9

Бронзовые таблички крепились прямо поверх неглубоких ниш. Часть этих ниш, еще пустые, темнели маленькими квадратами на соседней стене. Эта стена напомнила мне черные провалы окон домов Славинска, такие же безжизненные и пустые. Ждущие, когда их заполнят.

На табличках единообразными печатными буквами выгравированы имена и даты рождения-смерти. И почти напротив моего лица, чуть выше, красноватая пластина с именем Дениса. Последнее пристанище друга, маленькое окошко в стене крематория.

Я протягиваю руку, касаюсь пальцами букв. Чувствую острую фактуру краев, шероховатость выемок. Чувствую, как холодный металл буквально вытягивает тепло из пальцев.

В моей душе философская умиротворенность. Нет ни горечи, ни тоски. И это меня раздражает, немного злит. Хотелось по-иному, чтобы душу скрутило, чтобы прочувствовал утрату. Но вместо этого мимолетная грусть от запоздалой встречи со старым другом. И легкость в груди, с нее наконец-то свалился камень вины. Даже какая-то уютная радость, словно Денис простил меня за мое прошлое пренебрежение, за мою меркантильность.

Может статься, что я все себе надумал. Может быть, я просто сам оправдал себя, придя на могилу. Как бы там ни было, мне стало лучше.

Жаль, Денис, с тобой это уже не обсудить.

Я склонил голову, прикрыл глаза. С удивлением обнаружил на своей щеке слезу. Что ж, теперь можно. Вот и я поставил точку в наших с тобой, Денис, отношениях. И могу сказать лишь одно — жаль, но с твоим уходом еще одним хорошим человеком на этой планете стало меньше.

— Мы хоронить в земле перестали в конце восьмидесятых, — сказал смотритель кладбища, раскрывая большую амбарную книгу. — Во-первых, места мало, а во-вторых, извините, нормы санитарной безопасности. Слишком уж рядом у нас все. В те годы как раз вот этот квартальчик построили по соседству, почти впритык. Тогда и вынесли на собрании план крематория.

Мы сидели в небольшой каморке, прямо возле входной двери. Подобные помещения в различных организациях обычно отдают на откуп вахтерам. Тесное, маленькое, с одним окном. Из мебели лишь потертый стол, несколько высоких шкафов с картотеками да три казенных стула. Правда все чистенькое, аккуратно расставленное, нет ни крошек, ни подтеков чая, как обычно бывает. Я сразу вспомнил закуток Степанова в диспетчерской — здесь полная противоположность.

— Кварталу нужна была отопительная котельная с большими газовыми горелками, — сказал Рай Терентьевич. — Трубы от горелок отвели в отдельное помещение и сделали печь для кремации. Были, конечно, и те, кто было заикнулись об этической норме данного решения. Ведь не можем же мы и дома греть, и трупы сжигать на одном огне? На что главный инженер, земля ему пухом, отвечал постоянно: «Огню без разницы зачем гореть, огонь просто горит». Поэтично, не правда ли?

Посидеть, поговорить мне предложил смотритель. Я как раз вышел из Зала, стоял на крыльце. Приводил в порядок мысли и размышлял о дальнейшем времяпровождении. Старик вышел, встал рядом и закурил трубку с коротким чубуком. Табак у Рая Терентьевича был ароматный, с заметной примесью кофейного запаха. Видимо я с таким блаженством вдохнул этот дым, что он предложил мне чашечку кофе и непринужденную беседу. Так и сказал: «Не желаете на дорожку выпить кофе? А за кофе непринужденно поболтаем. А то я, поверите ли, уже несколько дней ни с кем словом не обмолвился». Я согласился, тем более, что по-прежнему не знал куда себя деть.

— Вот с тех самых пор и стали кремировать, — продолжил смотритель. — Но, смею вас заверить, происходило сие действо не часто. Город наш был относительно молодой, у всех жителей родственники на Большой Земле. Приезжали, забирали усопших. На вертолетах увозили, хоронили у себя. Это сейчас уже четвертое поколение подрастало бы, коренных славинцев, да вот ведь как случилось, сами видите. Был город да весь вышел. Как там у По? «Увы, разбит сосуд златой! Дух отлетел навеки! Звон, дольше стой! Душе святой плыть в роковые реки».

— А вы давно работаете смотрителем? — спросил я.

— Уже больше тридцати лет, — кивнул старик. — Всю жизнь хотел быть актером, но вместо этого — завод, забой, больница и могилы. Впрочем, неплохая трагическая роль для неудавшегося комедианта, не правда ли? Смотритель кладбища! Седой привратник у дверей Ее.

Старик горделиво вскинул голову, улыбнулся свысока, оглаживая седую шевелюру. Но тут же сник, махнул рукой:

— И смех и грех, одним словом. Но я нарушаю правила гостеприимства! Я так много говорю, что не даю вам слово сказать. Расскажите мне что-нибудь?

— Ммм… Рассказать что?

— Так явственно из глубины веков, Пытливый ум готовит к возрожденью, Забытый гул погибших городов, И бытия возвратное движенье, — вновь процитировал смотритель. — Не самый мой любимый поэт, Александр Блок, но не могу не восхищаться отдельными строками. Так что вас привело в это бытие погибшего города? Только ли желание навестить могилу друга?

— Ну, в некотором роде, — я начал подбирать слова. — Скажем, еще есть пара причин, просто они взаимосвязаны.

— О, понятно, — Рай Терентьевич заговорщицки подмигнул мне. — Principe de barriere? Выпускаем доступное, прячем личное? Весьма достойно, не буду более напирать.

Я с удивлением уставился на своего собеседника. Любопытный старикан, немного с причудой, со своеобразным взглядом на жизнь, прямо так и искрит цитатами. Или просто начитался всякого за время, которое провел в ожидании редкого катафалка? Впрочем, хрен его знает, какая у него жизнь была. Люди всякие встречаются.

— Как вам город? — спросил старик. — Впечатляет?

— О да, — кивнул я, имея в виду явно не то, что подумал смотритель. — Впечатляет. Особенно люди. Кстати, спасибо за кофе, очень вкусный.

Я отставил пустую чашку в сторону.

— Кстати о людях, — смотритель указал глазами на чашку. — Этот кофе мне присылал раньше некто Зарянцев. Не слышали о таком?

— Нет, не припоминаю.

— Впрочем, верно, вы его не застали уже. Зарянцев Василий Васильевич, из наших, из местных. Был сначала простым шофером, многотонки водил с углем. А выбился в писатели. Это еще в Союзе было, при Хрущеве. Тогда как раз волна писателей пошла в жанре производственной прозы. Вася пробился с книгой о шахтерских буднях. Потом в Москву попал, женился, там и корни пустил. Широкой души был человек. Всех друзей помнил. Вот, мне посылки слал. А там как раз кофе вот это, импортное. По тем временам баночка была по цене телевизора, ну да он мою страсть знал. Я без кофе как без воздуха. Жаль вот только, кончается, — старик покачал головой. — А нынешний суррогат я пить не могу, не принимает душа.

Он на секунду застыл, словно провалившись в воспоминания, но тут же воспрял, вскинул на меня свои глаза, спросил:

— Да, такие вот у нас люди тут. Со своими чаяниями и страстями. У вас есть страсть, Игорь?

— Страсть? Ну, не знаю. Футбол люблю, рыбалку.

— Это не страсть, — усмехнулся Рай Терентьевич. — Это увлечение. Страсть, это когда снедает всего с утра до вечера, когда в голове мысль одна и та же курсивом, когда умереть готов, лишь бы отдаться страсти полностью, лишь бы узнать тайны ее и секреты. Вот это страсть.

Я промолчал.

— А я вот грешен, — продолжил старик. — Имею свой неизлечимый интерес. Полюбопытствуете?

Я взглянул на часы. Мда, третий час дня. Спешить-то куда? Если только пообедать. А, успеется.

— Да, конечно, — дал я старику карт-бланш. — Расскажите мне.

Я прямо увидел, как в глазах старика загорелся огонек. Он еле сдержал довольную улыбку, отодвинул в сторону чашки и повернул ко мне открытую амбарную книгу со списком умерших. Боже, надеюсь, он не делает из них чучела?

— Я вам расскажу, Игорь, о событиях, имеющих таинственную и зловещую историю. Я посвятил этому последние несколько лет и смею вас заверить, что все последующее в моем рассказе — это не плод моего воображения, а действительно свершившиеся факты.

Я даже затаил дыхание.

— Вы слышали о Славинском Похитителе? — спросил смотритель.

— Нет, не слышал.

Старик наклонился над столом, подался ко мне. Заговорил, словно сказочник, обволакивающим и тягучим манером, заставляющим живо представлять каждое его слово.

— Все началось двенадцать лет назад, холодной и снежной зимой. В один из вечеров ко мне домой зашел мой старый друг, на тот момент заместитель начальник Славинского отдела милиции Милорадов Олег Викторович. По сложившейся традиции мы беседовали за чашечкой кофе на кухне, покуривая трубки. Говорили о том, о сем, о делах минувших и о насущном. Кстати, стоит упомянуть об одном существенном обстоятельстве — именно я веду статистику погибших и умерших за год, опираясь на протоколах Администрации Горного Правления и милицейские сводки. Я со всем тщанием вношу имена в картотеку, составляю развернутый отчет, который в конце года подшивается к остальным отчетам различных ведомств нашего городка. И вся эта пачка, этот информационный пакет, летит на Большую Землю, по Министерствам.

Я поведал вам это затем, что бы стало ясно, отчего милицейский чин принес мне в тот вечер сводку за неделю с данными фигурантов. Как сейчас помню, в той сводке значилось всего трое. Первым была женщина-крановщица, по трагической случайности сорвавшаяся с лестницы, вторым был какой-то замерзший пьянчуга. А вот третий… Третий числился пропавшим без вести.

Смотритель сделал паузу, перевел дыхание.

— Как вы могли заметить, городок наш не большой, всего около 10 квадратных километров окольцованных горами. Здесь как под колпаком, некуда пропасть, некуда сбежать. Потому все исчезнувшие в неизвестность люди оказывались либо неучтенными шахтерами в заваленном коридоре, либо сбежавшими от супругов половинками. Так было всегда, до той зимы, когда ко мне пришел с очередной сводкой Олег Викторович.

«Рай, этого не нашли, — сказал он мне, указывая на фамилию третьего человека в списке. — Этот пропал. Действительно пропал».

Тот, третий человек, не вышел с выходных на работу. Когда через двое суток к нему постучался пришедший выяснить причину неявки бригадир, то нашел дверь незапертой. В квартире все было как всегда, вещи на своих местах. А вот самого хозяина не было нигде. Несколько дней весь отдел милиции с друзьями пропавшего искали того по всему городу. Искали на аэродроме, посылали группы к Колодцам, к старым геологическим тропам в горах. Но все бессмысленно. Словно сквозь землю провалился. Тогда его официально занесли в списки пропавших без вести.

Рай Терентьевич перевернул в своей амбарной книге несколько страниц назад и указал мне на строку в колонке имен и дат — «Раменский Станислав Михайлович». В отличие от остальных имен, написанных синей ручкой, это имя было внесено красными чернилами.

— Вот он, тот самый третий из списка, — продолжил старик. — Признаюсь, в тот день я лишь подивился такому обстоятельству. А спустя время и вовсе забыл, занятый иными делами. Но каково же было мое удивление, когда спустя пять месяцев, в начале июня, мне опять принесли сводку на пропавшего без вести.

Шумно прошелестел переворачиваемый лист, узловатый палец старика ткнул в очередную красную строчку с именем.

— Вот. Та же история — не вышел на работу. И нигде не смогли обнаружить, ни живым, ни мертвым. Мы с Олегом вновь всего лишь подивились. А почти через год он вновь принес мне сводку, зажатую в побелевших пальцах. И мы уже не улыбались сквозь табачный дым, не сочиняли фривольные догадки про похитившую завидного жениха богатую любовницу с вертолетом. Мы сидели, как вот сейчас, друг напротив друга, и пытались разгадать сию шараду. И, скажем прямо, с наскока на ум приходили версии довольно фантастические. Коими мы, как два старых прагматика, конечно же, не могли апеллировать.

Рай Терентьевич зашебуршал под столом одеваемыми тапками, поднялся, скрипнув стулом. Лицо его было отрешенным, словно он и сейчас находился там, в прокуренной кухне, рядом со своим другом.

— За последующие два года мы выявили еще несколько случаев исчезновения людей. И каждый раз эти нечастные не оставляли нам никаких зацепок для догадок. Подчиненные Милорадова сбились с ног, проверяя город снова и снова, опрашивая всех сколь было замеченных в связях с пропавшими. Ничего. Абсолютное зеро.

Старый смотритель достал из кармана висящего на спинке стула ватника трубку, критически осмотрел ее на наличие табака и через секунду уже пыхтел густым ароматным дымом на всю каморку.

— И что было дальше? — спросил я. История действительно заинтриговала. Да и старик со своей трубкой, со сбитыми над переносицей бровями, очень походил на состарившегося Шерлока Холмса. Это, конечно, если не брать в расчет старый свитер и рейтузы.

Выдержав очередную театральную паузу, Ян Терентьевич продолжил:

— К своему скудоумию хочу признать, что до лежащей на поверхности мысли дошел именно Олег. Впрочем, имея столь обширный стаж работы в органах, было бы странным, если бы озвучил ее не он, — смотритель победно посмотрел на меня, вычерчивая в воздухе петлю трубкой. — Эти люди не пропадали. Их похитили! Похитили злонамеренно и дерзко, тщательно планирую содеянное! За всем этим стоял человек!

Он качнул головой и уже менее экспрессивным тоном продолжил, расхаживая по комнате, отчего мне приходилось то и дело поджимать ноги под стул:

— Увы, новых знаний также оказалось недостаточно. Шло время, люди продолжали исчезать, — небрежный жест в сторону амбарной книги. — В городе поползли слухи. А мы все так же топтались на месте. Я не буду сейчас нагружать вас тем, сколько версий мы перепробовали, сколько различных мест посетили и сколько тонн бумаги перечитали. Тот мизер, который мы смогли вывести, заключался в следующем, — смотритель начал демонстративно загибать пальцы. — Все жертвы нашего Похитителя были мало связаны друг с другом. Работали в разных местах, хотя несколько человек трудились на шахте. Что, согласитесь, для нашего города не может считаться загадочной последовательностью. Пол, возраст и круг общения — разные, ничем не выделяющиеся. И ни одного сведения о самом Похитителе. Таким образом, мы с Олегом, в один из наших вечеров признались друг другу, что зашли в тупик. Что без посторонней помощи не справится.

Смотритель остановился, задумчиво уставившись в окно:

— Олег слетал на Большую Землю, захватив предварительно с собой все собранные нами документы. Вернулся со следственной группой областной прокуратуры. Меня, естественно, к ходу расследования не допустили, как лицо без государственных чинов. Но от Милорадова я все узнавал тот час. Впрочем, новостей было не густо. Следователи полностью повторили весь путь, пройденный нами до них. Сделали точно то, что делали и мы. И в результате, — смотритель развел руками. — Швах… Я вас еще не утомил, Игорь?

— Нет-нет, продолжайте.

— Я уже близок к концу, — старик указал на висящие круглые часы. — Моя история велика деталями, я же форсирую, уважая ваше время. Так вот, спустя неделю работы группа улетела, вынеся вердикт «естественные причины при невыясненных обстоятельствах». Дело официально закрыли и велели более не донимать. И, словно в насмешку, не прошло и дня после их отлета, как пропала девушка. Попросту затерялась между автобусной остановкой и домом, средь бела дня.

Олег начал пить. Я держался дольше, хотя, признаюсь, тоже иногда предавался унынию. А тут как раз наступили сложные времена у всей горняцкой братии — проблемы с зарплатами, выход на рельсы, стучание касками у Белого Дома. Вы должны помнить. О, то было смутное время. Страну лихорадило, да так, что даже у нас, в глуши, отдавалось эдакими социальными судорогами. Перебои с вертолетами, дефицит с сахаром и солью, гуманитарная помощь из Германии, смена власти Управы. И как-то стало не до отчетов, не до расследований, не до пропавших людей. Что, впрочем, нисколько не уменьшило их количество. Скажу более, они похищения участились, случаи стали нарастать. Особенно сильный всплеск случился после закрытия шахты.

Смотритель подошел к столу и перелистнул пару страниц вперед. И, действительно, красные надписи стали попадаться чаще, раз в несколько месяцев.

— Может, так все и осталось бы на бумаге, ведь даже я немного устал от бесплодности своих попыток, поутух. Как вдруг Олег сообщил мне еще об одной странности, которую систематизировал молодой парнишка-практикант. Паренек работал с жалобами граждан и со школярской прилежностью записывал их, что после послужило хорошим наглядным материалом. Оказалось, что все чаще и чаще люди стали жаловаться на какое-то незримое преследование. На подозрение, что за ними кто-то наблюдает. Что с ними хотят сделать что-то нехорошее. Кто-то видел тень в темном переулке, идущую следом, кто-то слышал непонятный еженощный шорох на своем заднем дворе. Мы, как могли, старались отделить вымысел от реальности, убрать фактор развивающейся паранойи общества с его тотальным страхом новых угроз — инопланетян, барабашек и прочей чертовщины. Мы работали день и ночь, когда, наконец, выплыл образ — худой мужчина неопределенного возраста в шахтерской робе. О, как мы воспряли духом! Как мы помолодели на глазах! Казалось, что гложущее дело, которое непрекращающимся зудом свербело в наших головах, наконец-то сдвинулось с мертвой точки!

Старик горько усмехнулся.

— Как же мы ошибались. Наши поиски вновь потерпели фиаско. Я узнал всех худых мужчин, и не только шахтеров, нашего города. Но никто из них по ряду причин не подходили под личину нашего Похитителя.

Смотритель вернулся на свое место напротив меня, закрыл книгу.

— Олег вновь запил, а через пол года его увезли с сердечным приступом на Большую Землю. Начавшиеся похороны города сделались заметнее. Народ начал уезжать, бросать нажитое. Теперь уж давно никто не приносит мне сводок, никто не ищет даже распоследнего вора. Ни осталось практически никого.

Он вдруг наклонился ко мне и жарко зашептал:

— Но я знаю, что Похититель не уехал. Я знаю, что он здесь. И пропавшие туристы тому доказательство. Скажу вам больше, возможно он приходил и сюда, ко мне. Я часто слышу ночами на кладбище какие-то шорохи, какие-то тени ходят вокруг сторожки. И, поверьте мне, здесь нет и намека на эти новомодные фильмы-страшилки. Старый враг дает о себе знать. Ведь, в конце концов, в городе останемся лишь мы с ним, вдвоем.

Старик подался назад, кивнул, словно поставил точку:

— Вот, такая моя история. Такая моя страсть. Благодарен вам, что оказались внимательным слушателем Игорь. Надеюсь, не утомил?

— Что вы, — замотал я головой, ощущая, как в желудке урчит от голода. — Нисколько, поучительная история. Жаль, что финал открытый. А мне, видимо, пора.

— Да, конечно, — улыбнулся Рай Тереньтевич. — По случаю заходите еще. И, знаете, что я хочу вам пожелать? Один философ как-то сказал и я с ним полностью согласен. Он сказал: «Скорее всего, тот человек, который будет копать тебе могилу, уже родился. Но главное, чтобы этим человеком не оказался ты сам».

— Хорошо сказано, — уверил я его.

— Берегите себя.

— И вы тоже. До свидания.

Мы пожали друг другу руки.

Я вышел на крыльцо, спустился по ступеням. Секунду постоял, вдыхая свежий воздух. Хоть у старика табак и приятный на запах, но все же отвык я от такого количества смога за раз. Аж в горле першит.

Продышался, задумчиво пошел в сторону ворот. Бросил последний взгляд на могилы, на трубу котельной, перешагнул порожек калитки и двинулся в сторону знакомой мне улицы Солнечной. Шел задумчиво, разбирался с мыслями, которые вынес с собой от гостеприимного кладбищенского смотрителя. Улица была по-прежнему пустынна, и даже в окнах не было видно какой-либо жизни.

Вот ведь, судьба человека со странным именем Рай. Редкое имя, неслучайное. Такие имена не дают просто так, это родителям очень захотелось выделиться. Хотелось сделать своего ребенка не как все, выделить из других. Мол, у всех Коли да Васи, а у нас-то Рай. Как обычно, при этом забывают о том, как ребенку будет с таким именем житься дальше. И о том, что все равно будут называть привычно, не ломая язык и голову. Был у меня знакомый Вадик, который на самом деле был Владилен, а не Вадим. И знакомого по работе все зовут Федей, хотя по паспорту он Франц. Точно, может Рай — это какая-то социалистическая аббревиатура? К примеру, Революционный Активный Идеолог? Нет, бессмыслица какая-то.

Как бы там ни было, вот она, судьба обычного человека из дальней провинции. Имеющий желание, потенциал и богатый внутренний мир, но не имеющий возможности осуществить первое, раскрыть второе и проявить третье. Хотел быть актером, стал могильщиком. Не оставленный тягой к свершениям, гоняется за неуловимым маньяком-похитителем. Носит рейтузы из времен моего детства и цитирует стихи по памяти. А сколько еще таких, не найденных жемчужин по стране?

А все же, интересная история с маньяком. Кто бы мог подумать! Город с гулькин нос, а и тут орудует преступник государственного масштаба. Да еще и такой умелый, неуловимый. Кстати, забыл спросить о причине этих похищений. Должна же быть какая-то версия. Ладно, будет о чем поболтать в компании.

Мимолетная мысль об оставшихся дома друзьях подняла в душе тяжесть досады. А ведь мог бы уже быть с ними, если бы не этот истерик на взлетном поле. Уже бы рассказывал о своих злоключениях, попивая пиво в каком-нибудь клубе. Несколько дней отдохнул бы, посидел за компьютером. Ведь приеду, нужно будет в курс дела входить, за неделю, поди, столько всего случилось! Это тут как в сонном царстве, большая жизнь пролетает мимо. Будто озеро, которое в болото превращается, застывает, мелеет, зарастает травой…

Я резко остановился, словно пробка из шампанского, покидая свои мысли.

Кто-то стоял на тротуаре в конце дома. Кто-то темный, скособоченный. Фигура находилась в тени разросшегося выше человеческого роста куста, и было непонятно, стоит ли человек лицом ко мне или спиной.

Кроме нас двоих на улице больше не было никого. Только мы и вяло перелетающие с места на место листья.

Фигура была бесформенной, очертаниями напоминающая человека, но будто с горбом, с какими-то рваными тряпками, свисающими с плеч почти до пыльного асфальта.

Это существо лишь пару секунд стояло у самого угла дома. Словно ждало кого-то. Или вышло из полумрака кустов, чтобы посмотреть, не идет ли кто. А когда я, наконец, шевельнулся, вглядываясь, то оно одним шагом скрылось за домом. Будто и не было никого.

Был день, дух легкий ветерок, треплющий мои волосы. Вокруг возвышались блочные дома, в которых, наверное, еще оставались люди. И не было ничего страшного.

А я все стоял и смотрел на то место, на котором увидел фигуру. Все стоял, боясь пошевелиться, стоял и чуть дышал. В голове загнанным в силки зайцем билось лишь одно слово: «Похититель! Похититель!». И снова и снова, разгоняя остальные, более рациональные слова.

Когда я все-таки отошел от этого оцепенения, то бежал со всех ног до самой улицы Солнечной, боясь оглянуться. Боясь увидеть за спиной ковыляющую вслед фигуру, скрытую тенями.

И, естественно, никакие силы не могли меня заставить провести ближайшие часы в одиночестве. Я поспешил в первое пришедшее в голову место, подальше от кладбища, подальше от улицы Тральной, подальше от разросшихся кустов и непонятных фигур.