукавства.
Менестрель радостно закивал лохматой головой.
– Любовь – это мы завсегда… Гаврила, запевай!
Певец сделал шаг вперёд.
– Куртуазная баллада о любовных страданиях тринадцатого сына многодетных родителей, который родился тринадцатого числа в роддоме номер тринадцать! – провозгласил он, и, прижав руку к сердцу, запел:
Объят любовною тоской,
На завтрак ждал я Нину.
Но я тринадцатый такой —
И Ниной я покинут…
Весь от волненья никакой,
Я Любу ждал к обеду.
Но я тринадцатый такой ─
Ушла Любовь к соседу.
Прождав напрасно день-деньской,
Я Галю ждал на ужин.
Но я тринадцатый такой,
И Гале я не нужен…
Здесь Валя-Кира, не выдержав, закрыла лицо руками и зарыдала.
– Что случилось? – испуганно вскрикнул Фёдор, бросаясь к девушке.
– Тринадцатого жалко, – призналась Валя, у которой слёзы катились градом.
Гаврила, растроганный собственной песней, и сам чуть не плакал:
– Не огорчайтесь, прекрасная дама! Это всего лишь баллада, – воскликнул он. – Не хотите ли послушать что-нибудь не столь печальное? Вот, например, героическая баллада о воинских похождениях тринадцатого ребёнка в семье многодетных родителей, который…
– Достаточно, – сухо сказал Лефтенант. – Знаем уже… Фёдор! Мастерам культуры выдать банку тушёнки, объявить благодарность и гнать в шею!
Козырнув, сын эфира потянулся к рюкзаку.
– Так, стало быть, и живёте? – спросил он, доставая гонорар.
– Так и живём, – подтвердил старший. Банка мгновенно исчезла в дорожной торбе. – Ходим от села к селу, поём и танцуем. Людям нравится, благодарят.
– Несём в массы культур-мультур, – солидно добавил менестрель Гаврила.
– А нам что? – продолжал старший. – Нам много не надо. Хлебца с картошечкой – тем и сыты!
К певцам подошёл Мориурти.
– А что, ребята, – вкрадчиво спросил он, – как у вас тут без телевидения? Без видеопанелей, опять же?
Менестрели переглянулись.
– Да мы его, можно сказать, не помним, – ответил за всех Гаврила, пожимая плечами. – Его уж лет десять как нет, а мы об ту пору, почитай, совсем мальцами были. Вы лучше стариков расспросите. В Поросячьем Углу, например…
Мориурти разочарованно отошёл. Менестрели с прощальным поклоном удалились, напевая и приплясывая.
– Нерепрезентативная ситуация, – рассуждал вслух профессор, когда экспедиция тронулась дальше. – В детском возрасте влияние телевидения относительно невелико, отчуждение от видеопанелей происходит безболезненно и практически без последствий. Вот со стариками бы пообщаться…
Случай вскоре представился.
Старик появился сам. Можно сказать, приплыл в руки. Он шёл по дороге навстречу экспедиции, опираясь на длинную толстую ветку, как на посох. Походка его была нетороплива и внушительна. Летний ветерок беспокоил седую бороду и полы чёрного, наглухо застёгнутого плаща до пят. За спиной болтался остроконечный капюшон. При виде старика Корней испуганно ойкнул и спрятался за полковника.
– Начальник, – сдавленно сказал он, – доставай тару. В бутылку полезу.
– Это почему? – удивился Лефтенант.
– Нельзя мне на глаза этому… Это ж Варфоломей, проповедник! Шляется по всей зоне, гоняет нечисть, учит жизни… Тару давай, говорю!
Усмехнувшись, Лефтенант достал раритетную бутылку. Корней мигом уменьшился в размерах и юркнул в горлышко.
Между тем старик приблизился к путникам. Годами он был, должно быть, немногим старше профессора, но в целом высокий осанистый Варфоломей с пышной седой шевелюрой представлял разительный контраст по сравнению с худощавым, бритым наголо Мориурти. Различались по масштабу и бороды. Плащ проповедника украшали нарисованные от руки бумажные иконы, на которых с долей воображение можно было опознать св. Рейтинга, мученика Сванидзе, страстотерпца Осокина и некоторых других легендарных телеперсон.
Не доходя до участников экспедиции, старик остановился посередине дороги.
– Кто вы, люди? – звучно спросил он. – Я вас не знаю.
Вот те раз! Ни здравствуй, ни прощай… Да и тон был, мягко говоря, вызывающий. Фёдор мигом вскипел. Он уважал старость, но не беспардонную. Уже готов был сорваться с губ адекватный ответ, но вмешалась Валя-Кира.
– Здравствуйте! Мы вас тоже не знаем, – мягко сказала она.
Простые вроде бы слова произвели на проповедника странное впечатление. Он даже отступил на шаг. Бородатое лицо словно облили коктейлем из удивления и негодования пополам. Вероятно, так бы выглядел человек, которому подали бифштекс на летающей тарелке.
– То есть как это «не знаем»? – грозно переспросил он, поднимая свою как бы трость. – Думай, что говоришь, женщина! Меня в этих краях каждая собака знает!
Ну, всё! Фёдор открыл рот, чтобы дать отпор хамящему Варфоломею, однако его опередил Лефтенант.
– А мы не собаки, и вас не обнюхивали, – мирно пошутил он. – К тому же мы не из этих краёв.
У проповедника отвисла челюсть.
– Не из наших краёв? – повторил он, запинаясь.
– Ну да. Пришлые мы.
– Так вы, значит, оттуда… с Большой Земли?!
– Натурально, – подтвердил Мориурти, с интересом глядя на Варфоломея. – Именно с Большой.
– Большее не бывает, – встрял Фёдор. – А в чем дело?
И тут случилось неожиданное. Проповедник звучно упал на колени и простёр к путникам дрожащие руки.
– Вы пришли! – воскликнул он рыдающим голосом. – Аллилуйя! Святой Рейтинг услышал мои молитвы!
Ничего не понимающий сын эфира счёл своим долгом поднять грузную старость на ноги. Варфоломея от волнения колотило. Его ответили в тень, посадили на траву и напоили водой. Мориурти предлагал использовать виски, но Лефтенант не поддержал.
– Вы пришли! – снова и снова повторял немного успокоившийся Варфоломей, не выпуская Валиной руки. – Я так ждал, так надеялся… Ну, что там на Большой Земле? Сериал «Бешеный в бешенстве» ещё идёт? А «Яростный в ярости»? А кто теперь император? А книгоманов искоренили? А видеопанели теперь, наверно, и не узнать – похорошели, наворотов прибавилось…
Проповедник задыхался, большое лицо побагровело и нервически дёргалось. Лефтенант и Фёдор обменялись тревожными взглядами: инфаркт Варфоломея в планы экспедиции не вписывался. Профессор полез в аптечку, но тут Валя-Кира положила руки на виски старика и начала их массировать.
– Успокойтесь, – негромко сказала она, – постарайтесь расслабиться Вы среди друзей. Вам ничего не угрожает. Всё хорошо…
Не прекращая делать массаж, она принялась что-то бормотать про себя. Спустя несколько минут проповедник пришёл в норму. На лице проступил здоровый румянец, дыхание стало ровным, руки перестали дрожать. «Колдунья», – благоговейно подумал Фёдор.
– А теперь давайте поговорим, – предложил Лефтенант, усаживаясь в тенёк рядом с проповедником. – Мы, разумеется, ответим на все вопросы. Но, может быть, сначала вы расскажете, что у вас происходит, как жизнь идёт?
Варфоломей только махнул рукой.
– Да разве это жизнь… – горько сказа он.
Варфоломей Кулубникин родился и вырос в город Самецке.
Это был маленький глухо провинциальный городишко, смахивающий на разросшуюся деревню, ничем не примечательный, славный исключительно вкуснейшими соленьями да вареньями по местным рецептам. Общественная жизнь Самецка сводилась к обсуждению сериалов и эфирной политики каналов. Значительная часть самцов и самок состояли в объединении фанатов реалити-шоу «Уж замуж невтерпёж» («Марьяж-ТВ») или в клубе телепотребителей имени Санта-Барбары. Многие были записаны в добровольной народной антиеретической дружине, которую патронировало местное отделение инквизиции.
Телесигнал отключился лет десять назад.
День, когда погасли видеопанели, Варфоломей вспоминал со страхом. Сначала он вместе с другими туземцами решил, что настал конец света. Были толпы на улицах… заплаканные лица и воздетые к небу руки… душераздирающие крики и несвязные молитвы, обращённые к святому Рейтингу… ужас в глазах матерей, судорожно прижимающих детей к груди… трудные рыдания мужчин…
Спустя два или три дня выяснилось, что конца света нет. Зато началась ломка. Этот период Варфоломей запомнил смутно. Вроде бы неделю не ел и не пил. То валялся на кровати, тупо уставившись в потолок, то кидался на видеопанель, исступлённо целуя погасший экран и умоляя показать хотя бы прогноз погоды, хотя бы рекламу. Но видеопанель молчала.
Постепенно крепкий организм справился с потрясением. Исхудавший, заросший бородой Варфоломей Кулубникин впервые за много дней с трудом вышел на улицу, и увидел, что жизнь почему-то продолжается. Но как же она изменилась!
Испуганные самцы и самки рассказывали друг другу, что беда не приходит одна. Мало того, что исчезло телевидение, так к тому же Самецк, Нижние Динозавры и ряд других населённых пунктов Калужского района оказались отрезаны от мира невидимой, но непроходимой стеной. Страшную весть принесли беженцы, которые наткнулись на неё в попытке выбраться из района бедствия… Всякая связь также исчезла.
Варфоломей даже не пытался понять причину катастрофы. Зато понял, что отныне и, может быть, навсегда, их территория для остального мира потеряна. Остальной мир для территории – тоже. Оно бы и полбеды: Самецк, Поросячий Угол, Мотыгино, и другие поселения зоны были от века самодостаточны, и в связь с внешним миром почти не вступали. Туземцы никуда не стремились, да и к ним никто не спешил. Но раньше было телевидение, а теперь… Теперь предстояло выживать.
Потянулись тоскливые годы. Варфоломей много молился святому Рейтингу, и, чтобы утолить душевную тоску, записывал по памяти в тетрадочке сюжеты любимых сериалов. Он ждал и надеялся. Но далеко не все сограждане следовали его примеру. С недоумением и нарастающим страхом Варфоломей стал замечать, как меняется привычный уклад, а главное, окружающие люди.
Сначала изредка и робко, а затем всё чаще и смелей туземцы начали ходить друг к другу в гости. Пили чай и что покрепче, закусывали, разговаривали – словом, общались. Дальше – больше. Живущий по соседству пенсионер откопал на огороде целую библиотеку, зарытую ещё прадедом в далёкую эпоху великого противостояния между Интернетом и телевидением. Постепенно книги пошли по рукам, и чтение впервые за века вошло в быт самцов.
События развивались. Нашёлся местный Кулибин, который при помощи лома, лопаты и добровольцев сгондобил типографию. Другой Кулибин от нечего делать придумал простенькую технологию добычи бумаги из окружающей древесины. Теперь ничто не мешало наладить в зоне производство книг, и оно было налажено. Сначала перепечатывали старые тексты, а потом дело дошло до собственных произведений. Народ, страдающий от избытка свободного времени, ударился в литературное творчество. Появилась и первая газета, затем журнал…
В негодовании Кулубникин кинулся в местную телеинквизицию, которая по инерции кое-как осуществляла административные функции. Однако встретили его там прохладно. Выяснилось, что главный инквизитор, иуда, сочиняет пьесу о любви тракториста Романа к домохозяйке Юлии и намерен создать местный театр для исполнения собственных произведений.
Устои рушились. Вера таяла на глазах. Крамола и ересь торжествовали повсеместно. О телевидении почти не вспоминали, святому Рейтингу не молились, и с нескрываемым сожалением говорили, что отсутствие радиосвязи с Большой Землёй препятствует возрождению Интернета в локальном масштабе. Куда бы ни кидался будущий проповедник, всюду видел он гибель традиций и забвение идеалов.
И однажды Варфоломей не выдержал. Он отыскал в кладовке длинный чёрный плащ с капюшоном, украсил самодельными бумажными иконками, вырезал посох и тронулся в путь. Шёл, куда глаза глядят, и проповедовал перед каждым попавшимся на пути. «Покайтесь! – гремел он, обращаясь к тем, кто не успел убежать. – Очиститесь от грехов, отриньте книги, газеты, сочинительство и вольнодумие! Вернитесь к истокам, в лоно святого Рейтинга, и простит он вас! Знайте, что грядёт судный день! Вспыхнут видеопанели животворящие, и тогда каждому воздастся по вере его!..»
Вскоре Варфоломея боялась и уважала вся зона. Он был чист душой, неподкупен и бесстрашен. Запугать его было нельзя, потому что никто не запугивал. Он странствовал по аномальной территории, пытаясь очистить окружающий лес от нечисти, а людей от скверны. В каждом посёлке, в каждом доме принять его считали за честь, которую пытались уступить друг другу.
Все эти годы стена, отрезавшая зону от остального мира, оставалась непроницаемой. Однако время от времени до проповедника доходили слухи, что со стороны Большой Земли на территорию проникают какие-то люди. Всякий раз Варфоломей кидался в указанное место, и всякий раз не успевал: пришельцы бесследно исчезали до его прибытия. А так хотелось увидеть людей оттуда… Так жаждалось узнать новости о сериалах, каналах, телегероях… Так вожделелось помолиться святому Рейтингу вместе с единоверцами, вместе с ними же проклясть ересь, и, может быть, даже объявить новый крестовый поход…
Но, испытав очередное разочарование, Варфоломей не переставал верить, что рано или поздно Большая Земля выйдет на связь через своих посланцев.
И этот день настал.
Безыскусный рассказ проповедника был выслушан с большим интересом, и произвёл глубокое впечатление. Теперь Фёдор смотрел на старика уважительно. Своим подвижничеством тот сполна заслужил высокое право хамить.
– Если позволите, несколько вопросов, ваше… м-м… преподобие, – мягко сказал полковник после некоторого молчания. – Правильно ли я понял, что за время странствий вы хорошо узнали окрестности?
– Кому и знать, как не мне, – просто сказал Варфоломей. – Каждый дом, каждого человека, любую травинку в лесу…
– Превосходно! А не приходилось ли замечать в последние годы чего-нибудь этакого… необычного, что ли?
Варфоломей горько засмеялся.
– Приходилось, а как же! Говорю вам, люди стали необычными. Не люди, а эти… ну, как их…
– Мутанты? – негромко спросил Мориурти.
– Вот-вот, они самые. Мутаки, прости святой Рейтинг. Как есть мутаки.
То ли выругался, то ли неологизм сочинил… Лефтенант кашлянул.
– С мутаками ясно, – сказал он. – Вы их довольно подробно описали. Я, собственно, имел в виду лес. Там всё, как раньше, или что-то изменилось?
Кустистые брови проповедника сошлись на переносице.
– Вот вы про что… – раздумчиво протянул он. – Так бы сразу и сказали. Вы по этому поводу прибыли, что ли?
По словам Варфоломея, вскоре после телекатастрофы люди стали замечать в лесах странных тварей чудовищного вида. Какая-то помесь людей и зверей… Твари вели себя агрессивно, и, не досчитавшись нескольких селян, окрестные жители свели посещение леса к минимуму. Ему, Варфоломею, не раз приходилось сталкиваться с монстрами нос к носу. Или что там у них вместо носа…
– Как же вы уцелели, ёксель-моксель? – воскликнул Фёдор, удивлённо массируя лоб.
– А никак. Бежали они от меня…
– Чем отбивались-то?
– Святой молитвой, – веско сказал проповедник.
Фёдор вспомнил, как вчера одолел монстра с помощью древнего заклинания, и задумался.
– Ну, хорошо, – сказал Лефтенант. – А вот нам рассказывали, что в лесу, откуда ни возьмись, появился какой-то странный замок, и всякого, кто до его стены дотронется, смертельная тоска пробивает…
Варфоломей с кряхтением поднялся.
– Есть такой замок. Могу кое-что рассказать, – нехотя молвил он. – Страшное это место… Но давайте сначала дойдём до Поросячьего Угла, тут недалеко. Там и переночуем, и наговоримся. Поселю вас к Пантелеймону Забубённому. Хороший мужик. Почитывает, правда, и пописывает, не без того, но в душе наш, телебоязненный…
