2.
- Где это мы? - спросил Альфред, когда Сидоров подвел его к двери в бывший кабинет начальника взрывного цеха.
Всю дорогу до приюта бомжей он брел, как зомби, держась за рукав
Сидоровского бушлата и механически переставляя ноги. Пока шли через развалины, а потом по цеху он стал понемногу приходить в себя, а на площадке второго этажа перед дверью в приемную остановился и тупо уставился на пожелтевший от времени плакат с частично стершейся надписью: 'Наша цель - коммунизм!'. Под этими словами была надпись, сделанная несколько позже - буквы были яркими, но неровными. 'Я
(сердце) коммунизм', - было написано и нарисовано под лозунгом.
- Это мой дом, - пояснил Сидоров. - Я здесь живу.
Снизу послышались тяжелые неровные шаги, чередующиеся с жестким дуплетным постукиванием, и через минуту на площадку поднялось существо с двумя оранжевыми костылями, похожее на большого паука.
- Окрошка? - удивился Сидоров. - Ты почему не на работе?
- Простыл я, Ляксеич. Мочи нету. Отлежаться бы малость.
- Сачкуешь, Окрошка? - сделал предположение Сидоров.
- Ни боже мой!
Окрошка специализировался на попрошайничестве, гримируясь, то под калеку-афганца, то под инвалида-беженца. Сейчас у него на голове красовалось сооружение, напоминающее чалму, а длинный стеганый халат был порван во многих местах, из прорех торчала грязная желтоватая вата. Единственная нога была обута в сапог с сильно загнутым носком, как у старика Хоттабыча. Опирался Окрошка на костыли и стоял на трех опорах крепко и непоколебимо, как пират Джон Сильвер на палубе
'Эспаньолы'. Ногу Окрошка потерял в прежней жизни, но не на полях сражений, а по пьяне, переходя в неположенном месте железнодорожное полотно. Окрошка частенько говорил: 'Эх, окрошечки бы сейчас покушать! Кисленькой. С настоящим квасом, домашним! С колбаской любительской, с огурчиком, с яичком, со сметанкой, с лучком, укропчиком. Эх-хе-хей!'. Он всех достал перечислением ингредиентов этого блюда. Сам ты, окрошка, говорили ему бомжи. Так и стал Окрошка
Окрошкой.
- Честно, Ляксеич! Ломает всего и горло болит. Глянь! - Окрошка раззявил пасть и высунул бледно-розовый язык в зеленоватом налете. -
И культя ноет, спасу нет. Видать, скоро морозы сильные грянут.
- Ладно, отлежись, - разрешил Сидоров. - Я сегодня добрый. Видишь, родственника встретил. - Сидоров кивнул на Альфреда, тот пропустил слово 'родственник' мимо ушей, может быть, не расслышал или не врубился сразу. - Так что болей на здоровье, Окрошка, - продолжил
Сидоров. - Но прежде, чем спать заваливаться, принеси-ка нам выпить чего-нибудь. Лучше водки.
- Водки? - притворно изумился Окрошка. - Где же я ее достану?
- Твои проблемы, - бросил Сидоров, открывая дверь в свое жилище и проталкивая Альфреда внутрь. Сидоров правильно рассудил, если
Окрошка заболел, значит, будет лечиться, а лекарством, он наверняка запасся для такого случая. Куда-то же он все-таки ходил этим утром!
Если не на работу, стало быть, до ларька на своих трех ногах доскакал.
Самое популярное лекарство в среде бомжей - водка.
- Проходи, будь как дома, - сказал Сидоров. - Квартира у меня большая, двухкомнатная. Даже трех. Приемная, кабинет и маленькая комнатка. В ней, наверное, прежний хозяин бухал или отлеживался с похмелья.
- Где мы? - снова спросил Альфред.
- В кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ, сокращенно 'взрывного' цеха бывшего завода
'Искра'. Ныне это предприятие приватизировали бомжи. А я - старший здесь. Можно сказать, директор завода.
- 'Искра'?
- Ну да. Было такое градообразующее предприятие.
- То-то я смотрю, знакомо мне тут все. Я же работал на 'Искре' после института. Правда, недолго.
- Сюда садись. - Сидоров указал на лавку у батареи отопления, лавка была застелена ветхим лоскутным одеялом. - Здесь теплее.
Альфред сел на лавку и дотронулся рукой до батареи, она была теплой, почти горячей.
- Смотри-ка! - удивился он. - Отопление есть. Забыли отключить завод от теплотрассы?
- Да нет, не забыли. Отключили, а как же? Одиннадцать лет назад. А я кое-что предпринял и организовал подключение бытовок цеха.
- Вы?
- А что ты удивляешься? Я же по специальности строитель-тепловик.
Наш инженерно-строительный закончил. Теплогазоснабжение и вентиляция. Вот и применил свои знания на практике.
- Но как Вам это удалось? Вы что, тогда еще не…
- Тогда я уже три года пробомжевал.
- Но как…?
- Потом расскажу. Сейчас надо обедом заняться. Буржуйку растопить, консервы разогреть, то, се.
Сидоров захлопотал возле буржуйки, разводя огонь, а Альфред
Молотилов с интересом принялся осматривать помещение, в котором очутился. Он хорошо помнил эту приемную. Когда-то он частенько сюда захаживал по долгу службы, но еще чаще просто так, с секретаршей полюбезничать. Секретаршу звали Наденька. Альфреду в ту пору только-только исполнилось двадцать два, а Наденьке и восемнадцать не было. Наденька очень нравилась молодому инженеру, но до серьезной большой любви дело не дошло, не успели они - начались баталии с руководством завода по поводу перепрофилирования завода, а потом массовые увольнения, митинги недовольных и прочие горестные события.
Раскидала Наденьку и Молотилова в разные стороны перестроечная волна…
В приемной было относительно светло - свет сюда проникал через пыльное стекло, трещины на котором были заклеены скотчем. Как позже узнал Альфред, это было единственное застекленное окно на фасаде взрывного цеха. От одного угла к другому (по диагонали) был натянут провод, на котором сушились штаны камуфляжной расцветки и белая футболка с красной надписью на английском. На стенах висели плакаты, призывающие рабочего быть бдительным и одновременно повышать производительность труда. Ну что ж, подумал Альфред, одно другому не мешает. Из мебели здесь, если не считать листа ДСП, установленного на кирпичных подпорках и служащего, по-видимому, хозяину столом, была только лавка, на которой он сидел и буржуйка, на которую
Сидоров уже поставил открытую банку тушенки и черный закопченный котелок с водой. На лист ДСП Сидоров постелил газету, поставил на нее литровую банку с коричневыми переросшими солеными огурцами и полиэтиленовый пакет с подсохшими изогнутыми кусками черного хлеба.
- Можно было бы супчик организовать, да у меня корнеплоды закончились, - вздохнул Сидоров. - Конечно, можно и с одними макаронами, но это не суп, а баланда. Сегодня планировал картофана и морковки с луком добыть, но тебя неожиданно встретил… Зато у меня бананы есть. - Он вытащил откуда-то из угла гроздь почерневших бананов, штук пять. - Как ты к бананам относишься, а, Альфред?
Альфред хотел ответить, что к бананам он относится вполне положительно и что он вообще в вопросах питания человек толерантный, особенно, учитывая его теперешнее положение, но тут в дверь деликатно поскреблись.
- Заходи, Окрошка, - громко сказал Сидоров. - Принес?
Окрошка запрыгнул в приемную на одной ноге, костыли он, по-видимому, оставил в своей норе, но и без них Окрошка был устойчив, как оловянный солдатик Андерсена. Халат и импровизированную чалму он тоже снял и сейчас предстал перед
Сидоровым и Альфредом во всей красе - в ярко-красной косоворотке и синих атласных шароварах, наверное, снятых с мертвого запорожского казака или с актера драмтеатра. Пустая штанина была поднята и заколота на бедре булавкой. В руках Окрошка держал поллитровку дешевой водки с яркой ламинированной этикеткой. Чем хуже содержимое бутылки, тем красивее этикетка - закон равновесия или по научному, баланс.
- О! - протянул он Сидорову бутылку. - Как приказывали, Ляксеич.
Сидоров критически посмотрел на Окрошку, принял из его руки бутылку и сказал, цокнув языком:
- Красавец! Где такую одежку надыбал?
- Гуманитарная помощь из Канады. Вчера в миссии раздача была. Мне, как постоянному клиенту лучшее дали.
- Ну, ладно, ты иди, Окрошка, отлеживайся, - отпустил его Сидоров.
- Полечиться бы…, - неуверенно сказал Окрошка.
Сидоров вздохнул, взял с подоконника щербатый чайный бокал и набулькал Окрошке граммов сто. Окрошка, вытянувшись в струнку и удерживая равновесие, выпил, крякнул и, поблагодарив 'Ляксеича', упрыгал из приемной. Сидоров сходил в кабинет, принес оттуда деревянный ящик и, придвинув его к столу, уселся и разлил водку по емкостям.
- Ну? Не чокаясь. Царствие небесное рабе божьей Катерине. Пусть земля ей пухом будет. - Сидоров выпил залпом, а Альфред вливал в себя водку медленно и при этом глухо стучал зубами о край эмалированной кружки. Закусили. - Ты ешь, ешь, Альфред. Не стесняйся.
- Спасибо…
Сидоров есть не хотел, утром плотно позавтракал, банку сайры съел и два вареных яичка, да кружку крепкого чая выпил. А Альфред был очень голоден, и поэтому ел много и торопливо, одновременно запихивая в рот и тушенку с хлебом, и огурец и банан. Как бы плохо ему не стало, подумал Сидоров, и хотел уже было слегка его тормознуть, напомнить о вреде переедания после длительной голодовки, но Альфред вдруг остановился сам и откинулся спиной на батарею.
- Все. Хватит, - объявил он. - Так можно и заворот кишок получить.
- Давно голодаешь? - поинтересовался Сидоров.
- Не знаю. Не помню… Дня три, наверное, совсем ничего не ел.
Сегодня что у нас? Какой день?
- Среда сегодня. Второе ноября.
- Среда…, - задумчиво повторил Альфред. - Катеньку в среду убили. Девятнадцатого октября…
И заплакал Альфред, затрясся весь. Полез в карман, достал оттуда грязный носовой платок и стал громко сморкаться. Сидоров плеснул водки.
- Выпей. Полегчает, - сказал он строго. - А потом все мне расскажешь.
Они снова, не чокаясь, выпили. Альфред еще долго плакал. Наконец, успокоился, посмотрел на Сидорова воспаленными глазами, сказал зло:
- Подонки! Твари! Деньги все отняли - черт с ними! Дом забрали, машины, все, что было - пусть подавятся! Но убивать-то? - Альфред снова всхлипнул, попытался взять себя в руки. Сам налил себе и
Сидорову. Выпил, стуча зубами. Перекрестился. - Бандиты! Сволочи! -
И все-таки заплакал.
- Кто убил, знаешь?
Альфред кивнул. Он закрыл глаза, и сидел, не двигаясь, только губами шевелил. 'Бандиты… Сволочи… Катенька моя…', почти неслышно шептал Альфред, и слезы текли по его щекам.
- Так кто? - повторил Сидоров свой вопрос.
- Убивали какие-то отморозки. Сначала насиловали, четверо их было.
Чеченцы, наверное. Черные, веселые. Здоровые, кабаны. Сволочи!
Натешились, потом ножом горло Катеньке перерезали.
- А ты где был, когда над Катей измывались? - зло спросил Сидоров, скрипнув зубами. Он сжимал пальцы в кулак и с трудом разжимал их, он готов был врезать Альфреду по залитому слезами лицу. Чтобы в кровь!
Чтобы белые и ровные зубы Альфреда повылетали к чертовой матери! Но бить его не стал, сдержал себя. За что его бить? Что бы мог сделать этот хлюпик против четверых накаченных бычков? Ровным счетом ничего…
- Меня веревкой к потолочной балке подвесили, а рот скотчем залепили, чтобы на помощь не звал. Катеньке тоже…рот…скотчем…
- И как же ты в живых остался? - подозрительно спросил Сидоров.
- Чудом. Отморозки эти дом бензином облили и подожгли. Следы преступления устраняли, а меня заживо сжечь хотели. Когда дом запылал, огонь по потолку пошел, веревка тлеть начала, порвал я ее.
Хотел Катеньку из пожарища вынести, да не смог - крыша начала рушиться. Я через окно выскочил. Только отбежал на десяток метров, крыша рухнула. Сгорело все. И Катенька сгорела… - Альфред обхватил голову руками и заскулил, как побитая собака, запричитал невнятно.
Сидоров достал из кармана пачку 'Примы' без фильтра и закурил.
Рука, держащая зажженную спичку, дрожала.
- Где все это произошло? - спросил он у Альфреда.
- В Шугаевке, на Катиной старой даче, - сквозь слезы ответил тот.
'На моей даче', - мысленно поправил Сидоров Альфреда. - 'Стало быть, нет у меня больше дачи'.
- Я их всех до одного запомнил, - говорил, глотая слезы, Альфред.
- Всех до одного. Помню каждую бандитскую рожу.
- Зачем? Отомстить хочешь?
Альфред не ответил.
- Ладно, проехали. Дальше что было?
- Дайте мне сигарету, пожалуйста, Алексей Алексеевич, - попросил
Альфред. Сидоров вытащил из пачки гнутую сигарету, дал прикурить.
- Не Мальборо, - предупредил он. - Глубоко не затягивайся.
- А! - Альфред махнул рукой. - Я ведь до Катеньки небогато жил.
Всякую гадость курил - и 'Приму' и 'Беломор'. - Альфред глубоко затянулся и тут же закашлялся. (Сидоров усмехнулся). После первой неудачной затяжки Альфред стал курить осторожно, вдыхая едкий дым маленькими порциями и сплевывая табачные крошки, прилипшие к языку.
- На дворе уже ночь была, - продолжил он свой рассказ. - Я услышал, что к горящему дому люди бегут. Собаки лаяли… Я испугался, подумал, решат, что это я пожар устроил! Ушел в лес, там утра и дождался. А потом в город пошел… Не знал, что делать, бродил по улицам, плакал… Меня в милицию забрали. Я им стал обо всем рассказывать, но мне не поверили. Посмеялись и выгнали. Решили, что я бомж, паспорт-то у меня эти чеченцы забрали… Я тогда еще побродил немного и сам в милицию пришел, только в другое отделение, наше, по месту прописки. Заявление у меня принимать не хотели. Потом к какому-то оперуполномоченному отвели. Я ему все с самого начала рассказал. А меня в камеру… Четыре дня держали. А утром, в понедельник…какое же это число было? Двадцать четвертое, кажется?
Да, двадцать четвертое октября. Выгнали меня из милиции. И по шее надавали… И пригрозили, что если еще раз на глаза им покажусь, сильно пожалею… Ну как же? Они же все, менты, купленные этими сволочами…
- Не все…, - подумав о чем-то своем, тихо сказал Сидоров.
- Что?
- Ничего. Дальше рассказывай.
- Дальше… Думал, друзья помогут. Пошел… Зря пошел. Ко многим охранники даже на порог не пустили. Одного, на которого больше, чем на других рассчитывал, возле офиса подкараулил, но он со мной разговаривать не стал. В 'Мерседес' юркнул и укатил. Наверное, эти сволочи всех, кто по бизнесу с Катенькой был завязан, и приятелей наших запугали.
- Чеченцы?
- Да нет. Чеченцы - они обычные, рядовые бандиты… - Альфред поднял голову и, зачем-то понизив голос, словно опасался, что их подслушают, сообщил Сидорову: - Я знаю, кто за всем этим стоит. Банк
'Парус', точнее один из его учредителей - некто Пархоменков Максим
Игоревич.
- Банкир?
- Бандит он, а не банкир. Награбил денег, банк учредил. Его компаньон, Усков Андрей Ильич, тот финансист. Раньше в Сбербанке работал. А Пархоменков, он же Пархом - самый, что ни на есть бандит.
- Пархоменков? Не помню такого. Из молодых что ли?
- Лет тридцать ему…, может, чуть больше. Но появился недавно, года два назад о нем говорить стали. И сразу, как о банкире, но он не банкир. Он бандит, даже разговаривает на жаргоне. Стрелка, братва, бабло, телка, короче, чисто конкретно…
- Так сейчас все говорят, - заметил Сидоров. - Особенно молодежь.
- Нет, - покачал головой Альфред. - Пархом бандит. У него глаза, как у мертвого - взгляд холодный и неподвижный. И вообще, лицо такое…такое… И улыбочка…
- Ну и как это угораздило Катерину с бандитом связаться? - с досадой в голосе сказал Сидоров. - Я помню Катерину, она - баба рисковая была. Но чтобы с бандитами дела иметь, на это она никогда не шла. Дань платить, платила, но и только.
- Катенька на малые проценты клюнула. Кредит в 'Парусе' взяла.
Хотела большую партию товара купить. Под этот кредит все заложила: дом, машины, весь бизнес. Эх! Говорил я ей: 'Проценты маленькие, да риск огромный'. Просил не рисковать, уговаривал. Не послушала.
Решила, как хотела.
- Она такая, - согласился Сидоров. -…Была.
- Катенька эту сделку давно планировала. Фирма-поставщик вроде бы надежная. Во всяком случае, казалась надежной. Немецкая.
Малоизвестная у нас, в России, но цены отличные, а качество товара немецкое. Мы с ней, с этой фирмой четыре сделки провели до этого самого случая. Предоплату небольшую делали, от двадцати до двухсот тысяч евро. А потом сделка наметилась на двадцать два миллиона.
- Ого! - изумился Сидоров.
- Шесть миллионов шестьсот тысяч аванс, - продолжал Альфред. -
Тридцать процентов от суммы поставки, исключая транспортные расходы.
Остальные семьдесят - по факту получения товара. Катенька сама в
Германию дважды летала и они, немцы здесь были один раз. Потом-то мы с Катенькой поняли, что это обычный кидок. Правда, тщательно подготовленный. И что кидок этот Пархом организовал. Фирма-поставщик испарилась, деньги наши пропали, товар, естественно мы не получили…
- Классика! - сказал Сидоров. - А потом Катерине пришло уведомление из банка о срочном погашении кредита. Кредит-то наверняка на короткий срок оформляли?
- На месяц, - уныло подтвердил Альфред. - Катенька планировала большую часть товара, процентов восемьдесят пять, оптом сдать и кредит погасить. А оставшийся товар через собственные торговые предприятия в розницу реализовать… Мы рассчитывали на этой сделке два с половиной миллиона евро чистой прибыли получить.
А получили то, что получили, хотел подытожить Сидоров, но промолчал - не тот случай, чтобы ерничать. Он посмотрел на Альфреда, тот сидел понурый и моргал глазами, наверное, боролся со сном.
- Выпьем? - предложил Сидоров, Альфред безучастно кивнул.
Выпили по чуть-чуть.
- Просчитал ваш Пархом Катерину, - сказал Сидоров. - Видать досье на нее собрал. Точно знал - баба рисковая, легко ради такой прибыли ва-банк пойдет. Она ведь частенько нечто подобное совершала.
Однажды, когда мы с ней только жить вместе стали…
- Нет, вы мне объясните, Алексей Алексеевич, - перебил Сидорова
Альфред. - Убивать-то зачем? Ну, кинул, подонок, а убивать…?
- Концы обрубил - раз, - объяснил Сидоров. - И в назидание другим
- два. Обозначил себя, как человека решительного и на все готового.
- Человека? Не человек он! Нелюдь! Упырь!
- Это да, - согласился Сидоров.
- Как только земля таких носит? - срывающимся голосом вопрошал
Альфред. - Нет в мире справедливости. Убить бы этого гада! Я бы сам его убил, если бы смог до него добраться. Горло бы ему перегрыз! За
Катеньку…
- Его бог накажет, - рассудительно произнес Сидоров и о чем-то задумался, добавил потом чуть слышно: - Или кто другой…
Он разлил остатки водки, получилось помногу.
- А теперь, давай-ка, выпьем за твою везучесть, Альфред, - предложил Сидоров, подняв над столом кружку.
- Повезло, так повезло, - мрачно согласился новоиспеченный бомж.
- Живой, все-таки!
- Лучше бы сгорел… - Альфред нехотя чокнулся с Сидоровым и так же нехотя стал пить, но до дна выпить свою порцию не смог, отставил кружку, и его всего передернуло.
А Сидоров выпил до дна.
- Везунчиком ты оказался, - сказал он, занюхав водку корочкой хлеба. - И не в том дело, что в даче моей не сгорел вместе с телом
Катерины… Да, да, в моей даче, мне она от мамы в наследство досталась. И мы с Катериной долго на этой даче жили. Сначала, когда оборотные средства ее предприятия увеличивали, потом, когда дом строили… Но не в этом суть. Что не сгорел заживо - повезло. А еще больше тебе повезло, когда тебя из ментуры выперли. Не выпереть тебя должны были, а отвезти куда-нибудь за город и грохнуть тебя там по-тихому. Не пойму, почему отпустили. Наверное, все-таки к правильному менту ты попал. Как, кстати, фамилия опера, которому ты свою историю рассказывал?
- Смешная какая-то… Я уже не помню. Правило, что ли?
- Может быть, Мотовило?
- Точно! Мотовило. Мордастый такой. С рыжими усами. А вы что, знаете его, Алексей Алексеевич?
- Встречались как-то… Слушай, Альфред, - Сидоров решил поменять тему разговора. - Может быть, на ТЫ меня называть будешь? Не на столько уж я тебя старше, чтобы ты меня на ВЫ, да еще по имени-отчеству величал. Ты с какого года?
- С семьдесят второго. В январе тридцать три исполнилось. Пятого января… Возраст Иисуса Христа!
- Вот видишь! А я с шестьдесят третьего. Февральский. Девять лет разницы, меньше даже. Кроме того, мы с тобой почти родственники. На одной бабе женаты были. Молочные братья, можно сказать.
- Хорошо, - согласился Альфред. - Иду на ТЫ! - Как-то он резко опьянел. - Буду звать тебя Алексеем… Или братом… А ты не сердишься на меня за Катеньку? На то, что я…, ну…, на твое место…? Что Катенька…, что мы с ней…
- Не сержусь. Чего нам теперь-то враждовать, когда Катерины нет?
- Нет, - пьяно подтвердил Альфред. - Нет ее больше… Нет бо-о-льше моей…нашей Катеньки… Катенька, она знаешь, какая бы-была? Знаешь, конечно… Она хо-о-рошая бы-была… Умная и работать лю-у-била… А еще она ве-е-селая бы-была, шутила часто… Пархома как-то назвала г-г-господином Пархоменко. А он ду-у-рак дураком, возмущается, говорит: Моя фамилия
Па-а-рхоменков… У меня, гово-о-рит, 'В' на к-конце. А она ему: А мне все равно, что у вас на к-конце. Меня ваш конец со-о-ве-е-ршенно не ин-те-ре-сует…
- Да, нашла с кем шутки такие шутить, - пробормотал Сидоров.
Альфреда совсем развезло, он уже болтал всякие глупости, сильно заикался, плакал, а то лез обниматься с Сидоровым или грозил невидимому Пархому перегрызть горло. Потом Альфред вырубился окончательно. Сидоров перенес его из приемной-столовой в кабинет-спальню и уложил спать на свой знаменитый матрац. Под голову положил резиновую надувную подушку в розовой наволочке из плюша.
Альфред вдруг очнулся и, пьяно посмотрев на Сидорова, сказал:
- Один из этих подонков перед тем, как Катеньке горло перерезать скотч с ее рта сорвал и спросил: 'Ну, что, сука, уяснила теперь, что у Пархома на конце?'. А она отвернулась от него и сказала тихо:
'Прости меня, папочка…'. Почему она так сказала?
- Не знаю. Спи.
- Я тоже не знаю, - бормотал Альфред, засыпая. - Я Катенькиных родителей никогда не видел…
И я не видел, подумал Сидоров.
