Глава девятая
Рок-Айленд
История городка Рок-Айленд начиналась с военного форта, основанного на бывших землях индейцев: сауков и фоксов. Знаменитый вождь сауков Чёрный Ястреб происходил как раз из этих мест. Основанный при слиянии Скалистой реки и Миссисипи, форт привлекал к себе множество поселенцев, которые использовали его как перевалочную базу в своём неостановимом течении на запад. Вместе с поселенцами приходили те, кто подобно рыбам-полипам присосался к этому потоку, питаясь за его счёт: ростовщики, коммивояжёры, скотопромышленники, бандиты. Очень скоро форт превратился в посёлок с населением в несколько сот семей, который в 1835 году получил звание города. Поначалу Рок-Айленд ничем не выделялся из череды подобных ему городков Среднего Запада, пока в 1856 году компания Чикагской железной дороги не построила здесь первый в стране мост через Миссисипи. Это придало мощный толчок развитию города. В городе возникла лесозаготовительная промышленность, появились мануфактуры по производству скобяных изделий, рельс, сельскохозяйственных орудий. Очень скоро он стал одним из индустриальных центров Иллинойса. Стараниями деловых людей здесь вознеслись огромные дома из виргинской сосны с витражами на окнах. Улицы осветились газовыми фонарями. Повсюду пролегли рельсы для конок, взгромоздились бетонные коробки контор и банков. Рок-Айленд превратился в маленький Нью-Йорк, с той лишь разницей, что море здесь заменяли полноводные реки.
Чихрадзе прибыл сюда в середине ноября. Он не сразу понял, что достиг той цели, о которой так долго говорил Штейн. Лишь увидев крыши вагонов, проплывавшие над холмами шлака возле товарной станции, гардемарин подумал: «Господи, неужели я доехал?». Обычно невозмутимый, он начал горячо молиться, благодаря бога за благополучное окончание пути. Это промышленный пейзаж показался ему сейчас милее самых прекрасных гор далёкой Грузии.
Караван всё ехал и ехал, неторопливый как арабский верблюд, а Чихрадзе, дрожа от возбуждения, строил планы дальнейших действий. Он не задумывался над тем, как будет покупать билет до Нью-Йорка; голова его была полна мыслями о предстоящей встрече с Лесовским. Как на него посмотрит адмирал? Не примется ли корить в смерти Штейна? И не заподозрит ли чего?
Погода здесь была не то, что в Юте. Небо плотно застилали тучи, временами накрапывал дождик, холодный ветер задувал в уши и ноздри. Деревья покрылись желтизной, повсюду валялся сухой лист, люди ходили, сунув руки в карманы, высоко подняв воротники плащей. Одеты горожане были довольно скромно, почти все были без шляп. Странно, но в городе почти не встречалось военных. Даже возле станции, несомненно – одном из ключевых транспортных узлов Севера, Чихрадзе не увидел ни одного солдата. Такая беспечность поразила его.
Наконец, караван остановился, пассажиры спрыгнули на землю, разминая ноги. Гардемарин тоже сунулся было наружу, но его остановил грозный окрик Фокса. Тот покачал пальцем, запрещая ему сходить. Такое обращение обидело Чихрадзе.
Что я тебе, собака что ли в конуре сидеть? – крикнул он по-грузински.
Фокс топнул ногой и красноречивым жестом приказал ему оставаться в повозке. Пришлось подчиниться. Снаружи раздавались какие-то окрики, смех, слышался шорох щебня под ногами. Спустя примерно пятнадцать минут задний полог вагона откинулся, и в просвете показалась голова незнакомого человека.
– Гардемарин Чихрадзе? – осведомился он по-русски.
– Да, – быстро ответил грузин, вздрогнув от неожиданности.
– Вылезайте. Мне поручено встретить вас.
Чихрадзе выкарабкался из вагона, с удовольствием потягиваясь на свежем воздухе.
– С кем имею честь? – спросил он.
– Катакази Константин Гаврилович, сотрудник русской миссии в Вашингтоне.
– Не ожидал, что моей судьбой занимаются на таком уровне.
– Вы даже не представляете, сколько людей занимаются вашей судьбой, – серьёзно ответил Катакази. – Вы один?
– Да.
– Разве Попов не отправлял двух офицеров?
– Второй погиб в горах Сьерра-Невады. Мы попали там в засаду.
– Хм, прискорбно. Вы сохранили карты?
– Да.
– Прекрасно! Следуйте за мной.
Они прошли к ожидавшему их экипажу.
– Как там Андрей Александрович? – спросил Катакази, широко шагая по угольной пыли. – Не планирует выходить в море?
– Не могу знать, – по-военному ответил Чихрадзе. – Я покинул эскадру около двух месяцев назад и с тех пор не имел с ним связи. Кстати, – он пристально посмотрел на резидента, – а откуда вы узнали о моём прибытии?
– У нас есть друзья среди американцев.
Катакази раскрыл дверцу одноколки и отодвинулся, пропуская гардемарина.
– Значит, всё это время вы были в руках южан? – спросил Катакази, когда коляска тронулась в путь.
– Совершенно верно.
– Они обыскивали вас?
– Конечно. Изъяли всё, что нашли. Карты, правда, потом вернули.
– Почему?
– Что почему? – не понял Чихрадзе.
– Почему вернули?
– Не знаю.
– Они не объясняли вам?
Гардемарин иронично посмотрел на него.
– Нет.
– Но ведь они наверняка учиняли вам допрос. Что вы им рассказали?
– А что я мог им рассказать? Всё, что надо, они и так поняли, обнаружив карты.
– И тем не менее они вас отпустили.
– Вас это удивляет?
– Нет. Но почему вас не расстреляли, как другого офицера?
– Полагаю, меня спас хозяин дилижанса. Он что-то объяснил партизанам, и те не стали стрелять.
– Почему же тогда убили второго?
– Он погиб в бою, когда мы отбивались.
– Хм… Понятно.
Но Катакази ничего не было понятно. Он хмурился и явно находился в сомнениях. По его просьбе Чихрадзе подробно описал своё путешествие. Жадно слушая его, резидент постоянно прерывал рассказ гардемарина вопросами, из-за чего Чихрадзе страшно злился, вынужденный по десять раз возвращаться к одному и тому же. Однажды между ними возникла дискуссия. Заметив, с какой иронией смотрит на него Катакази при описании жестокой расправы партизан над мирными гражданами, грузин сердито осведомился, что его так веселит.
– Ваша эмоциональность, – ответил Катакази. – Впрочем, это не порок, а только признак молодости. Сколько вам лет?
– Двадцать три.
– Я так и думал.
– Вы что же, не находите сию экзекуцию возмутительной? – с вызовом спросил гардемарин.
– Как вам сказать… Возмутительна сама война, а экзекуция как часть её не вызывает у меня отторжения. Глупо, возведя плотину, сокрушаться по поводу залитого огорода. Вы так не считаете?
– Ну знаете ли… По-вашему, нет никакой разницы между залитым огородом и человеческой жизнью?
– А по-вашему есть?
Чихрадзе ошарашено взглянул на него.
– Признаюсь, я в замешательстве. Впервые сталкиваюсь с подобным цинизмом.
– Вы считаете меня циником? Напротив, я – величайший гуманист из всех. Вдумайтесь, что есть война? Массовое убийство, голод, разорение семейств. Разве это не преступление?
– Война, конечно, неприятная вещь, – пояснил гардемарин, – но часто она неизбежна. Как ещё народы могут выяснить свои отношения, если не на поле брани. Если угодно, это что-то вроде поединка чести, только с участием больших масс людей.
– Если по-вашему, это – поединок чести, то почему же вы возмущаетесь вышеописанной расправой? Казнённые были трофеем победителей, и те могли распоряжаться ими по своему усмотрению. Разве не так?
– Нет, не так. Если соперничающие стороны начнут истреблять всех пленных, то это будет уже не война, а бойня.
– И что с того?
– Вы полагаете это естественным?
– Я полагаю саму войну неестественной. Но уж коли она началась, все средства хороши.
– Это чудовищно – то, что вы говорите.
– Отнюдь. Это – высшее проявление человеколюбия. Я вижу, что вы – приверженец так называемых правил ведения войны. Скажу вам откровенно, меня смешит это словосочетание. Война сама по себе есть отмена всех человеческих правил. На ней допускаются тысячи таких вещей, за которые в другое время человек пошёл бы на каторгу или на виселицу. И если мы, то есть люди, спокойно взираем на это, то почему нас должна возмущать расправа над мирным населением? Главная цель войны – победа над противником. Следовательно, любой способ, каким мы добьёмся этой победы, хорош и в высшей степени оправдан.
– Другими словами, – произнёс грузин, дрожа от негодования, – вы не считаете предосудительным убийство детей, насилование женщин, сожжение домов…
– Дело не в том, считаю я так или не считаю. Всякая война, если вы присмотритесь к ней повнимательнее, кишит подобного рода явлениями. Так почему мы должны ханжески закрывать на это глаза, рассуждая о неких абстрактных правилах войны? Впрочем, мы отвлеклись от темы, а мне бы многое хотелось узнать. Продолжайте свой рассказ.
Всё ещё клокоча от гнева, грузин вернулся к прерванному повествованию. Он так и не сказал Катакази, что не владеет английским, а тот не спрашивал, полагая это чем-то само собой разумеющимся. Так с самого начала между ними возникло недоразумение.
Минут через тридцать они остановились возле высокого деревянного дома с аккуратными карнизами под окнами и швейцаром возле входа. Рядом под навесом находилось открытое кафе. Дом был выкрашен красной краской, внутри виднелся небольшой холл с кожаной мебелью.
– Вот мы и приехали, – сказал Катакази. – Здесь переночуем, а завтра отправимся в Вашингтон.
– Почему в Вашингтон? – спросил Чихрадзе. – Я думал, в Нью-Йорк. Разве не там стоит эскадра?
– Ах, ну конечно же. Несомненно. Но сначала я представлю вас послу. Он весьма беспокоится по поводу вас.
– Очень мило с его стороны, – буркнул гардемарин.
Непонятно было, то ли он польщён таким вниманием, то ли недоволен. Они прошли внутрь и приблизились к человеку за стойкой. Катакази что-то сказал ему, тот сверился с бумагами и выдал им два ключа.
– Держите, – сказал Константин Гаврилович, передавая один из них своему подопечному. – Это ключ от вашего номера.
– Благодарю вас.
Сердце грузина взыграло. Наконец-то он будет спать на обычной постели, прикрывшись обычным одеялом!
– Возможно, здесь есть и душ? – спросил он с затаённой надеждой.
– И душ, и ванная, если вам угодно, – успокоил его Катакази.
«Я в раю», – подумал грузин.
Константин Гаврилович оказался деликатным человеком. Понимая, что гардемарину нужно прийти в себя после долгой дороги, он не стал докучать ему своей кампанией, и пообещал заглянуть ближе к обеду. Это было весьма своевременное замечание, ибо Чихрадзе уже начал ощущать позывы голода.
В два часа дня, отдохнувший и смывший с себя всю грязь, он спустился вместе с русским резидентом в ресторан. Платил, естественно, Катакази – у Чихрадзе все деньги изъяли южане. Ожидая, пока официант принесёт меню, гардемарин покосился на очень красивую девушку лет двадцати, в одиночестве сидевшую за соседним столиком. Стройная брюнетка в белом платье, она отрешённо смотрела в окно, словно не замечая прикованных к себе взглядов мужчин. Её округлое белое лицо было задумчиво, большие карие глаза безучастно гуляли по лицам проходящих людей. Высокая грудь, нависая над стоявшей тарелкой, поднималась и опускалась в такт ровному дыханию. Рядом сидела служанка – женщина средних лет с завитыми волосами, державшая в руках капот хозяйки. Мужчины пожирали глазами обоих гостий и перемигивались между собой. Удивительно, как эта красавица в белом осмелилась явиться в общественное место одна, без сопровождающих. Неслыханная дерзость по американским меркам.
Нечаянно взгляд девушки упал на него. Она слегка улыбнулась (или ему так показалось?), и сердце грузина взыграло. С превеликим трудом он отвёл от неё свой взор и опустил голову.
– Завидная барышня, не правда ли? – донёсся до него голос резидента. – Только напрасно она вышла из дому одна. Здесь этого не любят.
– Может, она ждёт кавалера, – предположил Чихрадзе, не поднимая глаз.
– Вероятно. Но ему не следует задерживаться. – Он шмыгнул носом и похотливо щёлкнул языком. – Подлинная нимфа, не правда ли?
– Вы правы.
Принесли меню. Гардемарин, раскрыв его, краем глаза следил за красавицей. Какой-то мужчина, встав из-за стола, приблизился к ней, склонился в поклоне и произнёс с улыбкой короткую фразу. Девушка ответила, кинув на него быстрый взгляд. Мужчина подвинул стул и сел, продолжая разговор. Девушка, кажется, находилась в растерянности. Взор её, старательно избегавший лица незнакомца, случайно упал на грузина, и тот понял всё. Мгновенно оценив обстановку, он решительно поднялся. Подошёл к мужчине, встал перед ним, уткнув правый кулак в стол.
– Кажется, мадемуазель не хочет вашего общества, – отчётливо произнёс он по-французски.
Мужчина вскинул брови, хотел что-то ответить, но лишь почесал висок, пожал плечами и, извинившись перед барышней, убрался. Девушка с благодарностью взглянула на Чихрадзе, что-то сказала ему, признательно улыбаясь. Чихрадзе учтиво поклонился и вернулся на своё место.
– Браво, – беззвучно похлопал ему Катакази. – Теперь у вас есть верная поклонница в этом городе. И какая!
Грузин не ответил. Он почему-то был расстроен.
Скоро к девушке присоединился ожидаемый кавалер, и они ушли. Напоследок она обернулась, пронзив сердце грузина ещё одной благосклонной улыбкой. Чихрадзе неотрывно смотрел ей вслед, чувствуя, что уплывает его сладостный сон.
– Теперь вы будете грезить ею, не так ли? – насмешливо осведомился Катакази. – Сочинять в её честь оды и петь о неразделённой любви.
– Вы что же, потешаетесь надо мной?
– Немного. Надеюсь, это не обидит вас. – Он бросил на гардемарина невинный взгляд.
– Я бы советовал вам поостеречься. Мне не нравятся насмешники.
– Бросьте, гардемарин. Не будьте таким чопорным. Всё-таки мы в Америке – стране вольных людей и вольных нравов.
Чихрадзе не разделял этого мнения. Он так грозно зыркнул на Катакази, что тот почёл за благо прекратить свои остроты.
– Ну-с, – произнёс он по окончании обеда. – Теперь отдохнём, а завтра пораньше отправимся в путь. Вы не против?
– Нет. Меня в самом деле что-то клонит ко сну.
Они поднялись в номера, гардемарин бухнулся на свою кровать и проспал добрых три часа. Разбудил его стук в дверь. Очнувшись, он устремил взгляд в окно. Там уже начинало темнеть, сквозь серый туман пробивался электрический свет из противоположного дома. Память его с трудом восстанавливала события последних часов, и должно было пройти около пяти секунд, прежде чем Чихрадзе сообразил, где он находится.
В дверь опять постучали. Гардемарин поднялся, потёр заспанные глаза, пошёл открывать. Он ожидал увидеть Катакази, но это оказалась давешняя девушка из ресторана. Не в силах поверить в своё счастье, грузин застыл как истукан. Гостья что-то произнесла мягким голосом. Грузин покачал головой, показывая, что не понимает. Тогда девушка кивнула внутрь комнаты, как бы спрашивая позволения войти. Гардемарин отошёл в сторону, пропуская её. Красавица прошествовала в номер, обдав его головокружительным запахом духов. Остановившись посреди комнаты, она обернулась и лукаво взглянула на него. Чихрадзе медленно прикрыл за собой дверь.
– Кто вы? – с хрипотцой спросил он по-французски, сразу отбросив все правила приличия.
Она что-то произнесла, затем опустилась в кресло, не сводя с гардемарина пристального взгляда.
– Что вам надо? – спросил Чихрадзе, приближаясь к ней.
Она вдруг вскочила, приблизилась к нему и, обхватив его ладонь своими тонкими пальцами, что-то горячо зашептала. Гардемарин смущённо слушал её, не зная, как поступить. Выставить её за дверь? Но он уже вожделел эту женщину и не мог по собственной воле отказаться от неё. Оставить у себя? Но что скажет Катакази? На какой-то момент мелькнула мысль – пойти к резиденту и попросить у него помощи. Но он тут же передумал – ему не хотелось делиться с другими своим трофеем. Она пришла к нему. К нему, и ни к кому другому! Осознание этого факта кружило ему голову.
– Быть может, вы хотите чаю? – спросил он. – Я могу заказать. – Он изобразил, что звонит в колокольчик, вызывая горничную.
Девушка решительно замотала головой. В её глазах появился испуг. Она опять что-то затараторила, потом словно бы пришла в себя и, сделав паузу, представилась.
– Мэри Бойд.
– Давид Чихрадзе, – поклонился грузин. – Вам нужна помощи, мадемуазель?
Она отняла свои руки от его ладоней, прошлась по комнате, рассеянно скользя пальцами по спинкам кресел и стульев. Потом обернулась и, улыбнувшись, бросила короткую фразу.
– Вы правы, – по-грузински ответил Чихрадзе. – Тут, конечно, не княжеский дворец, но меня устраивает. Если бы вы тоже пересекли пустыню, вы бы меня поняли.
Мэри выглянула в окно и тут же спряталась за занавеской. Посмотрев на следившего за ней Чихрадзе, она поднесла палец к губам. Намёк был ясен.
– Вы скрываетесь? Не беспокойтесь, я вас не выдам. Но хочу предупредить, что завтра я съезжаю. – Он задвигал руками, изображая крутящиеся колёса. – Съезжаю, понимаете? Ту-тууу! Чух-чух…
Она опять затараторила, решительно качая головой.
– Если бы это зависело от меня, милая, я бы всю жизнь провёл в этом номере рядом с тобой, – ухмыльнулся грузин.
Мэри опять приблизилась к нему, заглянула в глаза, чуть дрогнув губами. Затем вдруг быстро поцеловала его в щёку и скользнула к двери. Открывая её, она ещё раз обдала его чарующим взором своих карих глаз и исчезла. Чихрадзе не двигался с места, словно пригвождённый к полу её поцелуем. Всё произошедшее казалось ему чудесным сном. Он потёр щёку, на которой отпечаталась её помада, затем понюхал свои пальцы. Нет, это был не сон. Всё случилось наяву.
Очнувшись от столбняка, он бросился к двери. Но удивительной гостьи, конечно, и след простыл. Она упорхнула словно дивное видение, оставив свой чудный запах на его коже. Гардемарин разочарованно вздохнул и закрыл дверь.
Он не мог догадываться, что его прекрасная гостья сидела в этот момент в соседнем номере и рассказывала о своём коротком визите Константину Гавриловичу Катакази.
– Он не стал говорить со мной, – жаловалась она. – Едва я заикнулась, что прячусь от людей Пинкертона, он тут же выставил меня за дверь.
– И он ничего не рассказал вам? – требовательно спрашивал Катакази.
– Нет. Но он что-то скрывает, я вижу это.
– Как же вы это видите?
– Не могу объяснить. Просто мне показалось, что… что он как будто обрадовался, узнав во мне южанку. Но затем чего-то испугался.
Катакази сумрачно прошёлся по комнате, заложив руки за спину.
– Учтите, мисс Бойд, – сказал он, – я вытащил вас из лап контрразведки вовсе не для того, чтобы вы водили меня за нос. Если мне станет известно, что вы интригуете за моей спиной, я тут же передам вас в руки ребят Пинкертона.
– Но я не обманываю вас! Он в самом деле ничего мне не сказал.
– Хм. Ну что же, благодарю вас. Пока вы свободны. Но возможно завтра мне вновь понадобятся ваши услуги. Будьте наготове.
– Как скажете, мистер Катакази.
Хитрая девица поднялась и проследовала в соседнюю комнату. Почему она не сказала ему правды? Почему умолчала, что иностранец, которого она должна была соблазнить, не говорит по-английски? Она и сама не могла объяснить этого. Просто ей вдруг отчаянно захотелось снова увидеться с ним, прикоснуться к его рукам, заглянуть в чёрные глаза. И что с того, если он не мог понять её слов? Разве это так важно?
Можно ли было назвать это любовью с первого взгляда? Едва ли. В ресторане, где их так ловко свёл Катакази, она не была слишком впечатлена им. Он показался ей слишком кучерявым, слишком экзотичным. Но стоило ему приблизился к ней, стоило услышать его голос, как что-то пробудилось в её душе. Блаженная теплота затопила её тело, в животе закололо от наслаждения. Почему так произошло? Она не знала. Нечто подобное случалось с ней лишь однажды, шесть лет назад, когда она впервые испытала любовь. Но то была детская увлечённость, ничего более. А что же сейчас? Неужели она опять поддалась наивному чувству?
Мэри Бойд была девушкой искушённой – не только в любви, но и, так сказать, в суровых реалиях жизни. В свои двадцать лет она успела вскружить голову не одному десятку мужчин, пошпионить на благо Конфедерации и даже провести месяц в тюрьме в Старом Капитолии. Выпущенная по обмену между сторонами, она вернулась на родину в Мартинсберг, что в Западной Виргинии, где её, находящуюся под пристальным надзором властей, и разыскал Катакази. Неизвестно было, откуда он узнал о ней, но его предложение показалось Мэри заманчивым: соблазнить некоего русского юнца, дабы вытянуть из него информацию о возможном сотрудничестве с Югом. Вводить мужчин в искушение было для Мэри привычным делом, поэтому она с готовностью согласилась, особенно когда резидент показал ей увесистую пачку долларов. Они составили план, по которому Мэри должна была как бы невзначай попасться на глаза гардемарину, а затем попросить у него помощи против агентов Севера. Если Чихрадзе сотрудничал с разведкой Юга, он должен был клюнуть на эту удочку. Так бы всё и произошло, если бы в сердце Мэри не вспыхнуло чувство. Это было смешно и странно: она пренебрегла столькими мужчинами, чтобы оказаться в плену у страсти к молодому офицерику. Мэри и сама была растеряна, столкнувшись с этим. Чувство застигло её в тот момент, когда она менее всего этого ожидала. Надо было решить, как с ним быть. Подавить в себе, прикинувшись безразличной? Или поддаться, обманув доверие Катакази? Решение пришло в тот момент, когда она вновь услышала голос Чихрадзе. Он что-то говорил ей, забавно изображая паровоз и колокольчик, а она смотрел на него во все глаза и упивалась этой минутой. Да, да! Она не будет сопротивляться своей страсти. Идти вопреки сердцу – значит, насиловать свою природу. Разве не для того создал нас Господь, чтобы мы любили друг друга? Разве не велел он нам плодиться и размножаться? И пусть горит синим пламенем весь мир – она будет с этим русским, чего бы это ей ни стоило.
Катакази, конечно, не догадывался, какая буря бушует в сердце женщине. Тайно вывезя её в Рок-Айленд, он пребывал в уверенности, что она находится целиком в его власти. Это заблуждение, вообще свойственное людям, которые привыкли повелевать, превратилось у резидента в самоуспокоенность. Изощрённо провернув дело с Костенко, он не сомневался, что уж с этой взбалмошной девчонкой он справится без труда. А посему, выслушав её отчёт, он немного поразмышлял в одиночестве и направился к своему подопечному.
Тот по всей видимости ещё не пришёл в себя после беседы с прекрасной шпионкой. Глаза его горели, пальцы слегка дрожали от волнения. Открыв дверь, он несколько раз беззвучно открыл и закрыл рот.
– Что с вами, гардемарин? – спросил Катакази.
– Н-нет, ничего… Вы ко мне?
– Разумеется. Иначе зачем бы я постучал в вашу дверь?
– Да, конечно. – Чихрадзе смущённо усмехнулся. – Глупый вопрос.
– Позволите войти?
– Естественно. Прошу.
Константин Гаврилович прошёл в номер, плюхнулся в кресло. В комнате ещё стоял запах Мэри, но Катакази сделал вид, что не заметил его.
– Вот что, Давид Николаевич. Билетов на ближайший поезд мне достать не удалось, поэтому мы задержимся здесь на несколько дней. Вы не против?
Чихрадзе чуть не задохнулся от счастья. С большим усилием подавив вспышку ликования, он напустил на себя небрежный вид и пожал плечами.
– А что мне остаётся? Даже если бы я был против, быстрее поезда всё равно не поспеешь.
– Отчего ж! По крайнему случаю можно нанять дилижанс.
– Нет уж, спасибо, – вздрогнул грузин. – Дилижансами я сыт вдоволь.
Катакази рассмеялся.
– Не опоздайте на ужин, господин гардемарин. Встретимся в ресторане.
Он поднялся и направился к двери.
– Кстати уж, – обернулся он, – коль скоро мы здесь застряли, предлагаю вам сходить в местный театр. Как вы на это смотрите?
– Почему нет? С превеликим удовольствием.
Константин Гаврилович махнул ему рукой и вышел. Чихрадзе, вне себя от радости, принялся мерить шагами комнату. Он вышел на балкон, окинул взглядом город. Тьма ещё не вполне окутала Рок-Айленд, повсюду возвышались серые башни домов, горели цепочки фонарей, внизу ездили экипажи и ходили люди. Чихрадзе втянул в себя воздух, пропитанный гарью и смогом, кашлянул с непривычки. Повернув голову налево, он вдруг увидел на одном из соседних балконов Мэри Бойд. Она с каким-то страхом посмотрела на него, заметила его взгляд, и исчезла в номере. Гардемарин остался стоять с открытым ртом, потрясённый открытием. Оказывается, она – его соседка. Вот удача! Первым его стремлением было кинуться к ней, упасть в ноги, облобызать их, но он пересилил себя. Кто знает, как она встретит незванного визитёра? Не выставит ли вон, обиженная беспардонным вторжением?
Чихрадзе вернулся в комнату и, сжигаемый бурлящей энергией, принялся считать минуты, оставшиеся до ужина. Все его мысли были о ней. Он надеялся, что она опять придёт в ресторан, пусть даже с кавалером, и снова улыбнётся ему или хотя бы чуть заметно кивнёт. Он чувствовал, что между ними установилась незримая связь.
Увы, за ужином её не было. Гардемарин приуныл, был неразговорчив. Константин Гаврилович, глядя на него, прятал улыбку. Он понимал причину грусти своего подопечного и внутренне наслаждался триумфом. Значит, его тактика сработала, и Чихрадзе покорился соблазнительнице. Оставалось лишь считать часы, когда он развяжет свой язык.
Отсутствие красавицы было точно рассчитанным ходом. Ничто так не распаляет чувства влюблённого, как холодность объекта его страсти. Оставляя мисс Бойд в комнате, Катакази целил в самую сердцевину души Чихрадзе. Он хотел проверить, искренна ли была его неприветливость со шпионкой, когда она явилась к нему в номер, или он чего-то опасался, выставляя её за дверь. Теперь, видя отчаяние грузина, он убедился, что гардемарин лишь изображал неприступность, втайне думая о прелестной американке.
Катакази, разумеется, не мог догадываться, что сам оказался на крючке, и что все его искусные планы – лишь следствие лукавства мисс Мэри Бойд.
В театре давали итальянскую оперу. Чихрадзе не слишком обожал этот жанр, но после путешествия на партизанских телегах любое приобщение к цивилизации вселяло в него радость. Он не понимал ни слова из того, что доносилось со сцены, и всё же был счастлив. Лишь одно тревожило его – увидит ли он снова Мэри Бойд. Эта мысль не отпускала его ни на мгновение, и даже сейчас, глядя на карнавальное мелькание костюмов, он думал о её белом платье с узким лазоревым пояском на талии.
Опера закончилась неожиданно скоро, и начались народные песни. На сцену вышел небольшой ансамбль с банджо, скрипкой и контрабасом, вперёд выступили две девушки в простых платьях, чуть позади маячил здоровенный детина в клетчатой рубахе и суконном комбинезоне на подтяжках. Грянула музыка, девушки, держась за руки, начали что-то петь, детина отплясывал гопака. Народ в зале развеселился, послышались хлопки и задорный свист. Чихрадзе недоумённо повернулся к своему спутнику.
– Это театр?
– Местный обычай, – пояснил Катакази, разводя руками. – Каждое представление сопровождается народными танцами или номерами менестрелей.
– Кто такие менестрели?
– Артисты, изображающие негров.
– Понятно.
Песни всё продолжались и продолжались, конца края им не было видно. Ансамбль имел бурный успех, люди пускались в пляс, подпевали и оглушительно вопили от восторга.
– Как бы не было стрельбы, – озабоченно заметил Катакази.
– Чего? – не понял Чихрадзе.
– Стрельбы. Американцы обожают стрелять в потолок, когда им что-то нравится.
Но стрельбы к счастью не было. Зато когда ансамбль грянул очередной бойкий напевчик, на дальнем балконе справа от ложи гардемарина поднялась прекрасная девушка в открытом зелёном платье с огромной рубиновой брошью и перламутровой ниткой жемчуга на смуглой шее. Чихрадзе ойкнул от неожиданности. Это была его ненаглядная. Ничего удивительного, что он не мог узнать её – в этом ослепительном наряде она походила скорее на русскую княжну, чем на американку с восточного побережья. Встретив его восхищённый взгляд, она осклабилась и чуть заметно кивнула. Дрожь пробежала по телу Чихрадзе. Он покрылся потом, руки его скользнули по перилам балкона.
– Что с вами? – наклонился к нему Катакази. – Вы нездоровы?
– Нет, всё в порядке, – пробормотал грузин. – Благодарю вас.
Мэри принялась подпевать артистам. Люди оборачивались к ней, смотрели во все глаза на эту чаровницу и тоже включались в пение. Постепенно воодушевление перекинулось на самые дальние сектора, и вот уже весь зал в едином порыве распевал весёлую песню с лихим речитативом.
Ах, как же сильно я тоскую
По той земле, откуда род веду я.
Посмотри! Посмотри!
Посмотри! Диксиленд.
Там белые раскинулись поля,
И там средь хлопка свет увидел я.
Посмотри! Посмотри!
Посмотри! Диксиленд.
Как жаль, что я не в Дикси.
Ура! Ура!
Я право жить и право умирать
В родном краю сумею отстоять
Далеко, далеко,
Далеко на юге в Дикси.
Ткач Вильям был известный прохиндей,
Женился на старушке без затей.
Посмотри! Посмотри!
Посмотри! Диксиленд.
Оскалив зубы словно барракуда,
Прижал к себе невесту на минуту.
Посмотри! Посмотри!
Посмотри! Диксиленд.
Как жаль, что я не в Дикси.
Ура! Ура!
Я право жить и право умирать
В родном краю сумею отстоять
Далеко, далеко,
Далеко на юге в Дикси.
Ужасен как тесак он был,
Но тем её совсем не огорчил.
Посмотри! Посмотри!
Посмотри! Диксиленд.
Их брак недолговечным был,
И вскоре Вилли сердце ей разбил.
Посмотри! Посмотри!
Посмотри! Диксиленд.
Как жаль, что я не в Дикси.
Ура! Ура!
Я право жить и право умирать
В родном краю сумею отстоять
Далеко, далеко,
Далеко на юге в Дикси.
Слушая песню, Катакази с неодобрением поджимал губы. Взбалмошная девчонка дала волю чувствам и поставила под угрозу его миссию. Кто же открыто выражает свои симпатии к Югу в Иллинойсе? Как-никак идёт война, и сочувствие к врагу могут истолковать как предательство. Особенно если это сочувствие проявляет уличённая шпионка. Нет-нет, всё-таки с женщинами нельзя иметь дела. Они слишком порывисты и неспособны трезво рассуждать.
Зато Чихрадзе был восхищён. Глядя на свою богиню, он всё глубже погружался в какой-то исступлённый транс. Оглушительный хор голосов, гремевший под сводами театра, будоражил его кровь.
– Это удивительно… удивительно, – шептал он. – Как в Грузии…
– Вы тоже поёте в театрах? – насмешливо полюбопытствовал Катакази.
– Вам бы всё ёрничать. Неужели вы глухи к прекрасному?
Резидент не ответил. Его веселило это упоение, а молодой задор он находил жалким.
– Сейчас будет антракт, – сказал он. – Не желаете пройти в буфет?
– Н-нет, благодарю вас. Мне бы хотелось остаться здесь.
Катакази проследил за его взглядом и ухмыльнулся.
– Что ж, понимаю вас. Вы опять увидели свою нимфу. Но боюсь, что вынужден настаивать. Мне бы не хотелось оставлять вас одного. Война, знаете ли.
– Так в чём же дело? Не ходите никуда, сидите здесь.
– Мне надо поговорить с одним человеком. Буфет для этого – самое подходящее место. – Он ещё раз усмехнулся. – И не скрипите зубами. Ваша прелестница, скорее всего, тоже направится туда. Так что я делаю вам услугу.
– Неужели? – вырвалось у гардемарина. Но он тут же смутился и отвёл глаза.
Бродя меж разряженной галдящей толпы, он всё искал ту, ради которой пришёл сюда, но не находил. Катакази всучил ему бокал вина, что-то бубнил на ухо, похлопывая по плечу, а Чихрадзе не слышал его. В какой-то момент ему захотелось признаться своему опекуну, что Мэри Бойд приходила к нему в номер; захотелось похвастаться и испросить совета, но он вовремя опомнился. Заводить связи в чужом городе и в чужой стране было небезопасно, к тому же его ждали на эскадре и любая проволочка была чревата неприятностями.
Но ему страшно не хотелось покидать Рок-Айленд. Мечась между захватившей его страстью и долгом, грузин не знал, на что решиться. То ему казалось, что эскадра никуда не денется и можно целиком отдаться пробудившемуся чувству; то он вспоминал о судьбе Штейна и клялся себе довести до конца их общее дело. Двусмысленные намёки, которыми его закидывал Катакази, лишь добавляли смятения в неспокойную душу гардемарина.
И вот наконец он увидел её. Она плыла к нему с бокалом в руке, улыбающаяся, радостная, а чуть позади семенила служанка. Чихрадзе позабыл обо всём на свете и кинулся навстречу. Он был до того упоён любовью, что чуть не схватил её за руку. Однако в последний момент одумался и щёлкнул каблуками в поклоне.
– Чрезвычайно рад нашей встрече, мадемуазель, – произнёс он по-французски.
Она что-то ответила ему, осклабившись. Подала руку. Гардемарин нежно взял её, прикоснулся губами. Она пощекотала его ладонь нежными подушечками своих пальцев. Люди вокруг смотрели на неё, что-то говорили, учтиво кланяясь. Мэри коротко отвечала им, не сгоняя улыбки с лица. Катакази где-то затерялся.
– Вы были неподражаемы, сударыня, – добавил он по-грузински, рассудив, что для Мэри не имеет значения, на каком языке он говорит.
Она что-то произнесла и поманила его за собой. К несчастью, в этот момент откуда-то вынырнул русский резидент. Столичным франтом завертевшись перед дамой, он сладострастно улыбнулся и что-то сказал ей, кивая на гардемарина. Она напустила на себя холодность, коротко ответила, затем, махнув на прощанье рукой Чихрадзе, чинно удалилась.
– Вы её спугнули, – огорчёно заметил грузин.
– Что с того? Неужто вы имеете на неё какие-то виды?
– Сердцу не прикажешь, – угрюмо отозвался Чихрадзе.
– Прикажешь, Давид Николаевич, ещё как прикажешь. Уж поверьте мне на слово.
Вскоре объявили второе отделение, и люди потянулись в зал.
Вечером, по возвращении из театра, Катакази набросился на Мэри с упрёками.
– Какая блажь на вас нашла? Зачем вы вдруг вздумали петь эту песню? Неужто вы не понимаете, что ходите под дамокловым мечом?
– Я не знаю, что такое дамоклов меч, – огрызнулась девушка.
– Неважно. Вы чуть не провалили задание. Я прихожу к выводу, что напрасно вытащил вас из Мартинсберга.
– Мне всё равно.
– Вот как? Тогда я завтра же отправляю вас обратно.
– А кто вам сказал, что я соглашусь уехать?
– Что-о?
– Кто вам сказал, что я соглашусь уехать? – дерзко повторила она.
– Вы не в том положении, милая, чтобы диктовать мне условия. Если хотите, я отправлю вас вместе с провожатыми из контрразведки.
– Нет уж, увольте. Я вдоволь пообщалась с ними в Старом Капитолии.
– В таком случае извольте чётко выполнять мои указания и не заниматься самодеятельностью. Вы поняли?
– Да.
– Не слышу.
– Да!
Катакази подошёл к окну, взглянул на ночной город.
– Чёрт побери, он уже потерял голову от вас, – пробормотал резидент, не оборачиваясь. – Надо лишь сделать последний шаг, а вы выкидываете непонятные коленца. Я просто не могу взять в толк, как можно быть такой недальновидной. – Он резко обернулся. – А если бы вас арестовали? В хорошенькое же положение вы бы меня поставили.
Она помолчала, нервно перебирая складки платья. Затем подняла глаза на сердитого русского.
– Завтра я вытащу из него всё, что он знает. Обещаю вам.
– Любопытно, каким образом.
– Вам знаком парк возле гостиницы?
– Да.
– Приведите его туда в полдень. Оставьте одного и спрячьтесь где-нибудь, не теряя его из виду. Клянусь вам, он расскажет мне всё.
Катакази недоверчиво посмотрел на неё.
– Что вы намерены делать?
– Это моя забота.
Резидент скептически хмыкнул, но промолчал.
– Я пойду переоденусь, – сказала девушка.
– Угу, – буркнул Катакази, занятый своими мыслями.
Ночью Чихрадзе не спалось. Вожделение снедало его. Вновь и вновь вспоминал он прошедший день, порывался пойти к прекрасной соседке, но не решался. Сознание того, что она живёт рядом, ввергало гардемарина в неистовство. Он не мог, не хотел сдерживать свою страсть. Всего-то и надо было – выйти в коридор, сделать пару десятков шагов направо и постучать в дверь. Но у него не хватало духу на такой поступок, он боялся разорвать ту незримую слабую нить, что связала их за эти два дня. Что, если она выгонит его? Или он явится в неурочный час? Или у неё кто-то будет? Все эти сомнения не давали покоя Чихрадзе, каждый раз вставая неодолимой преградой, когда он уже готов был рвануться к любимой.
Тем удивительнее было для него услышать в полночь осторожный стук в дверь. Поначалу он подумал, что ему померещилось, но стук повторился, на этот раз чуть громче, и гардемарин, страшно недовольный, отправился открывать. На пороге стояла она. В ночном халате, с распущенными волосами. Огромные карие глаза смотрели на него с испугом и надеждой. Ей ничего не понадобилось говорить. Он подхватил её и внёс в комнату. Положил на кровать. Она начала рассеянно развязывать тесёмки халата. Чихрадзе плотоядно смотрел на неё, губы его дрожали. Он сбросил ботинки, стащил через голову рубаху, склонился над нею, поцеловал в лоб. Затем прижался всем телом и уже не помнил ничего, затопленный одним всепоглощающим счастьем.
Спустя полчаса он перекатился на кровать, распаренный, тяжело дышащий, растёкся по простыне, повернул голову к Мэри. Она смотрела на него, глаза её блестели в лунном свете. Он не видел её губ, но был уверен, что они улыбались – чуть-чуть, едва заметно, так, чтобы он понял, как ей хорошо.
Ему вдруг захотелось рассказать ей о своей любви. Что с того, что она не понимала его? Эмоции сильнее слов, и преданное сердце всегда отличит искреннее чувство.
– У нас когда-то был поэт Шота Руставели, – тихо произнёс Чихрадзе по-грузински. – Он написал такие строки…
Есть любовь высоких духом, отблеск высшего начала.
Чтобы дать о ней понятье, языка земного мало.
Дар небес – она нередко нас, людей, преображала
И терзала тех несчастных, чья душа ее взалкала.
Объяснить ее не в силах ни мудрец, ни чародей.
Понапрасну пустословы утомляют слух людей.
Но и тот, кто предан плоти, подражать стремится ей,
Если он вдали страдает от возлюбленной своей.
Называется миджнуром у арабов тот влюбленный,
Кто стремится к совершенству, как безумец исступленный.
Ведь один изнемогает, к горним высям устремленный,
А другой бежит к красоткам, сластолюбец развращенный.
Должен истинно влюбленный быть прекраснее светила,
Для него приличны мудрость, красноречие и сила,
Он богат, великодушен, он всегда исполнен пыла…
Те не в счет, кого природа этих доблестей лишила.
Суть любви всегда прекрасна, непостижна и верна,
Ни с каким любодеяньем не равняется она:
Блуд – одно, любовь – другое, разделяет их стена.
Человеку не пристало путать эти имена.
Она слушала его, ничего не говоря, лишь улыбаясь уголками рта. Когда он замолчал, она обняла его и поцеловала в щёку. Потом принялась напевать. Он узнал песню – Мэри пела её в театре. Исполнив один куплет, она погладила его по груди, села на кровати, накинула халат.
– Ты уходишь? – спросил он с сожалением.
Она обернулась, склонила голову набок, послала ему воздушный поцелуй. Затем поднялась и неслышно скользнула к двери. Чихрадзе увидел, как в прихожей мелькнула полоска света. Неужели всё? – подумалось ему. Все его терзания, чувства – неужели они вспыхнули лишь ради одной этой прекрасной минуты? Ему не хотелось верить в это. Слёзы навернулись на глаза. Он понял, что никогда больше не увидит Мэри Бойд.
– Подъём, гармедарин, – разбудил его утром голос Катакази. – Вы слишком долго спали.
– Оставьте меня, – хмуро откликнулся Чихрадзе. – Я не в настроении.
– Что с того? Нас ждут великие дела, некогда отлёживаться.
– Плевал я на ваши великие дела…
– Но-но, полегче! Я бы попросил вас выбирать выражения.
Чихрадзе не ответил. Ему было всё равно.
– Сегодня мы идём в парк, – сообщил резидент. – Вы не были в парке? Я покажу вам.
– Зачем?
– Надо же вам развеяться. А то вы совсем приуныли. – И, поскольку гардемарин не реагировал, он присел на краешек ложа. – В чём дело, Давид Николаевич? Вы какой-то неживой сегодня. Что-нибудь случилось?
– Ничего не случилось, – вздохнул Чихрадзе, принимая сидячее положение. – Просто мне грустно.
– Отчего?
– Так… сам не знаю.
– Хандра? Это бывает. – Он встал на ноги. – Одевайтесь. Мы, мужчины, должны быть сильными. Разводить сопли – прерогатива женщин.
Резидент ушёл, а Чихрадзе начал неторопливо натягивать рубашку. Апатия нашла на него. Ничего не хотелось делать, только лежать и смотреть в потолок. Но Катакази был прав – нечего разводить сопли. Подумаешь, потерял возлюбленную. Сколько их ещё будет! Не терять же из-за каждой голову.
Так он рассуждал, надевая штаны. Но печаль не отступала, она давила всё сильнее, и он был бессилен против неё.
– За каким чёртом мы идём в этот парк? – проворчал он, когда они вместе с Катакази, умывшись и позавтракав, вышли на улицу.
– Решил, знаете ли, вывести вас на природу. А то вы совсем закиснете в гостинице.
– Благодарю, но я наглотался этой природы, пока ехал в партизанской арбе. Киснуть в гостинице – как раз то, чего мне сейчас не хватает.
Катакази хмыкнул, но ничего не сказал. Он был настроен весьма решительно.
Перейдя через дорогу, они прошли метров двести по тротуару, мимо пятиэтажных деревянных домов, с которых кое-где облезла краска, и оказались перед фигурной металлической решёткой. Катакази свернул направо, повёл гардемарина вдоль палисадников с кипарисами, поотом вышел к чугунным воротам. Створки ворот были открыты, за ними начинался парк.
– Мило, не правда ли? – спросил Катакази, входя внутрь.
Это был настоящий лес, островок нетронутой природы среди промышленного центра. В разные стороны вели тропинки, исчезавшие в зарослях ежевики и крапивы, седыми исполинами возвышались дубы и клёны, возле ограды лежали горы сваленного сухостоя. Птицы не пели – время стояло позднее, и они уже улетели на юг. Лишь где-то вдалеке стучал дятел, да порхали с ветки на ветку серовато-коричневые воробьи.
– Зачем вы притащили меня сюда? – спросил Чихрадзе, подозрительно оглядываясь.
– У меня есть дело к вам.
– А в гостинице нельзя было его решить?
– Нельзя. Там слишком много ушей.
Они неторопливо пошли по утоптанной дорожке, постепенно углубляясь в лес.
– Скажите, – помедлив, спросил резидент, – эта девушка, которая… мм… пела в театре, она… не приходила к вам?
– О чём вы?
– Я задал вам вопрос. Ответьте на него.
– Какого дьявола, Константин Гаврилович! Я не понимаю вас.
– Вы видели её ещё где-нибудь кроме театра и ресторана?
– Видел, – признался Чихрадзе.
– Где?
– Она явилась ко мне в номер позавчера.
– Зачем?
– Не знаю.
– Она что-то просила у вас?
– Возможно.
– Что значит «возможно»?
– Возможно. Я же не говорю по-английски, и не мог знать, зачем она явилась.
– То есть как?
– Что как?
– Вы не говорите по-английски?!
– Вообразите себе.
– Но позвольте… как же тогда Попов осмелился отпустить вас в путешествие?
– Он отпустил Штейна, а я был приставлен к нему больше в качестве телохранителя.
Катакази изумлённо уставился на гардемарина.
– Ушам своим не верю, – пробормотал он.
Пройдя в молчании пару десятков шагов, резидент изрёк:
– Отчего же вы молчали всё это время?
– Не было случая рассказать.
– Я не верю вам.
– Ваше право.
– И вы ни о чём не говорили с этой девушкой? – помолчав, спросил он.
– А как вы полагаете?
Откуда-то издалека вдруг послышался тонкий женский голос, напевавший всё ту же известную им песню. Мужчины вздрогнули. Чихрадзе – потому, что узнал этот голос, а Катакази – потому, что уловил смысл задорных фраз.
– Господи, что она задумала? – пробормотал он, хватаясь за голову.
Бросив испуганный взгляд на гардемарина, он быстро промолвил:
– Извините меня, Давид Николаевич, я должен оставить вас на несколько минут. Никуда не уходите.
И, не дав грузину опомниться, он бросился в сторону, откуда доносился голос.
Южане, к вам страна взывает,
Страшнее смерти что бывает?
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Огни войны зовут нас к мести,
Пусть все сердца забьются вместе!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Вперёд, знамёна Дикси!
Ура! Ура!
Мы право жить и право умирать
в родных краях сумеем отстоять!
В ружьё! В ружьё! Мир принесём мы Дикси!
В ружьё! В ружьё! Мир принесём мы Дикси!
Эта песня вилась меж деревьев, возносилась к кронам и гуляла средь ветвей, дробясь на тысячи звуков. Её напев, излучавший несгибаемую волю гордого народа, ножом резал ухо местного жителя.
– Что же это творится? – лепетал Катакази, спеша к дерзкой певунье. – Обезумела она, что ли?
Краем глаза он увидел силуэт человека, бежавшего параллельно с ним. Он остановился на мгновение, присматриваясь. Зрение не обмануло его – действительно, шагах в тридцати от него мчался человек. Не нужно было гадать, кто это такой. Константин Гаврилович разъярённо зарычал и крикнул что есть силы:
– Стоять!
Человек притормозил, оглянулся на него.
– Куда вы бежите? – грозно обратился к нему Катакази. – Я же велел вам оставаться на месте.
Человек тяжело дышал и смотрел на него сумасшедшим взглядом. В глазах его читалась мольба.
– Возвращайтесь обратно, – приказал Катакази. – Не путайтесь под ногами.
В это время до их слуха долетел второй куплет.
Вот пушки северян рокочут!
Их флаги нам беду пророчат!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Вернём им вызов дерзновенный!
Растопчем их союз презренный!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Она зовёт меня! – чуть не плача, выкрикнул Чихрадзе. – Я должен идти.
– Глупец, – прошипел Катакази. – Вы ничего не понимаете…
– Напротив, Константин Гаврилович, это вы ничего не понимаете.
Он хотел ещё что-то сказать, но махнул в отчаянии рукой и устремился дальше.
– Стоять! – рявкнул Катакази. – Расстреляю!..
Но Чихрадзе не слушал его. Он был пленён голосом любимой и уже не думал ни о чём другом. Лишь сейчас он понял: неспроста она пела ему вчера ночью эту песню. Это был знак, и он шёл на этот знак, словно рыба на приманку.
Катакази опять схватился за голову. События вышли из-под контроля, и это испугало его. Девчонка вела какую-то игру, умудрившись застать его врасплох. Он очень не любил, когда кто-то навязывал ему свои правила. Тем более, легкомысленная барышня из Виргинии. Её следовало примерно наказать.
Зачем бояться и бежать?
Не лучше ль крепче ружья сжать?
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Сомкните вы ряды теснее!
В атаку двигайтесь смелее!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Её расчёт был ясен – она привлекала внимание полиции. Но зачем? Никому не позволено распевать боевые песни мятежников посреди города. Она понимала это и намеренно подставляла себя. Причина могла быть лишь одна: она решила избавиться от опеки русского резидента.
В роскошном зелёном платье, в изумрудном чепце, с цветастым зонтиком от дождя, она шла по тропинке и на весь парк прославляла храбрость южан. Встречные люди таращили на неё глаза, некоторые стучали пальцами по лбу. Она смеялась им в ответ. Какая-то женщина закричала:
– А ну замолкни, шлюха виргинская!
Она весело помахала ей рукой. Старик, сидевший на скамейке, в гневе ударил тростью о землю.
– Я вот сейчас пройдусь по твоей спине палкой, шалава!
Она послала ему воздушный поцелуй. Пусть слушают и смотрят, грязные янки, как умеют за постоять за себя дамы с Юга.
Ликуют южные сердца,
Звенят у пушек голоса.
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Могли ль стерпеть мы униженье
И чести нашей оскорбленье?
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Мэри! – выкрикнул Чихрадзе, выскакивая на тропинку. – Мэри!
Она обернулась. Глаза её просияли, луч солнца, упав на причёску, заблистал в волосах тысячами искр.
– Давид, – промолвили её губы.
Он побежал ей навстречу. Но на пути его вдруг вырос Катакази. Запыхавшийся взмокший резидент выпростал вперёд руку в предостерегающем жесте.
– Не приближайтесь к этой женщине, Давид Николаевич. Она опасна.
– Прочь с дороги, – проревел гардемарин.
– Заклинаю вас. Не делайте глупостей.
– Глупость делаете вы, вставая у меня на пути.
Константин Гаврилович вытащил пистолет.
– Лучше оставайтесь там, где стоите, – сказал он.
На цепь мы вражьих псов посадим,
С их сворами мы быстро сладим!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Разрушим мы гнилой союз!
Избавимся от тяжких уз!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Эта тирада, пропетая девушкой, заставила Катакази криво усмехнуться.
– На что вы рассчитываете, голубушка? Неужто думаете, этот господин поймёт ваши истерические вопли?
– Хей! – раздался незнакомый голос. – Что тут происходит?
По дорожке к ним приближался молодой человек в потёртой синей форме федеральной армии.
– Всё в порядке, юноша, – ответил Константин Гаврилович, пряча револьвер. – Не вмешивайтесь.
– Я слышал пение. Это были вы, мисс?
– Да. Меня заставил петь вот этот жестокий человек, – она показала на Катакази.
– Что ты несёшь, лгунья! – возмутился резидент.
Чихрадзе улучил момент и бросился с кулаками на Константина Гавриловича. В последнее мгновение Катакази уклонился от удара, попытался выхватить пистолет, но гардемарин выбил его из рук. Американец быстро подобрал оружие.
– А ну-ка прекратите. Сейчас я провожу вас всех в полицию…
– Это лишнее, – игриво заметила Мэри. – Полиция сейчас будет здесь.
Она подмигнула солдату и пропела:
На алтаре мы поклянёмся,
Что под врагами не прогнёмся.
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Мы мародёров отразим,
Работу бога завершим!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Я бы не советовал вам петь здесь эти песни, – неприязненно сказал солдат. – Они оскорбляют наш слух.
– Но ведь вы сами хотели видеть полицию, – обиделась девушка. – Зачем же тянуть. Вот, кстати, и она.
Действительно, по тропинке быстро шли двое полицейских, ведомых несколькими посетителями парка. Они были настроены весьма решительно.
– Вы так и будете держать нас под прицелом? – тихо полюбопытствовал Катакази у военнослужащего.
Тот неуверенно посмотрел на пистолет и вернул его владельцу. Константин Гаврилович быстро запихнул оружие в кобуру под сюртуком. Чихрадзе метнулся к своей возлюбленной, обнял её, прошептав несколько нежных грузинских слов.
– Нам сообщили, что кто-то из вас распевал здесь враждебные песни, – произнёс один из полицейских, приближаясь.
– Да-да, – раздалось сразу несколько голосов. – Вот эта мисс исполняла песню в честь мятежников.
– Это правда? – спросил полицейский.
Вместо ответа Мэри улыбнулась и выдала ещё один куплет.
Нельзя, друзья, нам унывать,
Мир должен будет нас признать.
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Когда ж захватчиков накажем,
Об этом детям мы расскажем.
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Мы вынуждены вас арестовать, – заявил полицейский. – Следуйте за нами.
– А если я не пойду?
– Тогда мы применим силу.
– Попробуйте.
– Думаете, я не отважусь?
Полицейский подошёл к девушке, взял её за локоть.
– Пойдёмте, мисс. И советую вам не сопротивляться. Это лишь усугубит вашу вину.
В разговор вмешался Катакази.
– Погодите, офицер. Нельзя ли как-то договориться? Неужели вы приняли всерьёз слова этой девчонки?
Арест Мэри Бойд никак не входил в его планы. Девушка могла выболтать лишнее. Да и Чихрадзе тогда оставался вне его власти.
– Эта мисс совершила государственное преступление, сэр, – резонно возразил полицейский.
– Послушайте, это всего лишь женская блажь. Разве вы не видите, что мисс не в себе?
– Это решат в управлении.
– Офицер, давайте не пороть горячки. – Он подошёл к полицейскому вплотную, понизил голос. – Видите ли, я работаю в одном дипломатическом представительстве, а эта девушка – моя близкая знакомая. Мне бы не хотелось иметь неприятности из-за неё.
– Ничем не могу помочь, сэр.
– Мы можем как-то договориться?
– О чём вы, сэр?
Резидент многозначительно посмотрел на него, достал из внутреннего кармана жилетки бумажник. Полицейский нерешительно откашлялся, кинул взгляд на остальных.
– Не пытайтесь подкупить меня, сэр. Это у вас не получится.
– Вы уверены? – Катакази вздохнул. – Давайте отойдём в сторонку. Здесь слишком шумно, не так ли?
Они сделали несколько шагов, но тут раздался гневный окрик солдата:
– Хей, о чём вы там шепчитесь? Мы должны знать.
Константин Гаврилович досадливо обернулся к нему.
– Не вмешивайтесь, юноша. Вас это не касается.
– Вы так думаете, мистер? Я проливал кровь за эту страну. Не пытайтесь надуть меня.
Распаляя страсти, Мэри опять запела:
А если грусть нас одолеет,
Победа ту печаль развеет.
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
Пусть гордость вам проникнет в душу
И слёзы на щеках осушит!
В ружьё! В ружьё! В ружьё за Дикси!
– Ах ты южная стерва! – заревел солдат, порываясь схватить девушку за горло.
Чихрадзе стукнул его по рукам, оттолкнул в сторону. Второй полицейский влез между ними, стараясь погасить назревавшую драку, но Мэри с силой ударила его в спину. Полицейский обернулся, полез за наручниками.
– Напрасно вы это сделали, мисс.
– Вздорная девчонка, – прошипел Катакази. Он подскочил к стражу порядка и мягко положил ему на руку свою ладонь. – Офицер, прошу вас не торопиться. Уверен, девушка сделала это не нарочно.
Мэри захохотала и ещё раз толкнула полицейского.
– Что вы смотрите, северные крысы? – воскликнула она. – Да здравствует Юг! Да здравствует генерал Ли!
– Вы в этом уверены, сэр? – иронически спросил полицейский Константина Гавриловича.
– Чего вы добиваетесь? – в бешенстве обратился Катакази к девушке. – Хотите, чтобы вас посадили в тюрьму?
– Хочу. Просто мечтаю об этом. Посадите меня в тюрьму, господин офицер! Прошу вас. Ну, будьте душкой.
Полицейский извлёк наручники, попытался схватить Мэри за запястье. Девушка увернулась и спряталась за спину Чихрадзе.
– Спаси меня, Давид! Они хотят разлучить нас.
Грузин решительно заслонил собой барышню.
– Сопротивление при аресте, – сказал полицейский. – Это отягощает вашу вину.
– Что вы делаете, Давид Николаевич? – возопил Катакази. – Прекратите немедленно. Оставьте эту девчонку. Обещаю: с ней ничего не случится.
– Она так не считает, господин Катакази, – ответил гардемарин.
Полицейские попытались заломать ему руки, но куда им было тягаться с опытным бойцом. Чихрадзе швырнул офицеров на Константина Гавриловича, тот упал и оказался придавлен рухнувшими на него стражами порядка. Мэри подскочила к одному из них, ловко вытащила из его кобуры револьвер.
– А ну-ка руки вверх! – отчеканила она.
Полицейские и резидент, чертыхаясь, поднялись, вскинули руки. Свидетели сцены сделали то же самое.
– Нападение на офицеров полиции при исполнении – очень тяжкое преступление, мисс, – предупредил коп, у которого она отобрала пистолет.
– Плевать я на вас хотела.
– И что вы теперь намерены делать? – осведомился у неё Катакази.
– Сейчас мы уйдём с моим милым. Но прежде вы все сдадите нам оружие. – Она повернула голову к Чихрадзе и знаками объяснила ему, чтобы он изъял у всех револьверы. Гардемарин с готовностью выполнил это. – Не вздумайте преследовать нас, – предупредила Мэри. – Пристрелю без всякой пощады.
Она отступила со своим любимым на несколько шагов, держа всех на мушке, затем развернулась и пустилась наутёк. Чихрадзе прытко последовал за ней.
Возле парка дежурило несколько экипажей. Беглецы вскочили в один из них, Мэри велела гнать в гостиницу. Она передала револьвер гардемарину.
– Тебе привычнее обращаться с этим, – засмеялась она, пьяная от счастья.
Чихрадзе сунул оружие за поясной ремень, поцеловал её. Он тоже был счастлив. О небо, как он был счастлив! Наконец-то он обладал ею! Наконец-то их любовь перестала быть тайной. Что будет впереди – он не знал. Да его это и не заботило. Главное – что сейчас они вместе.
Примчавшись в отель, девушка попросила извозчика подождать их, и взлетела вместе с Чихрадзе на второй этаж. Гардемарин, видя, как она отпирает ключом номер Катакази, присвистнул от восхищения.
– Ты и это успела? Поразительно.
Он в свою очередь открыл дверь собственного номера, влетел внутрь, схватил планшет с картами Попова, затем принялся быстро кидать одежду в дорожный саквояж. Туда же швырнул и два пистолета. Потом заглянул в номер Катакази. Мэри спешно собирала свои вещи, перебрасываясь короткими фразами со служанкой.
– Что ты делаешь? – в изумлении спросил он, останавливаясь в дверях.
Барышня улыбнулась ему, подлетела и чмокнула в губы. На мгновение она успокоилась, положила голову ему на плечо, что-то ласково произнесла. Гардемарин ощутил биение её сердца. Служанка выдала гневную тираду, и Мэри вновь переполошилась, начала метаться по комнате, открывая и закрывая шкафы. Чихрадзе так и стоял в дверях, осмысливая произошедшее. Лишь теперь до него начала постепенно доходить суть последних событий. Но размышлять было некогда, враги вот-вот должны были настичь их. Он вернулся за своими вещами, вынес их в коридор, захлопнул дверь. Затем подхватил баулы Мэри и начал торопливо спускаться по лестнице. Женщины, стуча каблуками, шли за ним.
Они чуть не опоздали. В холле уже появился Катакази. Увидев гардемарина, он что-то закричал служащим гостиницы, указывая на него пальцем, но Чихрадзе бросил вещи и вытащил из – за ремня пистолет.
– Без шуток, Константин Гаврилович. – Он повернулся к неграм-носильщикам. – Эй вы, берите наши саквояжи и тащите их в повозку.
Те не двинулись с места. Они таращились на ствол револьвера и были парализованы страхом. Мэри топнула ногой и повторила приказ по-английски. Носильщики сразу очнулись, подхватили сумки.
– Безумец, – сокрушённо промолвил Катакази. – Вы не знаете, что творите.
– Пусть так. Но теперь я сам в ответе за свою судьбу.
С этими словами Чихразе покинул холл отела и влез в открытый экипаж, где его уже ждала возлюбленная. Увенчав свой побег новым поцелуем, они расхохотались, извозчик хлестнул лошадей. Колымага понеслась по ухабистым улицам Рок-Айленда, увозя их прочь из города.
