15
Нога в очередной раз провалилась в лужу по щиколотку. Я отпрыгнул назад, тряся в воздухе ступней и разбрызгивая в стороны грязную воду.
Черт! Черт, черт и еще раз черт! И это центральная улица города! Третий раз за последние несколько минут. Вода заливает ботинок полностью, намокшие штанины противно льнут к ноге. А ведь я иду прямо по проезжей части, по самой ее середине. Разве нельзя было хотя бы щебнем засыпать?
Я остановился, матерясь вполголоса. Пытаясь держать баланс на одной ноге, стащил ботинок и вылил грязную воду. Не удержался-таки, наступил носком на асфальт. Плюнул с досады, встал на полную ногу, выжал низ брюк. Одел туфлю. Вздохнул. И побрел дальше, старательно высматривая в предательской темноте очередную колдобину.
Я словно шел по гигантской колее. Должно быть, так себя чувствует таракан на тараканьих бегах, когда его суют в узкую и длинную коробку с высокими бортами. Над головой у меня был уходящий вдаль участок неба, который лишь немного отличался по цвету от черных стен домов, возвышающихся по бокам. Лишь это небо было мне ориентиром, указывало мне по вымершему городу.
Нигде не светили фонари. Никто не гулял по улицам. Нигде не звучала музыка, и нигде не работал телевизор. Абсолютная тишина, соперничающая с абсолютной тьмой, таявшейся в пустых окнах. И лишь мои шаги, стук моих каблуков по мокрому асфальту. Да приглушенная ругань, когда я попадал в заполненную водой яму на дороге.
Даже ругаться громко было страшно.
Первые несколько минут своего пути я часто оглядывался, останавливался, прислушивался. Крепко сжимал черенок, угрожающе раскачивая им в воздухе. Но проспект был пуст. И я потихоньку успокоился, пошел быстрее, стараясь увидеть хоть что-то впереди. Главное было дойти до своего перекрестка, а там до дома Краснова рукой подать. Только вот не пропустить бы поворот.
По какой-то причине я решил держаться середины улицы. Уж очень много темноты было возле домов. Уж очень неуютными казались слепые провалы окон. Лишь изредка приходилось приближаться к зданиям, чтобы прочитать название пересекающей проспект улицы. И тут же назад, на призрачно белеющую в темноте разделительную полосу.
Которая вскоре закончилась в широкой луже, да так и не появилась вновь.
Я лишь выругался.
Очередная чернильная клякса выплыла из ночной тьмы, я в последний момент успел ее заметить и обойти. Чертовы дороги!
Аккумуляторы в сотовом сели, это я проверил еще в самом начале своего пути. Сейчас бы маленький телефонный фонарик пришелся бы ох как к месту. И ведь даже спичек нет. Хотя, что тут от спичек прока, тут и пары коробков на весь путь не хватит.
Я шагал вперед, мысленно рисуя в голове карту города. На этой карте было много белых пятен, я мог только представить себе как идут те или иные дороги, которые встречались мне. Надеюсь, интуиция подскажет, если я вдруг пропущу свой поворот. В противном случае, дойду до конца проспекта и переночую в диспетчерской, у Степанова.
Главное не думать о маньяках и призраках, которые могут таиться…
По обеим сторонам дороги, я мог различить неясные силуэты и пятна, начались кусты акаций, разросшиеся, свисающие ветками до асфальта и закрывающие первые этажи домов. Будто мохнатые чудовища пришли проводить меня домой… Стоп! Хватит себя накручивать! Какие еще чудовища? Что за первобытные фобии?
Я сильнее сжал в кулаке черенок от лопаты, который нес на плече.
Мрак впереди сгустился чем-то большим, скособочившимся. Это что-то высилось подле обочины, примыкая к кустам.
Машина.
Из темноты выдвинулся приоткрытый капот брошенного ЗИЛа, который уставился на меня пустыми фарами. По мере того, как я шел дальше, темнота отпускала все остальное. Мимо проплыли ступени пассажирской двери, доски кузова, колеса. Проплыли и скрылись в ночи за моей спиной.
Интересно, предки приручили огонь потому, что им было холодно в своих пещерах? Или потому, что возле костров было не так страшно?
Очередной поворот. Я чуть не прошел мимо, но внезапно закончились кусты, и чернота провалилась в ту сторону.
Осторожно, стараясь не вляпаться в грязь, приблизился к дому. От кустов повеяло холодом и сыростью, я зябко обошел стороной.
На белеющей в темноте пластинке не без радости смог прочитать: «ул. Солнечная».
Ну все, почти дома.
Вот только Солнечная была еще темнее, чем проспект Труда. Узкая, придавленная сверху размашистыми кронами деревьев. Со сплошным рядом кустов вдоль тротуара. И с еще более ломаным асфальтом.
— Что ж, немного осталось, — подбодрил я себя вслух, поудобнее перехватил палку. Побрел вперед, до рези в глазах всматриваясь в ночь.
В детстве мы с друзьями любили играть в космонавтов. Мы сидели на ветвях дикой яблони в старом саду и фантазировали. Яблоня была космическим кораблем, а ветки — нашими космонавтскими постами. Один был штурманом, он говорил что впереди. Говорил, что вот появился большой астероид, который летит прямо на нас. Спрашивал, что делать? А второй был пилотом, который говорил, что сворачивает в сторону, что столкновения удалось избежать. А третий, стрелок, потому как на космическом корабле без стрелка никак нельзя, расстреливал астероид из лазерной пушки.
Естественно, рано или поздно, мы приземлялись на чужую планету и робко сходили на поверхность. Изучали почву, записывали в блокноты новые формы жизни, которые видели вокруг. И, естественно, на нас нападало какое-либо инопланетное чудище. Которое никак не мог убить наш стрелок, и приходилось спасаться бегством. Причем чудище всегда хватало бегущего последним. Он кричал и просил нас бросить его, как это делали солдаты в кино. Но мы не бросали своих, мы героически втаскивали товарища на борт взлетающего корабля. И уже все вместе, радостные от пережитого приключения, благодарили друг друга и летели домой, к родителям.
Я себя сейчас чувствовал как на другой планете. Я не узнавал местность вокруг, я даже не мог себе представить расстояния до ближайшего дома или дерева, я мог только гадать. Я видел не дальше пары-тройки шагов вперед, а дальше все расплывалось, тонуло в темноте, превращалось в огромное космическое пространство черноты, в котором я пытался найти дорогу домой. Я мог просто идти вперед. И не надеяться на оставленных в детстве друзей.
Как чувствуют себя слепые, брошенные в чистом поле?
Я остановился. Мне послышалось или в кустах что-то шевельнулось? Показалось. Нет, определенно что-то шевельнулось! Щелкнули ветки одна о другую.
Я стоял, ссутулившись, и старался не дышать. Звук не повторился. Послышалось.
Но стоило мне вновь пойти вперед, как по кустам прошло легкое движение, шелест.
— Кто здесь? — как можно строже спросил я, подавляя предательскую дрожь в голосе. — У меня с собой нет ценностей.
Тишина. Ветер прошумел в кронах над головой, но и только.
Я сделал пару осторожных шагов вперед, прислушиваясь. Опять тихо.
— Я вооружен, — на всякий случай сказал я и стукнул палкой об асфальт. Глухой звук удара придал мне смелости, и я пошел дальше, стараясь не споткнуться.
Ветки акация чиркнули об асфальт, затряслись, будто кто-то или что-то пробиралось сквозь них. Что-то небольшое, но сильное.
Я похолодел, испарина выступила на лбу. Не подавая вида, я шел все быстрее и быстрее. И смертельно не хотел оглядываться. Не хотел видеть то, что могло красться за мной по пятам.
Шум в кустах усиливался. Теперь уже невидимый преследователь не скрывал себя. Более того, к своему ужасу я услышал, что шумят кусты и с другой стороны дороги. Преследователей несколько!
Я побежал. Я затопал по изломам асфальту ботинками, рискую подвернуть ногу. Я несся вперед, подгоняемый животным ужасом, от которого хотелось подвывать. Я напрочь забыл про палку в руке, мои пальцы до хруста сомкнулись на черенке.
Я бежал вслепую.
За спиной шумели акации, трещали ветки и сучья, что-то плескало воду из луж в разные стороны. За мной гнались, это безусловно. Меня хотели схватить!
Не знаю, сколь долго продолжалась эта гонка. Я потерял счет времени. Сердце готово было вырваться из груди, легкие с хрипом гоняли туда-сюда воздух. Возможно, я пробежал всего несколько сот метров, но мне казалось, что мой бег бесконечен.
В какой-то момент я споткнулся о выступающую над дорогой крышку канализационного люка. Замахал руками в воздухе, выравниваясь, тараня головой пространство перед собой. Нелепо прошлепал по луже, меня качнуло в сторону. Я со всего маху налетел на металлический забор, холодный и мокрый.
Забор напротив моего дома!
Я, ориентируясь исключительно по изображению местности в моей голове, что есть мочи бросился через дорогу, спотыкаясь о бордюрный камень, путаясь в мокрой траве клумбы. Налетел плечом на внезапно вынырнувшую стену с уходящей ввысь мозаичной плиткой. Вдоль стены пробежал вдоль дома до подъезда, с шумом влетел внутрь. В абсолютной темноте, на ощупь, начал подъем по ступенькам. Все-таки упал, больно стукнувшись лодыжкой и отбив ладонь. Тут же вскочил, помчался дальше. Добрался до второго этажа, до квартиры. Дрожащими руками под аккомпанемент срывающегося на сип дыхания вытащил из кармана ключ, порадовался, что с первого раза попал в замочную скважину. Крутанул ключ.
Внизу хлопнула подъездная дверь, зашатались с грохотом перила, будто кто-то с силой хватался за них.
Я ввалился в квартиру, спиной захлопнул дверь, в какой-то миг понял, что звуков шагов я не слышал…
И все прекратилось. Я сидел, всхлипывая, на полу в темном коридоре, прижавшись спиной к двери. А за моей спиной, в подъезде, стояла тишина. Преследователи оставили меня в покое.
Я не знаю, сколько долго я сидел вот так, обхватив ноги руками и уткнувшись в грязные колени лицом. Помню, я что-то напевал, нашептывая, что-то детское, чтобы успокоиться. А потом как то незаметно для себя, провалился в забытье и уснул.
Дневной свет упал мне на лицо, проник под неплотно сжатые веки. Холодный осенний свет.
Я открыл глаза. Медленно, будто тяжелые ставни. Зрение сфокусировалось на черной ломаной линии, пробегающей по поверхности белого, не очень чистого, поля.
Трещина на потолке.
Я лежал на полу в комнате, ногами к открытой двери пустой спальни.
Что же это вчера случилось такое? Или это был сон? За мной гнались. Я убегал. Убежал.
До ушей донесся детский смех с улицы. Цоканье каблуков. Наверное, молодая мамаша гуляет с ребенком.
Меня хотели ограбить. Или убить. Но не догнали. Но почему не напали из кустов, когда я проходил мимо? Не заметили в темноте? Возможно. Но когда гнались, я не слышал, чтобы преследователи спотыкались или падали. Нет, они бежали так, словно знали наизусть каждую выбоину, каждую яму на дорогах. Или попросту видели в кромешной тьме?
Под окнами прогрохотала грузовая машина, позвякивая металлическими задвижками кузова. В подъезде хлопнула дверь, кто-то спускался вниз по лестнице, переговариваясь. Молодой и женский голос. Вот прошли мимо двери моей квартиры, спустились ниже. Хлопнула дверь подъезда, голоса слышны теперь с улицы. Удаляются. Где-то залаяла собака.
Я лежу на полу в комнате и не знаю, как я попал сюда. Уснул в прихожей, не помню, чтобы вставал и переходил куда-либо. Хожу во сне? Очень мило.
Где-то проревел заводской гудок. Начало смены или обед? Сколько вообще времени?
Рука с часами мне показалась необычайно тяжелой, я с трудом оторвал ее от пола. Нашел глазами стрелки наручных часов.
Полдень.
На улице засмеялись дети, заскрипели качели. Раздался предостерегающий родительский окрик. Где-то в доме заиграла плохо узнаваемая музыка.
Я поднялся, путаясь в полах мятого пальто. Облизнул спекшиеся за ночь губы. Подошел к окну, топая по ковру грязными ботинками. Выглянул наружу.
Двор, дорога и улицы были пусты. Никто не катался на качелях, никто не гулял с коляской, никто не проезжал на машине. Заброшенный пейзаж мертвого города под серым небом.
А звуки все равно раздавались. Скрип качелей, шум воды в трубах, смех, работающий телевизор, удары мяча об асфальт, гудки машин. Если закрыть глаза, то могло показаться, что город живет своей жизнью. Что нет заброшенных дворов, домов с выбитыми стеклами, разросшихся кустов и странных, страшных теней по ночам.
Я закрыл глаза. Я уперся лбом в холодное стекло и слушал живой город. Я слушал то, что обычно не замечал, что всегда служило лишь фоном моей повседневности. Я слушал то, от чего отгораживался музыкой в машине, стеклопакетами и хорошей стереосистемой. Я слушал мир людей.
Которых, на самом деле, здесь уже не было.
Я открыл глаза, бросил еще один взгляд на пустой Славинск. Я принял решение.
О чем вчера говорил Юдин? Люди — мысли города. Хорошие и плохие, умные и не очень. Ну да, у Столицы тогда, должно быть, голова жутко пухнет или она вообще уже спятила от обилия мыслей? Разумные города, смех, да и только. Этак тогда надо поверить в наличие разума у камней, деревьев и рек. Но каково старика зацепило! Это надо же, был профессором, человеком от науки, а так себе голову запудрил. Или не профессором он был? Не помню. Не важно.
Я прекратил мешать сахар в чае, отложил ложку к пустой тарелке из-под пельменей. Скудный завтрак, он же обед, я справлял на кухне, сидя за скрипучим столом.
Из города нужно выбираться, это факт. Не нужны мне ни квартиры, ни иные блага этого гадюшника. Хочу домой. Надоело. Страшно.
Только вот проще решить, чем решиться. Проще сказать, чем сделать.
Единственный путь отсюда, который мне известен, это прилетающий вертолет. Который прилетит только во вторник, а это через день — сегодня воскресенье. И на него надо сесть. Хотя, вот уж хрен я не сяду. Зубами буду рвать, но сяду. Пусть сами здесь подыхают, в своем разлюбимом городишке. А мне бы главное вырваться. А там я и Шишову припомню позорное бегство в день моего прилета, и с почты шкуру спущу за пропавшую телеграмму, и вообще потребую компенсацию за моральный ущерб. Главное — улететь. А я улечу, факт.
Я приободрился, приосанился. Отхлебнул горячий чай, закашлялся. С раздражение поставил чашку на место, остывать.
В городе творится неладное. Достаточно посмотреть в окно, вспомнить тени по углам, странные рассказы местных.
Но где логическое объяснение всему? Должно быть.
Карчевский с его инопланетянами. Надо будет расспросить подробнее, только вот скрытен он и недоверчив. Может, нашествие проморгали? Они уже среди нас? А истина где-то рядом. Мда. «Секретные материалы», где вы. Нет, инопланетяне бы себя вели по другому. Хм, а как бы себя вели инопланетяне? Как в кино?
Люди стали пропадать двенадцать лет назад. В то же время начали закрывать шахты. Но город еще жил, еще дышал напоследок. События вяло развивались почти десять лет, лишь последние годы исход принял катастрофические обороты. Люди срывались с мест и уезжали. Поняли, что уже все кончено? Перестали надеяться на лучшее?
Или попросту не смогли находиться среди надвигающегося нечто, поразившее Славинск? Как рыбы скрываются от зарождающегося шторма, могут ли люди подсознательно чувствовать приближающуюся беду?
Версия кладбищенского смотрителя Гвизды про маньяка-похитителя. Пока она самая правдоподобная, но что-то в ней не срастается. Куда прятал тела этот маньяк? В Колодцы? В заброшенные штреки? Зачем? Не слышал я про маньяков в закрытых городках. Где все всех знают и все у всех на виду сложно скрываться почти двенадцать лет, да еще и незаметно похищать людей. Да так, чтобы не наследить, не проколоться, не совершить ошибку. Это должен быть кто-то не местный, но на кого не упадет подозрение. Тот, кто имеет возможность скрыться из города и вывезти тело.
Стоп! Вертолетчики! Залетные, не местные, вывезти тело незаметно на раз плюнуть! Маньяк если и есть, то он работает или работал пилотом вертолета!
Я приободрился от сделанного открытия, усмехнулся собственной догадливости. Но тут же остудил свое самолюбование скептическим замечанием.
Незнакомый человек в городке особенно заметен. Тем более в пилотской форме. Впрочем, такой уж и незнакомый? Для такого городка вертолетчики, поддерживающие связи с Большой Землей, одни из самых уважаемых людей. Их знают в лицо, по именам, стараются поддерживать хорошее отношения. Потому незаметно по улицам с таким багажом местной любви попросту не пройти. Местные, и это точно, могли всегда сказать, где и когда видели пилота. К тому же, время прилета-отлета наверняка отмечается в специальной книжке, следственная группа попросту сверила бы с датами и временем исчезновений. Не дураки ведь, тем более, что тот же Гвизда со своим другом-милиционером наверняка перепробовали все версии. И мысль о пилоте-маньяке им приходила в голову.
Как бы там ни было, даже наличие гипотетического похитителя никоим образом не объясняло происходящее за окном. Но запомнить свою идею стоит, глядишь, именно до этого никто еще не додумывался.
Я отхлебнул чай, блаженно прикрыл глаза. Чай настоялся, вышел в меру крепким, бархатистым. И с сахаром я угадал, не перебивает вкус, а лишь убирает горечь. Вкусно.
Маньяки, инопланетяне, живые города. Призраки в автобусах, пустыри-лабиринты. И кругом недомолвки, недосказанность. Ощущение, словно общая тайна окутывает все вокруг, все к ней чувствуют причастность, но каждый по-своему. Даже Краснов, мой бедный товарищ, и тот оказался втянут во всю эту чертовщину. Или у него не оставалось выбора?
Я сегодня несколько раз подходил к окнам. Часам к двум звуки от невидимых людей и машин исчезли, как-то сами собой враз прекратились. Но я так никого и не увидел, как не высматривал. Надеялся, на шутку или на некий труднообъяснимый акустический феномен.
А потом, в очередной раз, подойдя к окну, я увидел по ту сторону стекла абсолютно неизвестный мне участок города. Вместо заросшего двора был узкий проулок с длинной кирпичной стеной. Красный кирпич был старый, щербатый, с глубокими провалами в местах осыпавшегося цемента. И рисунок гор на фоне неба иной.
Потом был вид на школу. Трехэтажное здание, большие темные окна, заколоченные на первом этаже досками. Высокая жухлая трава, поднимающаяся почти до карниза.
Потом — опять мой привычный двор. Спустя сорок минут — пустырь с тропинкой, ведущей к Колодцам.
Я не видел, как меняется пейзаж за окном, будто невидимый режиссер всегда подгадывал время смены декораций. Я первое время метался из кухни в комнату, чтобы убедится, что в разных окнах — разный пейзаж. Я твердо решил, что я не сошел с ума, но меня так и подмывало выпрыгнуть в окно или хотя бы раскрыть створки, выглянуть наружу.
Ни того, ни другого я не сделал. Я поразился своему спокойствию, своему внутреннему убеждению, что так не бывает — и сел пить чай.
Есть какие-то рамки, за которыми перегорают внутренние предохранители, и ты просто перестаешь воспринимать действительность критически?
Возле меня, прислоненное к холодильнику, стоит самодельное копье. Я смастерил его из алюминиевой трубки, найденной в кладовке, и самого длинного ножа, который смог найти на кухне. Нож с трубкой я соединил изолентой. Копье получилось не очень удобным, легкий вес не давал чувства уверенности. Но это было лучшим, что я смог придумать. Топора в доме у Дениса не оказалось, молоток болтался на высохшей ручке, а разводной ключ показался мне слишком коротким. А тех, кто гнался за мной ночью, я не хотел подпускать к себе близко. После того, что я видел и слышал этим днем, я был уверен — гнались за мной не обычные грабители.
Я со вкусом, не торопясь, пил чай. В животе требовательно заурчало, но я решил перетерпеть голод. Еду нужно экономить. Я на осадном положении.
Я однозначно решил убираться из Славинска. Без вариантов и сомнений. Дождаться вторника и как можно быстрее добраться до аэродрома. А там меня сам черт не остановит. Лишь бы Шишов прилетел. Лишь бы только прилетел.
Что будет, если вертолет не прилетит, я думать не хотел. От одной мысли о возможности такого становилось зябко и постыдно трусливо содрогалось что-то в душе. Потому что я очень, очень боюсь остаться здесь. Очень боюсь выйти за дверь. Боюсь выглянуть в окно. Боюсь думать о плохом.
Потому что просто не знаю, что будет дальше. И это заставляет нервно смеяться и зажиматься в угол в обнимку со своим детским копьем. Ведь страшно, когда от тебя ничего не зависит? Страшно.
А пока не думаешь — ты в порядке. Ты герой кино. Ты усмехаешься и не проявляешь интереса. Пусть ты на грани помешательства, но именно сейчас ты само хладнокровие.
Это так волна замирает на мгновение в самой своей верхней точке, чтобы потом обрушиться вниз. Обрушиться и разбиться.
Поэтому я пролил чай себе на брюки, когда кто-то требовательно постучался в дверь квартиры.
Ноги запутались в табуретке, я не с первого раза смог встать из-за стола. Грохнул чашкой об столешницу, стукнулся плечом о не вовремя начавшую закрываться дверь кухни. Засуетился с перепугу, не сразу понял, что нужно делать.
Стук повторился. И чей-то приглушенный голос из-за двери.
Схватив копье, я быстрым шагом оказался в прихожей. Замер, прислушиваясь. Желание не открывать дверь боролось с желанием увидеть живого человека.
Я вздрогнул, когда в дверь опять стукнули. С той стороны донесся знакомый басок:
— Открывай, твою на лево! Это я, добрый мишка Вини-Пух!
Карчевский плюхнулся на диван с ходу, откинувшись на спинку. Пружины жалобно заскрипели, что-то хрустнуло снизу. Но геолога это мало волновало.
Щеки у бородача были раскрасневшиеся, на лбу и носу скопились капельки пота. Сама борода была всклокочена больше, чем обычно, топорщилась в разные стороны как иглы у дикобраза. Глаза Олега блуждали по квартире, желваки играли. Но когда он поднял взгляд на стоявшего в дверях комнаты меня, то голос его был привычно спокоен и чуть насмешлив.
— Ты всем гостям в рожу пикой тычешь?
Я нисколько не смутился, лишь отставил копье в сторону.
— На меня напали вчера ночью, — сказал я, проходя в комнату и садясь на стул возле письменного стола.
— Напали? — переспросил Карчевский. — Кто?
— Не знаю, я убежал. Шел ночью от Юдина, по дороге кто-то погнался.
— Насильник, развратник и бабка с метлой, — продекламировал Олег, но тут же тряхнул головой. — Не обижайся, это из меня сарказм прет от нервов. Не догнали?
— Нет.
— Так, а гнался-то хоть кто?
— Не разглядел, темно у вас очень ночами.
— Что есть, то есть, — согласился Карчевский. — У тебя попить ничего не найдется?
Я встал и сходил на кухню за водой из графина. Бородач принял из моих рук граненый стакан, в три глотка осушил его, довольно крякнул. Отер мокрые усы.
— А я сегодня целый день как белка в колесе, с городом в пятнашки играю, — пробасил геолог. — Как утром из дома вышел, так до сих пор и на ногах. К Колодцам шел, да вот к тебе попал.
Мое самолюбие несколько задело то, что Олег так быстро охладел к моей истории, но я не стал дуться. Вновь сел на стул, спросил:
— А что случилось?
Карчевский хмыкнул, кивнул в сторону окна.
— Я вижу, у тебя тут то же самое.
За окном высилось хмурое серое здание с высокой полосатой антенной на крыше.
— Это институт геофизики, он на другом конце города, — пояснил Олег.
Я лишь кивнул.
— А я на всю эту свистопляску изнутри, так сказать, смотрел. Плутал, как слепой кутенок. Давно замечал, что местность скачет с места на место, но чтобы так, — Карчевский покачал головой. — Такого еще не было.
— А как это выглядит изнутри? — заинтересованно спросил я.
— А хрен его знает. Идешь по улице, все хорошо. Потом моргнул — бац, и ты уже в дом, который перед тобой возник, втыкаешься, — Олег хохотнул. — А вообще забавная шарада. Еще бы алгоритм понять.
— Я не хочу понимать. Я хочу домой, — произнес я. Вышло уныло.
Карчевский несколько секунд изучал мое лицо, потом махнул рукой, встал с дивана и протопал на кухню.
— Я закурю? — донеслось до меня, и тут же чиркнула спичка.
Я поднялся со стула и последовал за геологом.
Карчевский закрывал своей тушей половину окна, задумчиво дымил в открытую форточку.
— Что это может быть, Олег? — задал я волнующий меня вопрос. Но Карчевский лишь пожал плечами.
— Что, совсем никаких идей? — не сдавался я.
Карчевский бросил на меня взгляд через плечо, вновь уставился в окно.
— Я так думаю, что у тебя у самого с идеями будь здоров. Тут вообще у каждого с этим не заржавеет. Выбирай на вкус.
— Как ты выбрал инопланетян? — забросил я удочку.
Геолог повернулся ко мне, оставив в воздухе шлейф сигаретного дыма.
— А что тебе до инопланетян? Ты инопланетян моих своими лапами не мацкай, — он нахмурился, — Моих инопланетян кроме как для меня, больше ни для кого не существует.
— Это как же так?
— А так. Чтобы вопросов меньше задавали. Вот придет ко мне алчущий юнец и начнет выпытывать: «Дяденька умный геолог, а правда, что вы инопланетян ищите?». Если я ему отвечу положительно, то разговор наш плавно перерастет в диспут с последующим членовредительством. А так я ему в ответ: «Нет, малыш, брешут люди», он и отстанет. А я и себе время сберегу и ясноокому здоровье не пошатну. Так — то вот.
— Олег, — обратился я к собеседнику, садясь на табурет. — Мне не совсем понятен твой веселый настрой. Не знаю, как ты, но я очень, очень боюсь. Мне не стыдно признаваться в этом, я просто хочу жить дальше. Я хочу вернуться домой и больше никогда не возвращаться сюда. Возможно, я сейчас необъективен, но я думаю, что теперь вообще вряд ли покину собственный город когда-либо. Но единственное, что мне требуется сейчас, практически как вакцина умирающему, это понять что происходит. Потому что мне кажется, что я схожу с ума. И от этого мой страх вовсе превращается в ужас. Но я разумный человек. И я понимаю, что ужас этому помеха. Так вот, Олег, мне просто жизненно необходимо знать, что, черт побери, происходит!
Закончил я на повышенных тонах, до боли сжав кулаки. Но тут же опомнился, шумно выдохнул, откинулся на стену.
Карчевский смотрел на меня внимательным взглядом из-под нахмуренных бровей. Смотрел долго, не мигая. Будто изучал, раздумывал, решал. Я же рассматривал узоры на линолеуме, опустив голову. Во мне закипала какая-то детская обида лишенного десерта ребенка. Обида ни на кого конкретно, а в целом на ситуацию. На дурацкую ситуацию, в которую мне «посчастливилось» влипнуть.
Наконец Карчевский отделился от подоконника, ногой вытащил из-под стола второй табурет, сел. Полез в нагрудный карман своего анорака, вытащил оттуда что-то и протянул мне на раскрытой ладони. В его руке, огромной лапище с мозолями, лежал маленький, похожий на гвоздь предмет. Скорее даже не гвоздь, а продолговатый серебристый цилиндр с утолщением на одном из концов.
— Это неизвестный науке сплав из титана, ванадия, хрома и еще нескольких элементов, — прокомментировал геолог. — Я нашел этот предмет возле одного из Колодцев. Нашел давно, случайно. Делал сколы, в одном из камней заметил необычный предмет. Ездил с ним в Екатеринбург, делал там анализы, экспертизы. В условиях Земли такой сплав не получить еще долгие десятилетия, — Карчевский подкинул цилиндр в воздух, поймал и убрал обратно в карман. — Ты не представляешь себе сколько по разным НИИ и лабораториям распихано подобных артефактов. Лежат в архивах, на полках, в хранилищах. Всеми забытые и никому ненужные. Шарики, гвоздики, кубы. Это только так кажется, что ученые сразу хватаются за неизвестные ныне технологии и в короткий срок придумывают нечто стоящее. В реальности все банальнее. Все живут дотациями, а дотации даются только тогда, когда будет прибыль или относительно быстрый результат. Чего гарантировать в данном случае никто не станет. Есть, конечно, энтузиасты, типа меня, которые готовы работать за копейки, но, увы, у них нет научных мощностей необходимого уровня. Так вот и живет, с потенциальным прорывом, отложенным до лучших времен.
Олег почесал бороду, невесело усмехнулся.
— Оттого я, большой и злой мужик, с треском вылетаю из научных комиссий и экспедиций, ругаюсь с профессурой и слыву эдаким дурачком с писаной торбой. Мои статьи перестали печатать, мои работы заворачиваются еще на стадии рассмотрения проекта, меня посылают в самые отдаленные и скучные командировки. Потому что я слишком громкий и угловатый.
Он наклонился ко мне.
— А теперь, на счет три, ты проснешься, и все это исчезнет. Готов?
— Что? — не понял я. Мне показалось или?..
— Закрой глаза, — скомандовал Олег. — Закрой, не бойся. Это лишь иллюзия, лишь матрица. Закрой глаза.
Я подозрительно посмотрел на геолога. Тот был предельно серьезен. Я, все еще ничего не понимая, опустил веки.
— На счет три все вернется на свои места. Пропадет Славинск, и ты окажешься у себя дома, в своей постели, — донесся голос Карчевского. — Раз! Два! Готов? Три!
Наступила тишина.
Я не смел открывать глаза. Я пытался осмыслить слова геолога.
— Молодец, — вдруг раздался голос Олега. — Не веришь в сказки. Теперь, прежде чем открыть глаза, слушай. В кино и в книгах все бывает просто. Сначала сложно, а потом просто. Но в реальной жизни первый попавшийся учитель физики не сможет собрать атомную бомбу, военный вряд ли окажется элитным спецназовцем, а бородатый геолог — ответом на все вопросы. Так не бывает, Игорь.
Я открыл глаза. Напротив меня возвышалась на табуретке большая фигура Карчевского. За окном был неизвестный мне пейзаж.
— Я понимаю, что тебе хочется заякориться за что-то конкретное, поставить во главу угла некую аксиому и плясать от нее, — склонив голову на бок, продолжил Олег. — Решить, что ты сошел с ума и действовать соответствующе. Решить, что прилетели инопланетяне и это все их эксперимент — и вновь делать то, что подобало бы в такой ситуации. Тебе нужна конкретика, Игорь, но ты не к тому человеку обратился. Не надо полагаться на мое мнение. Ни на мое, ни на чье-либо. Потому что здесь никто точно не знает что происходит. И я боюсь, что вряд ли узнают в ближайшие дни. Если только не придет некто, кто все расставит по полочкам. Но как мы уже решили — так не бывает, верно?
Олег вновь закурил, повернулся к столу и облокотился локтями о столешницу. В какой-то миг в его глазах промелькнула непонятная грусть, но тут же вновь сменилась насмешливо-ехидным выражением.
— Не грузись. У тебя водка есть? — обратился он ко мне.
— Коньяк где-то остался, — попытался вспомнить я.
— Тащи, — решительно кивнул геолог. — Не люблю я эту дубовую бурду, но за неимением, как говориться.
Я сходил в комнату, достал из шкафа бутылку. Там было чуть больше половины. Вернулся на кухню.
— Не густо, — протянул геолог. — У тебя случайно сифона нет? Щас бы прогнали коньячок через сифон, с газами оно конкретнее рубит, ежели выпить охота, а выпить мало что есть.
Я смутно догадывался, что такое сифон, детские воспоминания подсовывали изображение графина с газовым баллончиком, но покачал головой.
— Нет, не видел.
Вытащил два стакана, поставил на стол. Со смешенным чувством понял, что если сейчас выставлю остатки еды на стол, то до завтра ее не хватит. Но не выставить не мог, неудобно выходило.
Я подтянул к центру стола тарелку с сухарями из нарезанного кубиками черного хлеба, вытащил из холодильника несколько вареных картофелин.
— Я все равно не понял при чем тут инопланетяне, — покачал головой я. — Думаешь, они каким-то образом связаны с твоей находкой?
— А что? — пожал плечами Олег. — Вполне рабочая версия. У тебя есть другая?
— Нет, нету.
— И у меня нет. А верить-то хочется во что-то, да? Хочется.
— А что ты у Колодцев делаешь? Пытаешься найти еще этих своих фиговин?
— У меня там сетки вниз опущены, в воду, — отозвался Карчевский, отвинчивая крышку коньяка. — Вода со стороны магнитной аномалии идет. Глядишь, вымоет чего интересное. А еще я там храню честно украденный синтезатор частот. Лежит он там себе, перебирает потихоньку все диапазоны, если слышит волнения в эфире — записывает.
— И как успехи?
Олег многозначительно помахал в воздухе рукой, разлил коньяк по стаканам.
— Кстати, вот тебе в копилку теорий, — произнес он, ставя бутылку на стол. — Сегодня ночью я видел сияние со стороны лагеря спасателей.
— Сияние? — моргнул я.
С улицы донесся истошный крик. На короткий миг наши взгляды с Карчевским встретились, а потом, сметая табуретки на пол, мы бросились к окну.
Из окна открывался вид на рощу. Скособоченные ивы с черными прострелами ветвей в желтом наряде. Похожие на тряпичных кукол, которые одевали раньше на чайники для сохранения тепла, такие же дутые, объемные, с широкими подолами. Внизу — кажущийся отсюда пышным и бархатным ковер из опавших листьев. Узкая, еле заметная дорожка, обозначенная по бокам маленькими камушками.
По дорожке, в сторону дома, загребая листья ногами, тяжело бежал человек. Мужчина средних лет, в потертого вида одежонке. Растрепанные русые волосы, вытянутое от страха лицо с крупными пятнами глаз. Вид он имел усталый, его качало из стороны в сторону.
Создавалось впечатление, что он старается держаться середины тропинки, но ему это удается с трудом. Вот он упал, разметав листву, суетливо вскочил, скользя ногами на месте, побежал вновь. Голова его крутилась из стороны в сторону, будто беглец старался заметить что-то, но не знал, в какой стороне оно появится.
— Смотри, возле деревьев, слева, — горячо прошептал Олег, упираясь лбом в стекло.
Действительно, позади беглеца, в тени деревьев, двигались какие-то фигуры. Низко свисающие ветви мешали рассмотреть их получше, но фигуры были черными, размытыми, быстрыми. Они то появлялись, то исчезали за стволами ив, неуловимо для глаза мелькали возле кустов, неумолимо следовали за человеком.
Беглец тоже заметил преследователей, закричал вновь, тонко и жалобно. Упал на колено, пробежал вперед на четвереньках, вскочил и поковылял дальше, цепляясь за ветки.
Одна из фигур отделилась от тени, будто сама была частью ее, черной каракатицей накрыла бегущего человека, повалила на землю. Отчаянный крик, полный ужаса, достиг наших ушей.
Какое-то время было видно отчаянное барахтанье, мелькающие ноги в пыльных ботинках и руки со скрюченными пальцами. Потом борющиеся перекатились под свисающие до земли ветви тополя. Я силился разглядеть хоть что-то под желтым паланкином, но вскоре даже ветви перестали раскачиваться и лишь листья трепетали на ветру. Движущиеся тени, черные фигуры, скрывающиеся в глубине рощи, тоже куда-то подевались, растаяли или слились с осенним полумраком деревьев. Наступила тишина.
Я только сейчас заметил, что не дышу. С каким-то всхлипом я захватил ртом воздух, отстранился от окна.
— Что это было? — я обратился к Карчевскому с нескрываемой дрожью в голосе.
Геолог хмуро смотрел в окно, пожевывая губы. Не поворачиваясь ко мне, проговорил:
— Надеюсь, что все же не инопланетяне.
Вечер мы встречали в разных углах квартиры. Карчевский обосновался на кухне, заставив стол импровизированной пепельницей, роль которой исполняла найденная майонезная банка, миской с сухариками, чашкой с остывшим кофе и практически опустевшей бутылкой с коньяком. Он читал взятую с полки книгу, периодически откладывая ее и подходя к окну.
Я слушал за всеми его перемещениями из комнаты, лежа на диване. Я уставился в хмурое небо, которое было видно через окно, мрачно размышлял.
После того, как мы стали невольными свидетелями нападения загадочных теней на прохожего, все разговоры как-то разом прекратились. Я перестал допытываться у Олега о происходящем в городе, Карчевский перестал хохмить и зубоскалить. Мы недолго посидели за кухонным столом, переваривая увиденное, потом геолог разлил коньяк по стаканам. Не чокаясь, выпили. Я было завел разговор о том, что мы могли бы как-нибудь помочь, а не пялиться в окно, как старые бабки. Карчевский велел мне заткнуться. Я обиделся, встал из-за стола и ушел в комнату.
Спустя час Карчевский пришел в комнату и молча стал ковыряться в книжной полке Дениса. Вытащил коробку шахмат. Предложил сыграть, а не вести себя как маленькие девочки. Я был обижен и отвернулся от него. Олег пробурчал, что сегодня ему все равно придется заночевать у меня, взял с полки книгу и удалился на кухню. Я не стал возражать, внутренне радуясь.
С тех пор, вот уже порядка трех часов, мы старались каждый по своему скоротать время до наступления ночи.
Я лежал на спине, подложив руки под голову. Я смотрел на темнеющее небо. Казалось, оно одно не участвовало в свистопляске картинок за окном.
В моей голове была какая-то затуманенность, пустота. Мысли отказывались складываться во что-то определенное, перескакивали с темы на тему. Мой мозг просто перебирал все события дня, разбавлял их с эмоциями, тасовал будто карты, смешивая с догадками, со страхом смерти, с жалостью к самому себе и с планами действия на завтра. Все это проходило безостановочным потоком сквозь мою голову, вращалось по кругу, вновь и вновь, иррационально и бессмысленно.
Слишком много впечатлений. Слишком много информации. Я не привык так жить.
В какой-то момент я поднялся, чтобы сходить в туалет, и заметил, что в комнате темно. Еще светлело небо на улице, но квартира уже погружалась во мрак, который расползался из дальних углов квартиры по полу и стенам.
Я сходил куда хотел, принес свечи, демонстративно игнорируя читающего Карчевского. А ведь уже и не помню, за что я на него обиделся. Точнее, помню из-за чего, но не помню, с чего я так близко принял сказанное к сердцу. Впрочем, как это часто бывает, нам важен не сам повод обиды, а та показная возможность, которую с помощью этой обиды можно реализовать. Что-то доказать своим видом, своими поступками. Что-то дать понять, дать прочувствовать. Ведь, не обижайся мы, никто бы так ничего и не узнал бы, чего мы хотим?
Но все равно выходило глупо. Потому, после того, как я поставил пару свечей на письменный стол в комнате, закрыл дверь в темную спальню, я выглянул на кухню и сообщил Карчевскому, что ложусь спать. Что могу дать ему матрац и подушку, а также покрывало от дивана. На что Олег, вполне обычно, будто я и не обижался на него, поднял глаза от книги на меня, улыбнулся, покачал головой и сказал, что все равно не заснет. Бессонница. Я, неожиданно для себя, улыбнулся в ответ, сказал, что оставлю все названное на полу в комнате. Пожелал спокойной ночи. Взял из комнаты свечи и принес Олегу на кухню, добавив к уже имеющимся трем. Потом, с легкой душой, пошел на диван. Разделся и лег. Некоторое время разглядывал тени на потолке, которые падали из освещенной кухни. И незаметно провалился в сон без сновидений.
Меня куда-то влекло не сильным, но упорным течением. Я не ощущал своего тела, не чувствовал массы и положения. Я превратился в висящий в черном вакууме взгляд, который скользит из стороны в сторону, но ничего не видит. Я стал глубоководной рыбой, которая медленно дрейфует в абсолютной темноте, окруженная лишь звенящей пустотой.
Сознание лениво удивлялось происходящему, вяло сопротивлялось. Но у меня не было ни рук, но ног, я не мог грести, чтобы задавать направление.
Но меня это не очень расстроило. Я просто поддался мягкому течению, позволил ему двигать меня, медленно разворачивая по кругу. Не было мыслей, не было эмоций, не было ощущений. Тепло, уютно, спокойно.
Из темноты, куда меня влекло, стало проступать нечто. Бледное пятнышко, растущее и приближающееся. Пятнышко раздвигало границы темноты, выплавлялось, вылезало из ткани вакуума. Обретало форму, черты.
Человеческая фигура. Худая человеческая фигура. Мужчина с закрытыми глазами.
Это он звал меня. Манил к себе. Тянул, будто паук муху.
Острое лицо со впалыми щеками, серебристая щетина, глубоко посаженные глаза, тонкая нить рта. Сначала словно нарисованное карандашом, теперь лицо обретало объем и фактуру, наливалась цветом и тенями.
Фигура становилось все больше и больше. Она заполнила весь обзор, руки поднимались навстречу мне. Я захотел нырнуть в его объятия, устремился вперед.
Человек открыл глаза. Сверкающие звезды в зрачках вспыхнули, он подался вперед, ко мне. Но вдруг остановился, глядя мне прямо в лицо. Нахмурился, отшатнулся. Лицо приобрело вид недовольный и разочарованный, губы сжались еще плотнее. Он начал отворачиваться от меня, уходить.
Я рванулся к нему, чувствуя, что упускаю что-то важное, личное.
— Проснись! — гудящий голос заполнил вакуум. Задрожало, посыпалось осколками. Лишь фигура уходила медленно проч.
— Да проснись же! — гаркнуло мне в ухо, и я был грубо вырван из уютной бездны. Я вскрикнул, покачиваясь на ногах, ухватился за что-то холодной над головой.
Я стоял на подоконнике окна спальни в одних трусах. Ноги были ватные, меня бросало вперед-назад. Если бы я не ухватился за гардину…
— Очнулся?! — заорали сбоку, и я дернулся, полетел назад.
Меня поймали сильные руки, пахнуло дешевым табаком. В прыгающем свете стоявшей на полу свечи я разглядел не на шутку обеспокоенного Карчевского.
— Ты какого хрена делаешь? — накинулся он, заметив, что я пришел в себя. — Лунатик, твою мать!
Он помог мне подняться. Я оперся на подоконник, бросил взгляд в окно.
За грязным стеклом с обрывками некогда приклеенной газеты уходил от дома худой мужчина, окутанный потухающим свечением. Я попытался сказать про него Олегу, но из пересохшего горла раздался лишь неразборчивый хрип.
— Идем, вставай, — геолог подставил плечо, помог подняться. Вместе мы вернулись в комнату. Карчевский усадил меня на смятую постель, сходил за свечой, вернулся, плотно закрыв за собой дверь спальни.
Я только что осознал, что чуть не прыгнул в объятия этого незнакомца. Я чуть не выпрыгнул из окна!
— Ты видел? — нервно спросил я Карчевского.
— Видел чего? — без интереса откликнулся Олег. — Сиди, я воды принесу.
Он широким шагом скрылся на кухне.
— Ты видел человека за окном? — крикнул я ему вслед.
— Тебе приснилось, — геолог появился вместе с ответом, принес стакан с водой, всунул мне в руки. — Пей.
— Я серьезно, Олег! — не унимался я, — Он звал меня к себе! Я чуть из окна не прыгнул!
Карчевский сел рядом на диван, помотал головой.
— Никого я не видел. Но тебе верю. Нынче все может быть.
И тут мы оба насторожились. Над головой что-то скрипнуло, протопали быстрые шажки.
— Соседи, — пояснил я.
Карчевский нехорошо посмотрел на меня.
— Какие соседи, Игорь? В этом доме кроме тебя никто не живет уже месяц.
— Но как же…?
— Я поднимался, проверял. Квартиры пусты. Там даже мебели нет.
И в этот миг в подъезде хлопнула дверь.
Карчевский поднялся, повернул голову в сторону прихожей. Я тоже вслушивался, холодея.
На верхних этажах кто-то методично, с равными паузами стучал в двери. А каждую по два стука. Тук-тук. Пауза. Тук-тук.
— Я схожу, посмотрю, — решил Олег, шагнул было к двери.
— Стой! — я вцепился в рукав анорака, потащил на себя. — Стой, не ходи!
Олег недовольно посмотрел на мою руку, аккуратно снял ее.
— Там не люди, ты же знаешь, — я почти умолял его. Я не мог себе и представить, чтобы открыть дверь и впустить внутрь то, что там могло быть. — Не выходи в подъезд.
Тук-тук. Тук-тук.
Звук опустился на этаж ниже. Словно кто-то простукивал квартиры, прислушиваясь в темноте. Я представил себе некое существо, которое переходило от двери к двери, требовательно стучало и пригибалось, ухом ловя каждый шорох из квартир. Зачем? Кто это мог быть?
Олег все еще стоял в нерешительности.
— Не ходи, — повторил я настойчиво. В свете пламени свечей блеснули глаза геолога, он ухмыльнулся в бороду.
— Не ссы, лягуха. Прорвемся, — он шагнул в прихожую.
Я чертыхнулся, метнулся к углу, схватил свое импровизированное копье. Выскочил за Олегом.
Карчевский стоял возле входной двери, плохо различимый в тусклом свете из комнаты, прислушивался. Когда я появился, он жестом приказал мне замереть. Что я и сделал, покрываясь мурашками.
Невидимый гость стучал в двери на этаж выше. Я, затаив дыхание, представлял себе его местоположение.
Тук-тук. Тук-тук. По два раза в одну квартиру. Тишина. Еще раз — тук-тук, тук-тук. Тишина. Вновь стуки, но звук уже другой, мягче. Будто стучат в кнопку на обивке двери.
Шагов я не слышал. Не скрипели перила, не хрустел песок и опавшая штукатурка на ступенях.
Тишина затянулась. И вдруг — тук-тук — удары в квартиру напротив!
Карчевский бросил быстрый взгляд на меня, приставил палец к губам. Я лишь кивнул, судорожно сжимая нелепое копье, вмиг ставшее маленьким и бесполезным.
Стуки прекратились. Сейчас должны постучать в соседнюю дверь.
Тук-тук. Тук-тук.
Так и есть! Лоб покрылся испариной, в горле застрял комок.
Не накручивай себя! Не смей накручивать! Ты не один, все будет хорошо! Все точно будет хорошо.
Очередная серия стуков завершилась. Сейчас, вот, сейчас. Ну же!
Тук-тук!
Стук раздался оглушительно, даже Карчевский немного отпрянул от двери. Как не был я готов, но сердце все равно подпрыгнуло в груди, я чуть не вскрикнул.
Тишина, лишь собственное сдавленное дыхание звучит нервно и рвано.
Тук-тук!
Олег посмотрел на меня, ободряюще кивнул.
Тишина. Секунда за секундой, кажущиеся вечностью…
Кажется, я заорал, когда дверь стала ходить ходуном! На дверь обрушился град ударов, они, казалось, приходились сразу по всей ее площади! Захрустело дерево, с косяка полетела пыль.
Кто-то, многорукий и сильный, рвался в квартиру!
Карчевский навалился всем телом на дверь, вцепившись в ручку. Его сотрясало вместе с дверью, но геолог лишь злобно сопел.
Грохот в квартире стоял неимоверный. Он разливался по всему дому, отдавался эхом в пустом подъезде, заставлял вибрировать оконные стекла!
Кто-то с той стороны двери очень хотел попасть внутрь.
— Помоги же! — рявкнул бородач, упираясь ногами в пол.
Я отбросил копье, подбежал к двери, привалился плечом.
Удары в дверь прекратились так же неожиданно, как и начались. Эхо еще разносило звук по округе, надсадно сопел Олег, но кроме этого больше не было слышно ничего.
Я встретился взглядом с Карчевским. Я впервые увидел в его глазах непонимание и нечто, что я посчитал страхом. Но из-за темноты и торчавшей в стороны бороды я не мог наверняка назвать степень испуга геолога, но мне хотелось думать, что он испытывает то же, что и я.
— Оно ушло, — сказал он мне свистящим шепотом. Я пожал плечами. Я не хотел принимать решения.
— Точно ушло, — добавил Олег уже увереннее и осторожно отлепился от двери, шагнул в сторону.
Ничего не произошло.
— Может, забаррикадируемся чем-нибудь? — спросил я.
— Это можно, — Карчевский почесал затылок. — Мда, есть, над чем подумать.
Мы принесли из комнаты письменный стол, подперли им входную дверь. После чего Карчевский пошел задумчиво курить на кухню, а я на всякий случай присовокупил к столу еще и стул, уперев его ножками в пол, а спинкой в ручку двери.
Постоял на кухне с Карчевским, посмотрел на свое отражение в черном стекле. Успокоился немного, решил все же поспать, потому как навалилась тяжелая усталость, видимо, от пережитого. Глаза слипались, реакция стала как у пьяного.
Уже, когда я почти заснул, сквозь полуприкрытые веки увидел заходящего в комнату Олега.
— Завтра уходим отсюда, — проговорил он. — Соберешь вещи, и двинем к диспетчерской. Нечего тебе тут больше одному куковать.
Я хотел ему ответить, что и так собирался сделать это, но сон одолел меня. Второй раз за одну ночь я уснул. Теперь уже до утра.
