ЭПИЛОГ

Старый бомж Бирюк, бывший вор в законе, а ныне обитатель Дома престарелых, который здесь называли 'Приютом убогих' и торжественное открытие которого произошло около полугода назад, еще при прежнем мэре, проснулся от гула за окном. Окно было еще новое, крепкое, не рассохшееся и не разбухшее, но обычное, совдеповское, не стеклоблок в пластиковом профиле. А потому и звуки далеких ударов были хорошо слышны, словно окно было открыто настежь.

Проснулся Бирюк и сразу вспомнил: сегодня должны рушить устоявшие в давней битве с конверсией стены 'взрывного' цеха завода 'Искра'.

Что могли уже разобрали и вывезли. Что могло пригодиться в новом строительстве, а такого добра оказалось мало, оставили. А вот

'взрывной' цех не вписывался в новый проект, слишком он был мрачным, кряжистым и ветхим.

Правда, ветхими стены 'взрывного' цеха не были, они только казались такими от шестидесятилетней копоти, которой были покрыты, да из-за выбитых стекол в окнах, забитых фанерой и рваным рубероидом. Кладка конца сороковых годов, послевоенная. Строили завод пленные японцы. Или немцы? Неважно. Строили с соблюдением всех требований технологии строительного производства. Цемента, несмотря на его тогдашний дефицит, не жалели, а сыпали в кладочный раствор столько, сколько было положено, и месили раствор вручную.

Воровство в те времена, конечно, было, но еще не так мощно расцвело, как в последующие годы советской власти. В том числе на стройках объектов народного хозяйства. Что произошло? Хозяина не стало. Государство - это мы. Или: мы - хозяева страны. А хозяину можно все. Можно брать, что плохо лежит. Что лежит хорошо, тоже брать можно. Бирюк был вором. Он тоже брал все, что плохо и хорошо лежало. И еще как брал! Но не у себя же, ешкин кот!

Хозяин так и не пришел. Ни вместе с Горбачевым, ни (прости господи!) с Ельциным. Ни потом. И сейчас его нет - одни рвачи и хапуги. Разве что Сидоров настоящим хозяином станет? Поживем, увидим. Хотя и сейчас уже видно - будет толк из Сидорова. Не для себя колотится, для людей! Вон сколько рабочих мест организовал! А сколько еще организует, когда новый завод заработает!

…И кирпич, из которого сложены стены цеха, тоже хорош - без пережогов, ровный и плотный, как натуральный камень, а на сколах сочного розового цвета, как ветчина, того же времени изготовления.

Даже жалко такую кладку рушить. Но надо. Иные технологии, иные конструкции, иной дизайн. Жизнь иная.

Бирюк, когда он жил в цехе и был бомжем, решил как-то в кубрике своем зимник устроить. Зимний холодильник. Стал стену долбить, вооружившись двухкилограммовой кувалдочкой и широким зубилом.

Долбил, долбил. Долбил, долбил. Замаялся. Кирпич долбился с трудом, мелкими чешуйками отщеплялся, а раствор вообще не долбился. Монолит, ешкин кот!

Дубасили по стенам 'взрывного' настойчиво. В пустом стакане, стоящем на тумбочке рядом с кроватью Бирюка брякала в такт ударам серебряная ложечка.

И чего Сидоров сдал всю взрывчатку? Оставил бы малую толику на всякий случай. Вот и пригодился бы теперь пластид. (Точнее: пластит

- так Альф учил). Заложить по шашечке по углам цеха и… Да кабы знать, что понадобится!…Хотя, можно было и официально взрывников нанять. Просто не учел Сидоров качества кладки, просчитался. Оно и понятно, ешкин кот! Он же зимник себе не устраивал. Вот и долбят крепкие стены цеха драглайном, вернее железным шаром, навешенным на его стрелу. По старинке. А может оно и правильно? Горожане еще тот взрыв не забыли. Когда им пришлось в окна новые стекла вставлять.

Тогда Альфред погиб…Да много тогда кого замесило…

Бирюк поднялся и быстро влез в шерстяной спортивный костюм, натянул на сухие желтоватые ступни шерстяные носки домашней вязки, купленные им на рынке у старушки. Подумал и накинул на плечи махровый халат, подаренный Окрошкой. В его комнате (одиночке, как иногда называл Бирюк свое новое, но уже обжитое за полгода жилье) было не жарко. Позавчера отключили отопление, а вчера к вечеру резко похолодало. Весна. Неустойчивая погода. А он еще, как назло ободрал скотч с окна, приклеенный в зиму, и вытащил вату, которой были заткнуты щели. И сам помыл раму и стекла, чем вызвал приступ негодования штатной уборщицы.

Быстро, по-военному, заправив кровать, Бирюк пошел в ванную. Когда он вышел оттуда, гладко выбритый, умытый и тщательно причесанный, в дверь постучали и тут же, скрипнув, она приоткрылась. Бирюк не выносил закрытых дверей и никогда не запирался на ночь. И вообще он никогда не закрывался на замок, если был в 'Приюте убогих' у себя в комнате.

- Вы уже проснулись?

Это была Майка, рыжеволосая сестричка-опекунша Майка. Майя

Леопольдовна, как ее представила директрисса Дома престарелых. Такое у Майки было интересное сочетание имени и отчества. Впрочем, по имени-отчеству к ней никто не обращался, все звали Майкой. Старики в основном. Старухи звали Маечкой. И при этом мило улыбались, но в красивую Майкину спину смотрели зло, с прищуром и что-то тихо шептали, наверное, слово 'стерва!'. Или что-то другое, обидное.

Женщины! Они всегда женщины, если даже уже старухи и не выдерживают абсолютно никакой конкуренции. А конкуренцию Майка составляла, да еще какую! И не только престарелым обитательницам 'Приюта', но и всей женской половине обслуживающего персонала. Рыжей копной волос, длинными стройными ногами, а главное - возрастом. Майке не было и тридцати. И дворник, и приходящий слесарь-сантехник (по совместительству, электрик) и все сменные сторожа-охранники, все были в нее влюблены. Даже те старые пердуны, в которых еще не совсем потухла искра божья, то есть в меру своего либидо, заигрывали с ней и искали ее расположения.

Бирюк относился к Майке настороженно. А все потому, что сразу после его оформления в Дом престарелых (это случилось по совету

Окрошки и при помощи Сидорова) по 'Приюту' прошел слушок, что Бирюк

- вор в законе и что где-то у него зарыта кубышка с сокровищами. А в богодельне он просто отсиживается после очередного дела, скрывается от закона, так сказать. Чушь, но что еще делать старикам, как не молоть чушь? Бирюк их разубеждать не стал, ему это вряд ли бы удалось. 'Камеру' ему Сидоров выбил одиночную. В ней стоял телевизор

'Сони' и холодильник 'Индезит'. Был в 'камере' отдельный туалет с ванной и маленькая кухонька. Если быть точным, такого одноместного люкса в Доме престарелых раньше не было, его оборудовали специально для Бирюка, так как все другие комнаты были заселены. 'Камеру' сделали из помещения неясного предназначения - не то гостевая, не то кабинет релаксации тут раньше был. Другие старики подобным богатством не обладали, а потому им было совершенно ясно, что Бирюк здесь на особом положении. Сидоров, правда, выделил средства для улучшения жилищных условий всех одиноких и брошенных стариков

'Приюта', но пристройку решили возводить весной, ближе к лету, когда земля разморозится. А постояльцы решили, что все обещания - очередная брехня.

С первого своего появления на работе Майка стала относиться к

Бирюку с повышенным вниманием, чем еще больше укрепила веру стариков и старух в мифическое Бирюково богатство и внесла в душу старого вора сомнение в том, что делает она это просто так, из уважения и от чистого сердца.

- Доброе утро, Егор Николаевич! - Майка лучезарно улыбнулась, стрельнув в Бирюка своими чуть раскосыми зелеными глазами и картинно выгнув руку и оттопырив пальчик, взглянула на маленькие дешевые часики. - Ох! А уже девятый час, - притворно удивилась она.

Стало быть, сегодня снова Майкина смена, подумал Бирюк. Странно!

Ее же только вчера один день-то и не было. То есть сутки, одни сутки. А положено двое. Сутки через двое - такой график. Нарушение трудового законодательства, но что поделаешь, если на такую чисто символическую зарплату желающих работать сестрами-опекуншами, в городе не сыскать? Хоть на переработке денюшку какую-то получить.

Майка прошлась по комнате. Остановилась у заправленной кровати, закинула красивые белые руки за голову и с легким стоном потянулась, выгнув спину, как рыжая кошка. Эротично, ешкин кот!

- Ох! Не выспалась я сегодня! - Снова зеленый выстрел в Бирюка. С намеком. - Сейчас бы поваляться в постельке часок другой.

У Бирюка что-то тренькнуло в груди, но он заставил себя успокоиться.

- Муж спать ночью не давал?

- Какой муж? Не замужняя я. Никто замуж бедную девушку не берет. -

И Майка улыбнулась. Вопреки логике. Должна была изобразить на своей смазливой мордашке что-то вроде досады, а она улыбнулась. - Нет,

Егор Николаевич. Никакой не муж. И не любовник. Некогда мне глупостями заниматься. Я же на заочном в медицинском колледже учусь.

А кроме этого места у меня еще одна подработка есть.

Уж не в гостинице ли 'Центральная'? подумал Бирюк. Встречал я там таких подработчиц.

- …Я в колледже полы мою, - смущенно призналась Майка. - Жить-то надо как-то.

- Тяжело?

Майка пожала плечиками.

- Когда девушка одна, без умного и опытного спутника, ей всегда тяжело. Вы на завтрак спуститесь? - Майка снова выгнула руку и оттопырила пальчик. - Завтрак сегодня как всегда по расписанию. Без задержки. Через десять минут.

- А что сегодня? Манная?

- Овсянка, сэр!

- Нет, спасибо. Я что-нибудь здесь перекушу, - отказался Бирюк. -

Чайку попью. - И подумал: 'А может предложить Майке позавтракать со мной?'.

У Бирюка в холодильнике стояла баночка с красной кижучевой икрой, колбаска - мягкая и полукопченая, сыр какой-то в банке. В заливке из горчицы, оливкового масла и всяких трав. А кроме чая, кофе у него приличный имелся. Правда, растворимый, но дорогой. Окрошка не забывает, продукты подбрасывает регулярно. Нормальным мужиком оказался. Да и был он таким всегда, просто, к нему привыкнуть надо было.

Майка вздохнула:

- Хорошо. А я пойду, овсянки похлебаю…

Так что? Предложить или нет, Майке остаться с ним? А зачем? Чтобы усилить ее разочарование, когда она поймет, что он - обыкновенный бомж, которому посчастливилось окончить свои дни в тепле и уюте?

Нет, не надо. Не честно вселять надежду в ее, пусть уже слегка испорченную корыстью и притворством, но еще такую юную душу.

Бирюк промолчал. Майка тоже молчала, не хотела уходить. Ждала, наверное, что он предложит ей отведать колбаски и бутербродов с лососевой икрой. И кофейку чашечку выпить. Она ведь знала, что у

Бирюка в холодильнике, ей по ее обязанностям положено было следить за тем, чем питаются ее подопечные помимо того, что готовится на кухне Дома престарелых.

- Пойду…, - Майка окинула грустным взглядом Бирюково жилище. -

Картина косо висит.

- Там…, - Бирюк кивнул на окно. - Стены на заводе рушат.

Трясется все. 'Приют' весь ходуном ходит.

- Надо поправить…

Над кроватью висела картина в абстракционистском стиле. На насыщенном сине-фиолетовом фоне - желтые, красные и зеленые пятна.

Словно одновременно горящие огни светофора. А по краям радужные мазки, как отсветы в окнах, или в магазинных витринах. Но яркие пятна расположены горизонтально.

- Надо поправить, - повторила Майка и вытянулась в струнку, желая дотянуться до верхнего края тонкого серебристого багета.

Можно было не тянуться, подумал Бирюк, поправить можно и за нижний край. И вдруг увидел, что короткий белый халатик Майки подскочил вверх и видны ее трусики. Белые, белее халата.

Ешкин кот!

У Бирюка даже дыхание перехватило. Когда он жил на 'Искре', думал, все - отыгрался заяц на барабане. Даже мыслей о бабах ни разу не возникло. А тут, в богодельне…! Майка что ли на него так повлияла?

Или ее трусики? Нет, не моги думать! Только не с ней. Только не с

Майкой. Нельзя! Табу! Он с трудом оторвал свой взгляд от Майкиных трусиков, подошел к окну и стал сердито думать:

'Почему клочок женского белья вызывает у мужиков это? Бретелька там, кружева краешек, застежка какая-нибудь? А у баб тоже так? Если я, скажем, забуду застегнуть ширинку, буду ходить и сверкать трусами, они что, тоже будут воспринимать это, как эротику и станут трястись от страсти? Или, допустим, у меня из штанин завязки от кальсон торчать будут? Ерунда! Какая это эротика? Да и где сейчас можно достать кальсоны с завязками?'.

- Вот теперь ровно, - услышал он за спиной.

Майка подошла и встала рядом. Бирюк ощутил жар ее тела, или жар ему лишь показался, но он попятился от нее, как от чумной и, отойдя, сел на кровать. Оттуда увидел, что Майка зябко передернула плечами

(значит, не шло от нее жара!), подула на стекло, моментально запотевшее, и что-то написала на туманном пятне пальцем. Потом стерла написанное и молча вышла.

На стекле остались две последние буквы: АК. Дурак? А может мудак?

Нет, наверное, дурак. Старый дурак! Бирюк вернулся к окну и стер эти

'АК'. Открыл форточку. Звуки ударов стали еще громче.

Где-то там по площадке носится неугомонный Окрошка. Носится и на всех кричит, учит всех и каждого, как надо работать. Объясняет, небось, машинисту драглайна как правильно управлять механизмами, и в какой участок стены надо вдарить, чтобы половчей ее развалить. И не жалко ему 'родного дома', в котором долгие годы жил? Окрошка теперь не на костылях прыгает. Сидоров заказал ему протез, и Окрошка моментально научился ходить на двух ногах. Словно у него всегда было две ноги. Со стороны и не заметишь, что у человека протез. Быстро и легко выучился. Он вообще быстро всему обучается. Теперь Окрошку все называют Петром Васильевичем. Он теперь большой человек - заместитель директора строительной компании 'Екатерина Великая'.

Директор Сидоров Алексей Алексеевич, но Окрошка по-прежнему зовет его Ляксеичем.

По поводу того, что строить на месте бывшей 'Искры' у них с

Сидоровым спор вышел. Сидоров сказал, что строить будет завод железобетонных изделий, а потом город застраивать и расширять станет. Жилья не хватает. А Окрошка настаивал на том, что строить надо консервный завод. Чтобы все, значит, сыты были и консервов вволю поели. Сидоров посмеялся. Окрошка обиделся. Но обижался он недолго и с жаром включился в работу.

Кроме Окрошки в Сидоровской фирме почти все 'искровцы' работают.

Только Сестры Звягинцевы ушли в монастырь. Работать они не смогли, а богу молиться… Сидоров им посоветовал в монастырь идти и лично к настоятелю отвез. Кроме сестер - все в 'Екатерине Великой'. Кто на рабочих местах, а кто на умственной работе. Ведь в прошлой жизни многие интеллигентными людьми были. Серега Потоцкий, Малыш. Работу

Малыша правда трудно умственной назвать, он в службе безопасности трудится. А Серега конструктором когда-то был. Сейчас у Сидорова какие-то конструкции рассчитывает.

Все при деле. Только он, Бирюк, отдыхает. На государственном обеспечении. Да еще неслабые 'кабанчики' от Окрошки и Сидорова получает. Жрет бутерброды с икрой и сервелатом, пьет кофе. Коньяк в тумбочке стоит у него. Жрет и спит. Ежели что где кольнуло или заломило, будьте любезны - сестра-опекунша. Если что серьезней - тоже помереть не дадут. А если…

Нет. Надо позвонить Сидорову. А лучше встретиться. Может, возьмет на работу? Хоть сторожем. И насчет Майки с ним побазарить.

Майка…

Чуть до грехопадения не довела старика, кошка рыжая зеленоглазая!

Стерва окаянная! Правильно ее старухи так обзывают!

Бирюк прислушался к себе. Недавнее сексуальное возбуждение и не думало проходить. Перед мысленным взором Бирюка стоял ослепительно белый треугольничек Майкиных трусиков.

Фу ты, ешкин кот! Надо чем-то заняться. Сделать что-то своими руками. Выгнать дурную энергию физической нагрузкой. Отвлечься.

Перестановку что ли устроить?

Он осмотрелся. Особенно-то ничего и не переставишь - кровать, тумбочка, кресло, телевизор, холодильник. Все. Нет, не все. Картина!

Картину можно перевесить. Что она над кроватью висит? Он же на кровати валяется все время, и картину снизу не видно. Или в кресле сидит, телевизор смотрит. Картина сбоку. Тут одно из двух - либо на картину пялиться, либо в ящик. Куда бы ее повесить? А если над телевизором? 'Сонька' в проеме стоит между двух дверей - одна дверь в ванную, другая на кухоньку. Нет, не войдет картина в проем.

Широкая шибко. А если ее не поперек, а повдоль повесить?

Бирюк склонил голову набок. А ничего! Так даже больше на светофор похоже стало. Красный, желтый, зеленый. Горят одновременно. Ну и что? Это ж не светофор. Это картина.

Бирюк снял произведение неизвестного, но, по-видимому, неплохого, а может быть даже талантливого художника-абстракциониста с гвоздя, и увидел дверцу тайника.

- Интересно!

Бирюк поставил картину на пол, прислонив ее к стене, не спеша подошел к двери и, нарушив обыкновение, закрыл ее на ключ.

- Так оно спокойней будет, - сказал он сам себе вслух.

На дверке был кодовый замок, но для медвежатника с большим стажем, коим являлся Бирюк, любой замок не проблема. Было бы чем. Заветная котомка лежала в прикроватной тумбочке, с ней Бирюк расстаться не смог. Инструменты там, объяснил он Майке как-то. Мало ли что случится?

Через пару минут Бирюк вытащил из тайника кейс. Взвесив кейс в руке, определил:

- Либо там кирпичи, либо деньги. Подозреваю, что не кирпичи.

Кейс был доверху набит пачками стодолларовых купюр. Бирюк пересчитал пачки, доставая их из кейса и бросая на покрывало кровати

- сто штук по десять тысяч долларов в каждой пачке. Ровно один миллион долларов. Вид миллиона не привел Бирюка в состояние эйфории, он был совершенно спокоен. В своей жизни он видел горку бабок и побольше.

- И на хрена бомжу миллион? Тем более бомжу на полном государственном обеспечении?

Бирюк уселся в кресло, искоса взглянул на кучу долларов и завел неторопливый мысленный разговор с самим собой.

- Что делать с этими деньгами, а, Бирюк? Гульнуть напоследок?

Взять с собой Майку, думаю, она не откажется, и махнуть по Европам?

Погреть старые больные косточки на нерусских пляжах?

- Здесь в тихом уютном номере 'Приюта убогих' под теплым одеялом их верблюжьей шерсти тоже не холодно.

- Может тебе, Бирюк захотелось поплескаться в море? Или в океане?

Чего мелочиться?

- В персональной ванне мне сейчас комфортней. Температуру можно регулировать. А в море холодно. И всякая дрянь морская - рыбки, медузы. Акулы, пираньи всякие…

- Просадить часть бабок в казино? Оттянуться по полной?

Побарагозить всласть?

- Еще чего! Отдать ни за что, ни про что деньги каким-то дармоедам заморским! Хрен им!

- Можно попить дорогих коньяков, поесть омаров.

- Ох, да что омары! Овсянка и манная каша! Здоровая пища. И желудок не болит и со стулом полный порядок. Да и не хочется что-то ничего. Вон в холодильнике полно всего, а аппетита нет ни грамма. В тумбочке коньяк. Хочется водки или вина, скажу Сеньке-сантехнику, принесет. Но не хочется. Ни коньяку, ни водки, ни вина.

- Хочешь заняться любовью с Майкой? А что? Вдруг получится?

- Да какой из меня любовник? Шевельнулось что-то, я уж решил - смогу! А что я смогу? Это большой вопрос. Да, ешкин кот! Ушло мое время. Да от меня Майка в первую же ночь к какому-нибудь негру с твердыми мышцами в койку прыгнет. Только трусики ее беленькие сверкнут.

- Значит, не желаешь шикарно провести время и встретить смерть на огромной гостиничной кровати президентского номера? В объятиях

Майки? Ну ладно, не Майки, какой-нибудь… м-м-м…мулатки.

- Уж лучше я здесь смерть свою встречу. На Родине!

- Ну ладно. А без загулов? Просто посмотреть мир? Где ты был? Да нигде. По стране-то поколесил порядком, но в основном в автозаках и спецвагонах для перевозки заключенных по железной дороге. На мир смотрел через решетку и колючую проволоку. Ты даже море видел только

Черное и только с российского берега.

- Каждый день по телевизору этот 'мир' вижу.

- Сидишь тут как…, как бирюк. Один. В своей 'одиночной камере'.

И с места стронуться не хочешь. А тебе, кстати, не кажется, что твоя

'камера' в этой богодельне напоминает настоящую тюремную камеру? И ты в ней пожизненный срок тянешь? Нет?

- Меня здесь никто не держит. Захочу - возьму свою котомку и уйду.

Снова бомжем стану.

- Никуда ты не уйдешь. Так и усохнешь тут.

- Не твое дело! Пошел на хрен! Сгинь!

- Это ты сейчас сам себе сказал, если забыл…

Бирюк поднял к глазам руки. Они мелко дрожали. Не от волнения, от старости. Да - он стар! Стар для таких развлечений и для поездок. С девками и в одиночку. С загулами и на сухую. Да и не хочется, если честно признаться, не хочется уже ничего.

Деньги шальные, но любые деньги должны приносить счастье, а для него сейчас счастье - видеть, что счастливы другие. Смотреть со стороны пока глаза еще различают свет и людей на этом свете, и видеть, как они радуются.

- Отдам-ка я эти деньги Сидорову. Пусть он их в развитие инфраструктуры города вкладывает. Ему я верю. Он эти деньги по ветру не пустит. А людям счастье будет.

Бирюк встал с кресла и аккуратно, одну к одной сложил пачки в кейс. Подумал и оставил одну пачку. Проворчал по-стариковски:

- Майке дам. Не зря же она старалась, трусы мне свои показывала.