Вечер выдался на удивление холодным, ветреным и каким-то серым, словно сами боги были против всего живого в тот день, казалось, что наступила осень. Торинградский князь, словно решил бросить вызов богам, устроил праздничный ужин такой, что не посрамил бы самого великого конунга. В гриднице был затоплен очаг, целое дерево весело полыхало, давая тепло всем сидящим за княжеским столом. Огонь окрашивал стены в желтовато-оранжевый цвет, заставляя вспомнить о недавнем солнышке, что пригревало землю.

Княгиня Марфа потрудилась на славу, Торин, сколько не оглядывал гридницу, так и не смог найти какого-либо изъяна в приготовлениях хозяйки к пиру. Накануне вымытая дочиста, трапезная зала казалось очень уютной и светлой, выскобленные деревянные стены были цвета чистого песка. Создавалось впечатление, что в стенах этой залы был маленький островок тепла и уюта, который так и манил гостей и жителей Торинграда.

За застеленным белоснежной скатертью столом, собрались княжеские семьи и дружинники обоих князей. Во главе стола восседал князь Торин, одетый в четь праздничного пира в темно-синий кафтан, расшитый спереди золотом, на плечо левое было небрежно накинуто корзно, синие шаровары заправлены в сапоги из мягкой телячьей кожи, голову князя покрывала темно-синяя шапка, расшитая золотом, а по краю бобровым мехом.

По правую руку от князя Торина сидел князь Фарлаф — широкоплечий седой мужчина среднего роста с длинным крючковатым носом. Фарлаф был в сером кафтане и корзно, из-за этого он в неясном свете очага, казалось, был высечен из камня. Князь осматривался вокруг, стараясь делать это незаметно, не злить лишний раз Торина. Фарлаф прекрасно понимал горечь его друга, его горе от отсутствия наследника, но в тоже время Фарлаф ничего не мог поделать с собой — он радовался удаче, свалившейся на голову сына. Пусть сам Карн еще не понимал этого, но Фарлаф, который знал, как тяжело построить град, не мог не оценивать будущие владения сына.

Далее, за князем Фарлафом, сидели княжич Карн и княжич Рулаф, удивительно похожие между собой, они даже одеты были оба в зеленые кафтаны, что привело к тому, что их все путали между собой. Русые волосы обоих были коротко подстрижены, серые глаза с любопытством взирали на всё вокруг, единственным, что отличием братьев, было то, что щеки Рулафа еще не утратили детской округлости.

По левую руку от Торина сидела княгиня Марфа в богатой шитой золотом ферязи красивого голубого цвета и повойнике, который венчал широкий золотой обруч. Рядом с княгиней сидела Прекраса, вся бело-розово-золотистая, красивая как никогда.

Княгиню и княжну редко приглашали трапезничать в гридницу, но сватовство делало их присутствие за столом желательным, особенно для княжича Карна.

Пир шел своим чередом: князья вели степенную беседу о погоде, урожае и охоте, дружинники негромко (всё-таки за столом княгиня) переругивались, спорили и тут же мирились. Яромир шутил и задирался громче всех, привлекая внимание не только воинов, но и рабынь, разносящих блюда, они то и дело пытались подсунуть ему кусок побольше, но он во хмелю не замечал этого. Княгиня Марфа изредка бросала полные нежности взгляды на Дага, но тот не видел ничего кроме своего кубка с брагой, он даже не замечал дружинных перепалок.

Княжич Карн довольно глядел на свою будущую жену, пригожа, что тут скажешь, услада для взора, много радости доставит её красота на ложе супружеском. И увидев, как княжна поспешно отвела свой взор от него, Карн довольно улыбнулся.

А княжича Рулафа не интересовало местное веселье, все помыслы его теперь принадлежали княжне Прекрасе, ибо был он покорен ею с первого взгляда. И черная зависть по отношению к брату терзала Рулафа, ведь именно Карну, рожденному на год раньше его, выпадет счастье иметь столь прелестную жену.

Сама же Прекраса осталась довольна внешностью жениха своего, ничего отталкивающего в нем не было, как и не было сияющей золотой красоты Яромира. А жаль, как жаль. Она стрельнула взглядом в сторону дружинников, где раскрасневшийся от выпитого Яромир что-то громко рассказывал соседям по столу.

— Княгиня Силье будет рада принять такую красивую дочь в своем доме, — довольно проговорил князь Фарлаф, — пока будем строить им двор, друг мой, Торин, твоя дочь станет нам родной и горячо любимой. Думаю, начнем строить со следующего травеня .

Марфа фыркнула про себя, не поверив, что холодная и надменная Силье сможет полюбить её дочь, но глаз поднять на князей не посмела.

— Да, ты прав, мой друг, как только сойдут снега, просохнут дороги, так и начнем возводить новый двор, а ты, Карн, собирай свою дружину, верных людей, на которых можно положиться в трудный миг. Наши с твоим отцом дружины не подвели нас ни разу, и мы теперь правители, так что запоминай и мотай на ус науку нашу, ведь оба мы тебе теперь отцами будем, — добродушно учил Карна Торин.

— Вот Карн и обзавелся ты еще одним отцом, — улыбнувшись, сказал Фарлаф — с такими родителями не пропадешь.

Княжич Карн улыбался и кивал, не смея встревать в разговор отца и родственника будущего, в этот момент взгляд его упал через стол на свою нареченную, которой в тот момент блюда меняли. И поднял княжич взор на девку теремную, блюда разносившую, и присвистнул про себя он от зрелища этого. Рыжая толстая коса спадала на плечо левое, молочно-белая кожа, с россыпью легких веснушек, пухлые губы и глаза светло-карие, лукавые, ох, и хороша же.

Агафья, почувствовав взор на себе чей-то, подняла глаза, и, увидев, как глядит на неё княжич, призывно улыбнувшись, пошла к выходу из гридницы. Возле двери она, словно случайно, обернулась, и послала томный взгляд неотрывно следившему за ней Карну.

Вот в этот момент и потеряла нареченная невеста для княжича былую прелесть, нет, он видел, что она красива чистой невинной прелестью, но мысли его занимала рыжая бесстыдница. И весь оставшийся пир думал Карн лишь о том, как заманить прислужницу в свою одрину, но так, чтоб об этом не прознали князья, ибо негоже жениху так вести себя в доме отца невесты своей.

А пир продолжался, дружинники из тех, что на ногах еще держались, перешли от стола к очагу и, рассевшись, слушали скальда князя Фарлафа. Бьорн Путешественник рассказывал им об одном из славных норманнских героев, из тех, что не страшились никакого врага, и из сечи доброй выходили без царапины единой. Его рассказ плавно переходи от битвы к битве, скальд приукрашивал легенду, заставляя слушателей внимать ему с открытым ртом. Даже славяне почтительно притихли и жадно ловили каждое слово Бьорна, уж больно интересно им было услышать о чужой земле и странствиях смелого мужа.

В тот момент, когда скальд перешел к рассказу о самой захватывающей битве, отворилась дверь в гридницу и вошла молодая женщина. Мало кто обратил на неё внимание: князь Фарлаф переговаривался с сыновьями, Марфа и Прекраса сидели молча, не отрывая взор от блюд, боясь не угодить Торину, дружинники слушали скальда. И лишь князь Торин неотрывно следил за приближающейся к нему худенькой фигуркой.

Князь отмечал, что старшая его дочь по-своему красива, нет, её нельзя сравнить с Прекрасой, но ничего отталкивающего, неприятного взору в ней нет. Больно худа она, нет в её фигуре манящих округлостей, но зато держится гордо, будто хозяйка она здесь всем и всему.

Горлунг постаралась на славу и выглядела миловидной и даже хорошенькой: черные волнистые волосы длиной до пояса, удерживались серебряным обручем, тем самым, что когда-то подарила ей Суль. Бордово-красное платье, расшитое черными нитками, плотно облегало худощавую фигуру, подчеркивая тонкую талию, в вороте виднелась тонкая белоснежная сорочка, выгодно контрастирующая с кровавым цветом платья и смоляным волосом княжны. Черные брови казались мазками сажи на бледном лице, они плавно изгибались над черными глазами, беспокойными, жестокими, смелыми, зовущими…глазами его любимой Суль.

Сколько лет прошло, а этих глаз Торин не забыл и не забудет никогда, и вот такие же глаза у его дочери, удивительно. Князю всегда казалось, что Прекраса чем-то похожа на жену конунга Ульва, золотыми волосами, белой кожей, хотя он всегда осознавал, что у Суль локоны немного темнее, а кожа такого редкого оттенка, словно светлый мед. Но теперь Торин осознал, что самой привлекательной чертой в Суль были её глаза, страстные, беспокойные, злые. И как не смешно это не было, но все его златокудрые наложницы, рабыни, также мало напоминали Суль, как Марфа или Виллему. По-настоящему похожа на Суль была лишь Горлунг, и дело не во внешнем сходстве, нет, главное, что их роднило — это темная душа и жесткий взгляд черных зовущих глаз.

А Горлунг смело смотрела на князя Торина, но душу её сковал страх липкий, противный, всеобъемлющий, она ожидала, что Торин выгонит её из гридницы, изгонит с позором, не даст даже слова молвить, и тогда ей придется искать еще какой-нибудь повод, чтобы её увидел княжич Карн. Глядя на князя, Горлунг замечала, что он постарел с тех пор, когда она видела его в последний раз, это не могло не вызвать ликования в её душе, а еще больше радости вызывало в ней то, что недолго осталось ему жить здесь, в подлунном мире. Она это знала, также четко, как то, что завтра будет новый день.

Заметив, что князь нахмурился, Горлунг собралась, словно кошка перед прыжком, и, поравнявшись с его креслом, громко молвила по — норманнски:

— Приветствую тебя, конунг Торин.

Князья, услышав родную речь, встрепенулись, переглянулись, заметив это, княжна добавила:

— Приветствую тебя, конунг Фарлаф.

Фарлаф довольно кивнул, Торин последовал его примеру, оба они с интересом смотрели на Горлунг, не выказывая ни малейшего недовольства. От этого княжне показалось, что кровь побежала по её жилам быстрее, и оледеневшие от страха пальцы, стали согреваться.

Марфа испугалась, что появление старшей дочери может вызвать недовольство супруга, она сжалась в комочек, и только заметив интерес, с которым Торин взирал на дочь, расслабилась и тоже посмотрела на Горлунг. То, что она увидела, успокоила княгиню, старшая дочь не могла сравниться с её любимой Прекрасой. По-своему она привлекательна, но больно черны волосы, брови и глаза, чтобы быть красивой, да худа, словно не кормят её совсем, то ли дело статная округлая фигура её Прекрасы. Но одно лишь преимущество было у Горлунг перед Прекрасой — осанка княжеская, гордый поворот головы, прямая спина.

Прекраса, лишь мельком взглянув на сестру, нашла её некрасивой, бледная кожа, без намека на румянец, не то, что у неё, Прекрасы, черные волосы, словно у рабыни хазарской, злые глаза. Не соперница она ей. Кто позарится на такую только? Видно век ей придется куковать в покоях своих, лечить болячки девок теремных, да воинов. Не то, что ей, Прекрасе, жить мужем любимой.

Княжичи посмотрели на Горлунг без интереса, ибо все мысли их уже были заняты девицами местными.

И лишь князь Фарлаф понимал, о чем думает его друг, глядя на дочь свою старшую, кого он вспоминает. Вот значит она какая, внучка жены Ульва Смелого, но нет в ней ничего от сияющей красоты бабки, миловидности матери, в ней много от отца: тонкий нос с хищно вырезанными ноздрями, прямой жестокий взгляд. Только глаза, кого-то они напоминают, но кого? Фарлаф не помнил, память его не хранила воспоминаний о прекрасных глазах Суль. И всё же, решил про себя Фарлаф, нельзя от Горлунг глаз оторвать, что-то заставляет смотреть на неё.

А Горлунг, посчитав, что поприветствовала всех, кто заслуживает этого, продолжила:

— ОТЕЦ, — четко и громко сказала она, — я пришла узнать, помог ли тебе дар мой в охоте прошедшей? Али подвел тебя кинжал мой?

— Нет, не подвел, — медленно сказал Торин, — благодарю тебя, Горлунг за него, уважила ты меня.

— Вот и славно, — довольно сказала княжна, — ну, позволь, конунг, откланяться.

— Ступай — милостиво молвил князь.

И только после этого взгляд княжны упал на княжичей, в отличие от остальных, она сразу поняла, кто из них княжич Карн. Княжич, с которым могущественные норны связали её судьбу. Посмотрев в упор на Карна, Горлунг отвела равнодушный взгляд от своего будущего супруга, и пошла к выходу из гридницы. Дружинники, увлекшись рассказами Бьорна Путешественника, даже не заметили её визита в общую залу.