ЧАСТЬ 1

Много в подлунном мире прекрасных мест, но одно из самых красивых — Русь, с её раздольными полями, половодными реками, непроходимыми лесами. За долгие лета многое видела земля русов, многое снесла, было, что и голову свою буйную преклоняла перед чужаками, но не покорилась навеки никому. Часто засматривались заезжие молодцы на землю русскую, а бывало, и сердце свое отдавали ей, почитали, как родную, принимали богов славянских и поклонялись им от всей души. И тогда Русь благосклонно принимала таких молодцев, одаривала богатствами, коих испокон веков на земле русской было достаточно. Видела Русь — матушка и воинов чужеземных, жестоких и сильных, что несли смерть её сыновьям, и тогда кровавыми слезами оплакивала она погибших.

Для воина, что обласкан милостью богов, есть лишь одно в подлунном мире счастье — биться за родную землю в жестокой сече . Такие воины никогда не становятся властителями земель, ибо для них счастье не в подчинении людском, а в бурлящей в венах жажде битвы.

Но есть и другие мужи, что считают склоненные перед собой, в поклоне, головы счастьем и предназначением богов именно им, что хитростью и коварством завоевывают просторы. Только такие мужи могут здесь, на этой прекрасной и дикой земле, не боясь гнева богов, построить свой град.

Север Руси испокон веков считался суровым, лютым краем, где приживаются лишь самые смелые, отчаянные и бесстрашные воины. Ибо боги славянские часто обрушивают свою немилость на здешние земли: то ветра дуют холодные, продирающие до костей, от которых не спасают даже теплые плащи на меху, то морозы стоят такие, что лишь диву даешься, то засуха иссушает землю здешнюю.

Торинград, что некогда находился на северных просторах Руси, располагался на хорошем месте: совсем рядом была тихая речная заводь, сам град стоял на небольшом возвышении, что облегчало службу дозорным, ибо неприятель был виден задолго до приближения к стенам крепости.

В Торинграде с приходом весны стаивали снега, и везде, куда ни кинь взгляд, была грязь, темно-коричневая, вязкая, липкая, сквозь которую кое-где проглядывали пучки прошлогодней травы. Ветра еще дули лютые, промозглые, но людское сердце уже ждало тепла. Весна — красна пришла ранняя, румяная, обнадеживающая, и все — начиная от князя, до последней чернавки , считали сие благим знаком, показывающим расположение богов. Казалось, что с каждым вздохом весной пахнет больше, небо лазурно-голубое, чистое, без единого облачка стояло высоко над головой и, вроде, даже стало выше.

Эта зима в Торинграде была особо суровой и морозной, буревой дул беспрестанно, немало жизней унесли эти холодные месяцы, поэтому весь люд торинградский радовался пригревающему землю солнышку. Еще немного и придет время пахать эту черную плодородную землю и сеять зерно. Скоро будет лето — время, позволяющее преумножить богатство, сделать хорошие запасы на зиму, если, конечно, трудиться, не покладая рук. А то, что в Торинграде лентяев не жаловали — факт известный всей Северной Руси, князь Торин безжалостно выгонял нерадивых работников. Но те, кто трудился на совесть, жаловаться на своего князя поводов не имели. Ибо князь Торин был суров, но справедлив, суд он вершил по правде, податями непосильными людей не облагал, дружине своей лютовать, девок портить не давал.

Так что жил народ в Торинграде хорошо, зажиточно, князя своего уважал, но не любил. Ибо память у народа длинная, помнили люди, как пришел князь Торин на землю их пращуров , сколько крови людской пролил не ради славы ратной, а для подчинения земли русов. Но битвы и сечи — дело хорошее, однако жить люду хочется мирно, растить детей и радоваться каждой весне, и ежели мир и покой дает чужестранец, видимо, такова воля богов.

Князь Торин, если и догадывался об истинном отношении к себе торинградского люда, вида не подавал. Ведь много есть разновидностей счастья людского, но для князя Торина высшим счастьем на земле этой бренной был княжеский престол. Он отвоевал его в сече лютой, и за шестнадцать солнцеворотов возвел свой град, свой Торинград, свою отраду и гордость. И не было для князя Торина приятнее зрелища, чем крепкие стены Торинграда, вспаханные и засеянные поля, амбары, полные шерсти овечьей и осознание того, что всё это богатство его.

Князь Торин был уже не молод, но старость еще не заявила на него свои права. Морщины бороздили его лоб и щеки, но волосы еще были русыми, хотя кое-где в княжеской шевелюре проглядывали серебряные нити. Было во всем его облике что-то чужеземное, не славянское, и каждый, кто его видел, не сомневался, что перед ним норманн. Хотя за долгие годы, проведенные на Руси, князь Торин сильно изменился: перенял славянских богов, одежду, волосы стал стричь коротко, в осанке его появилось что-то княжеское, прямое, благородное. Единственное, что осталось неизменным, — это глаза, серые, холодные, жестокие глаза, в которых никогда не бывает сочувствия и сострадания к ближнему.

Может быть, именно из-за этих жестоких стальных глаз ни одна баба в Торинграде не хотела оказаться на месте княгини Марфы — жены князя. Что-то было во внешности Торина такое, что отваживало от него женщин, ни одна девка теремная не пыталась завлечь своего господина. Они обычно сторонились своего князя, старались не попадаться ему на глаза, а те, кого избирал сам князь, вопреки всему считали это не честью, а страшной повинностью.

Каждый день объезжал князь Торин свои владения — это был особый ритуал для него, словно каждым новым днем в зыбкой утренней дымке он подтверждал свои права на эту землю. Завидев вдали его статную, ладную фигуру на гнедом жеребце по кличке Ветер, люд начинал кланяться в пояс своему князю, ибо, если проявить недостаточное почтение, князь может осерчать, а гнев его никто не хотел испытать на себе.

Это погожее весеннее утро не стало исключением, князь Торин в сопровождении двух своих рынд объезжал земли торинградские. Рынды следовали на почтительном расстоянии от князя, их присутствие было вызвано скорее желанием князя Торина подчеркнуть свою важность, нежели необходимостью. За все шестнадцать солнцеворотов ни единого раза никто не покушался на земли Торина, а тем более на его жизнь, но князя это нисколько не убеждало в безопасности, он всегда ждал вражеского нападения.

Гнедой жеребец князя Торина — Ветер увязал копытами в грязи, поэтому ехать приходилось медленно. Наверное, эта медлительность заставила князя Торина задуматься о былом времени, о прожитых годах и вспомнить свой долгий и такой трудный путь к престолу княжескому.

Человеческая память — штука странная, со временем из неё стирается всё плохое и вспоминается только добро, что было в жизни твоей, иначе начинаешь смотреть на события, что происходили с тобой в разные лета. Может быть, поэтому князь всё чаще вспоминал о своей родине — далекой и холодной Норэйг , о доме, где он вырос и где хозяином был его отец — конунг Борн Хмельной, и тоска сжимала сердце князя Торина холодной рукой.

Торин Борнсон — пятый сын конунга Борна Хмельного родился в Согне и с детства всей душой полюбил отцовскую землю, полюбил настолько, что больше всего на свете он желал быть на ней хозяином, правителем, конунгом. Но шанс стать наследником отца для младшего сына мизерен настолько, что даже сам Торин понимал — не сменить ему отца в кресле конунга. Однако, лукавые Норны именно Торина, младшего сына конунга Борна, наделили таким редким даром правителя.

Двор конунга Борна Хмельного не был ни богатым, ни даже зажиточным, ибо сам конунг имел в жизни только две пламенные страсти: славные сечи и пиры. Жены настолько боялись своего непредсказуемого, жестокого супруга, что лишний раз не смели взор обратить к нему, ибо неведомо было, как отреагирует на это конунг Борн. Если остальные мужи во хмелю становились добрее, мягче, то конунг Борн напротив, испив браги, становился пугающе жесток и злобен, ему ничего не стоило снести ударом меча голову нерасторопной рабыне, избить пристально посмотревшего на него раба.

Полученный Борном от отца двор скоро пришел в запустение, но его это волновало мало. И разве истинного берсерка может волновать такая мелочь, как протекающая крыша, голодные, больные рабы, штопаные платья жен? Это всё лишь мелочи, составляющие жизнь воина в перерывах между битвами, набегами, да пирами.

Глядя на это, Торин мечтал, грезил безудержно о том, как бы он навел порядок во дворе отца своего. Но этим желаниям не суждено было сбыться, ночь за ночью младший сын конунга просил богов о том, чтобы погибель забрала его братьев. Как он желал этого! Тысячи раз маленький Торин представлял, как будет изображать скорбь по братьям, но мечтам его не суждено было сбыться.

С того дня как Торину исполнилось пятнадцать зим, он начал ходить в походы в составе хирда конунга Рагнара Веселого. Каждый раз, отправляясь в набег в чужие земли, Торин надеялся вернуться в дом, где мужчин станет меньше, но тщетно, смерть обходила стороной двор Борна Хмельного.

К двадцати годам Торин накопил немалые богатства, в набегах он отличался такой жадностью и алчностью, что была не свойственна даже викингам. Если другие воины бросали все, заметив среди побежденных женщину, то сын Борна Хмельного продолжал грести злато. Именно благодаря корысти Торин возвращался всегда богаче двух своих средних братьев, что ходили в набеги вместе с отцом. Но сами походы не вызывали в сердце Торина сладкой, пьянящей радости, не заставляли быстрее бежать кровь по жилам, нет, Торин не был великим воином, и только благодаря милостивым Норнам выжил в этих походах.

С годами Торин уразумел, что чудес на свете не бывает, что боги не на его стороне и никогда не стать ему наследником отца своего. Сие открытие далось Торину весьма нелегко, с болью в сердце осознал он, что не наступит для него то благодатное время, когда на родной и такой любимой земле его назовут конунгом. Однако самым главным открытием юных лет Торина стало не это, а отчетливое осознание того факта, что не сможет он быть хирдманном своего старшего брата, не сможет он глядеть, как наследник отца займет кресло конунга Борна Хмельного во главе длинного стола в общем зале.

Торин по молодости лет, нуждающийся в поддержке близких людей, был не понят братьями, для них он оставался младшим и немного безумным братом. Ведь он грезил о власти, тогда как истинный воин, сын берсека, должен испытывать радость, лишь отсекая головы врагам. Торин, отчаявшийся найти понимание среди близких людей, начал сводить знакомство с другими хирдманнами. Братьев же Торин навсегда вычеркнул из своего сердца, они стали для него чужаками.

В одном из следующих походов Торин свел знакомство с Фарлафом Лидулсоном и Ингельдом Гудисоном, оба они были младшими сыновьями своих отцов, и также как Торин мечтали о власти и богатстве. Удивительно распорядились боги норманнские, сведя вместе этих троих честолюбцев, что не знали ни жалости, ни любви, а лишь насущную, затмевающую всё для них жажду власти над людскими судьбами, над широкими просторами земли.

Вскоре эта троица стала неразлучна, без устали рыскали Торин, Фарлаф и Ингельд по чужим землям в поисках наживы, злата, что давало им крошечную надежду на безбедную жизнь. Однако, эти трое не сразу стали закадычными приятелями, первое время они друг другу не доверяли и ждали предательства. Но годы, проведенные вместе в набегах, сделали свое дело, Торин, Фарлаф и Ингельд стали лучшими друзьями и довольно зажиточными мужчинами. Они принимали друг друга такими, какие есть, трезво оценивая моральные качества друзей. Эта троица понимала друг друга без слов, рожденные разными отцами, они волей богов были одной крови, непомерное стяжательство, хитрость, честолюбие, корысть — вот, что отличало их от обычных воинов.

Однажды, придя из очередного набега, Торин с товарищами попал на пир к конунгу Ульву Смелому, который на весь Гаутланд славился своей отвагой, мудростью и гостеприимством. Попасть к нему на пир считалось честью для воина, знаком, что хирдманн замечен богатыми конунгами и для викинга появляется возможность попасть в хирд богатого правителя.

Двор конунга Ульва Смелого считался одним из самых богатых дворов в Норэйг, там варили лучший мед, подавали вкуснейшие кушанья, самые пригожие рабыни прислуживали викингам на пирах. А сам дом конунга был просто огромен: к просторному общему залу были пристроены альковы, большая кухня, женская половина с кладовыми и ткацкой.

Торин, впервые попавший в столь богатый двор, смотрел на всё в немом восхищении. Именно в тот момент Торин понял, что приложит все усилия для того, чтобы жить так, как Ульв Смелый, он будет искать землю, на которой построит свой двор, ради этого он будет беспощадно лить чужую кровь. И когда-нибудь он будет внушать всем вокруг такой же страх и уважение, какой сейчас испытывает люд, глядя на конунга Ульва Смелого.

Однако, не зависть к жизни Ульва Смелого, не восхищение его двором, сделали тот пир для Торина незабываемым. Нет, причина была совсем в ином. На том памятном пиру Торин впервые увидел жену Ульва Смелого и навсегда отдал ей свое сердце, ни одна женщина до этой встречи, и ни одна после неё, не смогла в глазах Торина сравниться с женой конунга Ульва.

Казалось, будто сама Фрейя спустилась в подлунный мир и живет в этом доме. Торину почудилось, что Суль даже не ступает по полу, а парит над ним, глядя, как она подносит мужу рог, полный меда, Торин понял, что нет краше её женщины не только во всей Норэйг, но и во всем подлунном мире. Волосы цвета темного меда струились по спине, перехваченные по норманнскому обычаю у затылка золотой лентой, вокруг гладкого лба вились тонкие пряди, брови, словно полумесяцы, изгибались над черными, словно христианский ад, глазами, и губы алые, к поцелуям зовущие, улыбались немного насмешливо.

Наклонившись, передала Суль рог с медом мужу своему, и заблестели её волосы в свете факелов червонным златом, о боги, разве можно было назвать её иначе? Нет, только Суль , солнечная, прекрасная, манящая женщина.

И только стоя возле плеча Ульва, ожидая, покуда он допьет мед из поднесенного ему рога, Суль выпрямилась и бросила на Торина лишь один взгляд, который тот пронес через всю жизнь в своем черном сердце. Суль посмотрела на молодого воина оценивающе, как смотрит женщина лишь на понравившегося мужчину, не замечая более никого из сидящих за столом мужчин. Посмотрела, изогнула губы в насмешливой улыбке, словно осталась довольна увиденным, будто превзошел Торин её долгие, томительные ожидания.

Каково же было удивление Торина, когда он увидел, что восхищенно на жену конунга Ульва Смелого смотрит только он один, бывалые хирдманны отводили глаза и даже не смотрели в стороны Суль. А она, лишь презрительно кривя губы, оглядывала их, словно строгий и безжалостный хозяин своих псов. Переводя взгляд с одного хирдманна на другого, Суль, казалось, забавлялась их смущением и неприязнью, полные губы её изгибались в полуулыбке, больше похожей на оскал.

Прояснилось всё вечером, когда конунг Ульв Смелый удалился в свою одрину, а воинам в общем зале на полу постелили матрацы, набитые свежей, пахучей соломой. Разгоряченные медом и пивом викинги стали разговорчивее, рассказы о походах и набегах, мечах, злате и женщинах лились рекой. Так речь зашла и о Суль, казалось, что в тот момент бравые вояки даже протрезвели, как-то съежились и испуганно переглянулись между собой. Жену конунга Ульва Смелого викинги величали не иначе как «наездницей волка», красоту её считали проклятием мужским, ибо боги, видимо, проглядели, когда наделили её такой пригожестью, а за дела её, богам противные, считали, что закидать Суль камнями надобно, либо с обрыва крутого в ледяной фьорд скинуть.

На все изумленные вопросы Торина ему и пояснили, что Суль — дочь богатого торговца рабами, что боги дали ей проклятие страшное — она была самой настоящей ведьмой — готовила яды, зелья и отвары, читала грядущее по рунам, насылала болезни. Все викинги сходились на том, что убить Суль должен был еще её отец, когда прознал о способностях своей единственной дочери. Но он не отправил Суль в Хель, а видя невероятную красоту дочери, торговец решил, что удачно выдаст её замуж и получит богатый мунд. Так оно и вышло.

Стоило только наследнику конунга Танкреда Харальдсона — Ульву мельком увидеть на рыночной площади Суль, как пленила она его сердце на всю жизнь. Хирдманны, не веря в столь пылкую любовь, сделали простой вывод — околдовала, приворожила Суль Ульва. Красива она, конечно, но разве мало на норманнской земле прекрасных и достойных женщин? Отнюдь. Почему же именно проклятую Суль избрал Ульв в законные жены ? Видимо, воля его была полностью подчинена этой женщине.

А потом случилось то, что заставило утихшие разговоры о жене Ульва вспыхнуть с новой силой — Суль слишком рано после свадьбы родила дочь, настолько рано, что бессмысленно было утверждать, что Виллему — дочь Ульва. И опять случилось странное — конунг простил жену свою, признал чужого ребенка своим, но, однако, не полюбил. Во дворе Ульва Смелого ни для кого не было секретом, что конунг хочет поскорее выдать дочь замуж, дабы избавиться от постоянного напоминания о неверности и коварстве жены. Суль больше не понесла ни разу, хотя все знают, что призывается она своим мужем на супружеское ложе часто.

Но главное, за что не любили Суль хирдманны, это за её способность насылать гнилую болезнь на людей. Сколько воинов она погубила! Стоило только прознать Суль о том, что кто-то шепчется за её спиной, зовет «наездницей волка», предлагает закидать камнями, как заболевал этот хирдманн гнилой болезнью. Стоило лишь воину выразить таившуюся в сердце неприязнь к Суль, как подстегала смерть нежданная и негаданная бравого хирдманна.

От всего услышанного не по себе стало Торину, но как не странно Суль, не стала нравиться ему меньше, нет, Торин был окончательно покорен. Ибо всегда людей влечет всё непонятное и таинственное, а в Суль загадок было больше, чем во всех ранее встреченных Торином женщинах вместе взятых. Женщины, что встречались ранее на жизненном пути Торину, были либо запуганными рабынями, что боялись взглянуть на него, либо дочерьми соседних конунгов, что скромно опускали глаза, показывая свою добродетель. И впервые в жизни ему встретилась женщина сильная, жестокая и совершенно не похожая ни на кого. Стоило Торину закрыть глаза, как перед ним вставал образ женщины с волосами цвета злата и черными, горящими, пугающими глазами.

Фарлаф и Ингельд, видя блеск в глазах Торина, стоило лишь кому-нибудь произнести имя Суль, только головой качали. Ни одному из них Суль не показалась неотразимой, да, она красива, но сердце у неё черное, жестокое, не женское. Но сказать ничего не смели, ведь столько воинов было в общей зале, столько посторонних людей.

А по утру Торин сделал свой главный шаг на пути к княжескому престолу в далекой Руси, правда, тогда он не догадывался об этом, — сын Борна Хмельного испросил разрешения жениться на дочери конунга Ульва Смелого. Ульв дал богатое приданое за Вилемму, так сильно хотел он избавиться от каждодневного напоминания о вероломности жены. Это приданое и дало Торину возможность снарядить собственный поход и нанять хирдманнов, в этот раз он планировал набег на восточные земли, там, где находились владения славянов, Гардар .

Виллему… Как можно назвать ребенка Виллему , о чем думала Суль давая дочери столь чудное имя? Это осталось тайной как для Торина, так и для самой Виллему. Она была красива, смуглой, восточной красотой: темно-каштановые волосы, карие глаза смотрели кротко на мужа своего, кожа, словно персик, пухлые губы. Тихая, добрая, нежная Виллему бесспорно красивая, но она не могла сравниться со своей обворожительной матерью, силы были слишком не равны. Выросшая во дворе, где отец её не жаловал, Виллему так надеялась на счастливую супружескую жизнь.

Ночь после свадьбы Торин не забудет никогда, сколько бы лет не прошло, сколько бы женщин он не познал, сколько бы супружеских пиров не сыграл он. Та ночь, словно каленым железом выжжена в его памяти, воспоминания о ней все чаще с годами посещают его. Как часто, будучи уже князем Торинграда, молил он богов вернуть ему ту счастливую ночь, но время даже боги не могут повернуть вспять.

Торин проснулся от смутного чувства беспокойства, посмотрел на спящую жену, и по привычке, приобретенной в дальних походах, сохранившей ему жизнь уже ни один раз, взялся за кинжал и вышел из одрины, отведенной им с Виллему. В общей зале, среди спящих воинов стояла Суль, волосы её, цвета темного золота, в беспорядке струились по плечам, льняная рубаха у ворота была собрана слабо и открывала длинную красивую шею, белые ключицы.

— Пойдем, — улыбнувшись томной улыбкой, прошептала она Торину, и поманила его за собой на улицу.

И Торин, словно ребенок, послушно пошел за ней в большую баню, стоящую в отдалении от дома. Там, заперев за собой дверь, Суль скинула с себя рубаху, ослепив его белизной свой гладкой кожи, мягкими изгибами прекрасного тела, протянула к нему белые тонкие руки, страстно целовала его. А он стоял сначала, словно громом пораженный, но отвергнуть её не смог. Вот так променял Торин брачную ночь со своей молодой женой на часы, проведенные с её матерью, за которые не сказали они ни слова друг другу.

А на утро Торин и его покорная жена покинули двор конунга Ульва Смелого и уехали в Согн, во двор конунга Борна Хмельного. В отцовском дворе оставил Торин Виллему, а сам начал готовится к набегу на Гардар. И одно лишь терзало сердце молодого мужа, что Суль не вышла проводить их с Виллему в дорогу, неужели так быстро забыла она его, а, может, ревновала к дочери? О жене своей Торин уже позабыл.

Так Торин и Фарлаф оказались на своей земле (Ингельд, к тому времени, вернувшись из Гаутланда, узнал, что его отца и братьев свела в Хель лихорадка). На Руси викингам было любо: люди здесь жили смелые, работящие, к чужеземцам радушные. Да и всё необходимое для того, чтоб обосноваться здесь у друзей — норманнов было: злато в кожаных мешках, меха, трепли , хорошо вооруженный и натренированный хирд, но самое главное и у Торина, и у Фарлафа была решимость и огромное желание иметь свою землю, это и стало залогом их победы.

По правде сказать, две недалеко стоящие друг от друга славянские крепости не имели шансов устоять под напором сил противника, для этого они были слишком плохо укреплены, имели мало людей, а еще меньше воинов, способных противостоять закаленным в набегах норманнам. Но, к удивлению викингов, славяне бились насмерть, они не отдали даром свою землю, много крови и славянской и норманнской было пролито в те черные дни. Но исход битвы был очевиден, победили, как и всегда, сильнейшие, ими оказались Торин и Фарлаф.

Сразу после захвата крепости, Торин, для укрепления своего положения среди славян, взял в жены дочь убитого воеводы — Марфу, девицу миловидную и покладистую. Она чем-то напоминала ему Виллему, не внешностью, разумеется, а покорным взглядом своих серых глаз, да молчаливостью. А Торину так хотелось иметь такую жену, как Суль, смелую, красивую, страстную, капризную, но, видимо, ему было это не суждено.

И началось строительство двора Торина, целых десять солнцеворотов без устали перестраивал Торин крепость, доставшуюся ему с таким трудом, и мало-помалу появился новый град на Северной Руси — Торинград. Град, в котором он стал именоваться гордо — князем Торином!

Сколько испытаний выпало на долю Торина в первое полюдье ! Чего стоило ему отдать меха, да злато, оставшееся у него с давних набегов, приехавшему к нему князю! Но скоро всё окупилось. Спустя солнцеворот полюдье уже не вызывало у него дрожи, Торин укрепил свое положение среди правителей Северной Руси и вскоре сам ходил на сбор дани с близлежащих поселений.

Через десять солнцеворотов после памятного прихода на землю славян, укрепив свою власть, Торин решил съездить в свой родной дом, в область Согн, привести злато, накопленное им в ранних походах, и Виллему. К тому времени Марфа родила ему дочь — Прекрасу и сына — наследника — Митяя.

Только вернувшись в родительский двор, которым правил теперь его старший брат, Торин узнал, что Виллему умерла в родовой горячке, оставив ему дочь — Горлунг. Торин не горевал о жене своей первой, сказать по чести, он и помнил её с трудом, как и не особо радовался тому, что у него есть старшая дочь, если б это был сын — другое дело, а дочь — это так…

Но главной новостью для Торина было то, что Суль, прознав о смерти своей дочери, приехала и забрала внучку, и, зная слухи, что ходили по Норэйг о жене конунга Ульва, никто не посмел перечить ей. Даже конунг Борн Хмельной, что в то время был еще жив, не сказал ни слова этой женщине, лишь сторонился такой гостьи.

Вот так и пришлось Торину встретиться с Суль во второй и последний раз в жизни. Как хотел он увидеть Суль, и как боялся! Страшился увидеть её, не пощаженной временем, старой и носящей лишь следы былой красоты, и как желал он увидеть её вновь, ведь ни одна из женщин, которых он встречал до неё или после не могла сравниться с блистательной и неповторимой Суль.

Суль ничуть не изменилась, видать, она была и взаправду ведьмой — решил про себя Торин. Волосы были всё того же редкого цвета, морщины не коснулись чела её, а глаза, ох, уж эти глаза, беспокойные, страстные, черные, сияли торжеством.

Прекрасная, словно сама Фрейя, спустившаяся в подлунный мир, встречала его Суль за руку со своей внучкой. Маленькая, худенькая девочка с волосами черными, словно крыло ворона, и глазами темными, как сама погибель, смотрела на него, не мигая, не выказывая ни страха, ни почтения. Единственная схожесть между внучкой и бабкой была в цвете глаз, в их бесстрашном, прямом взгляде, но Торин этого не заметил, он смотрел лишь на Суль. Не обратил внимания новоиспеченный князь и на то, что все: прислужницы, хирдманны, жены хирдманнов и даже дети сторонились его дочери.

И не было для Торина радостней известия, чем новость о том, что хозяин двора на охоте, глядя на Суль, торинградский князь понял, что ночью он займет хозяйскую одрину и место рядом с хозяйкой на перине пуховой.

В ту ночь, лежа подле Суль, Торин думал о том, что всемогущие Норны причудливо заплели нити его судьбы, ведь он получил всё, что желал, всё, кроме Суль. Кроме этой непонятной, загадочной и прекрасной женщины, которая не сказала ему и нескольких слов, но заняла его мысли навсегда. И в правду, ведьма.

Не Суль родила ему детей, нет, но в Горлунг есть и её кровь. Торин видел, что девчонка чем-то похожа на него, тот же нос с хищно вырезанными ноздрями, упрямый подбородок, но не мила она ему с первого взгляда, не мила. Что-то было в ней такое, холодящее кровь, что-то непонятное, что роднило её с Суль. Но если в Суль была приятная загадка, будоражащая воображение, вызывающая страстное желание подчинить её, разгадать, то Горлунг просто вызывала неприязнь. Торин старался вспомнить, было ли что-то такое непонятное в Виллему, но нет, она было просто девкой, такой же, как Марфа, пустой. Не Суль.

И поглаживая круглое белое плечо лежащей рядом женщины, Торин спросил первое, что пришло ему на ум:

— Кто был отцом Виллему?

Суль посмотрела на него с удивлением, а потом, лениво улыбнувшись, сказала:

— Мужчина, — немного помолчав, добавила — хазарский воин, попавший в плен… У него была кровь хорошая.

— Кровь хорошая? — переспросил Торин.

— Да.

Торин смотрел на прекрасную женщину, лежащую рядом с ним, на её разметавшиеся по подушке волосы, на тонкие руки и думал о том, что видимо боги, лишили её разума.

— Ты думаешь, я — безумна? — спросила Суль — нет, я в добром разуме. Каждому из нас всемогущие боги дают свою дорогу в подлунном мире, свою участь. Мне выпала великая честь влить новую кровь в свой род знахарок и целителей, и эта кровь даст силу основать новый род, род потомственных ведьм, сильных, могущественных, которым не будет равных. Я это знала всегда, ибо неспроста мне — дочери простого торговца рабами, всемогущие боги дали два дара: видеть грядущие, читая руны, и понимание трав.

— Этих твоих способностей все боятся, ибо применяешь ты их не в угоду людям, — зло заметил Торин.

— Люди, угода людям, — передразнила его, смеясь Суль — для людского рода я сделала самое главное — воспитала родоначальницу нашего рода — Горлунг.

— Горлунг? — удивленно спросил Торин — мою дочь?

— Да, твою дочь, мою внучку, ту, ради которой я жила и … выживала, столько лет борьбы, столько бесконечно долгих зим, столько сил было положено на это, но я была вознаграждена богами сверх всякой меры, Горлунг стоила всех этих жертв, — задумчиво сказала Суль, садясь на ложе.

Внезапно Торин увидел перед собой не ту блистательную, прекрасную, непостижимую женщину, что вызывала дрожь желания в каждой частице его существа. Перед ним сидела совсем другая Суль, уставшая, умудренная опытом, затравленная, что не знала покоя ни одно мгновение своей жизни. Боги дали ей тяжелую ношу, и жена Ульва несла её, гордо выпрямив спину, чтобы никто не догадался, как тяжела она. В этот краткий миг Торин познал истинную природу Суль больше, чем когда-либо понимал её Ульв.

Но в тот же миг Суль словно подобралась вся, лицо её вновь стало непроницаемым, спокойным и немного насмешливым. Теперь она смотрела на Торина зло, словно корила его за то, что на краткий миг он увидел её истинное лицо, понял всю тяжесть её невеселой тяжелой жизни, в которой не было место ни ласке, ни любви, ни счастью, у неё была лишь цель.

— Не понимаю, — протянул Торин.

— Ты и не поймешь, не дано тебе, ты — просто воин, и не больше, — спустя немного времени Суль продолжила, — Отец Виллему был из древнего рода хазарских колдунов, их могущество передавалось через два колена, он был первым бездарным коленом, Виллему — вторым. Мощь его крови, его рода, моего рода, мои знания и умения, мой дар — всё это смешалось в крови Горлунг. Она даже сейчас сильнее меня, я не знаю, кто из нас кого учит. Горлунг еще дитя, но она сильнее многих бывалых знахарок, сказать по чести, она сильнее всех, кого я встречала.

В памяти Торина сразу всплыли разговоры хирдманнов, их обвинения против Суль, в тот памятный вечер, когда он впервые увидел жену Ульва, бывалые вояки боялись её, если его дочь сильнее Суль, о, боги, как же быть? Как жить под одной крышей с ребенком, который может наслать гнилую болезнь и отравить? И тут Торин отчетливо вспомнил глаза Горлунг, они были такие же жестокие, черные, жуткие, как и глаза её бабки. О, боги, теперь у него есть своя маленькая Суль, что может быть хуже этого? Наверное, ничего.

— Виллему суждено было умереть, давая жизнь Горлунг, — продолжила Суль — ведь слабый всегда умирает от руки сильного. Горлунг суждено стать первой могущественной ведьмой новой династии.

Суль говорила о смерти своей дочери как о чем-то само собой разумеющемся, словно не она дала жизнь Виллему, Торин же и думать забыл о Виллему сразу после брачного пира. И не один из них не подумал о том, что она была молодой девушкой со своими мечтами и надеждами, что искренне тосковала по своему безразличному мужу, ожидая его из набега, но так и не дождалась. Часами просиживала Виллему на берегу фьорда, ожидая появления драккар , всё это было напрасно, она так и увидела Торина перед смертью, пожалуй, она была единственной, кто когда-нибудь по нему скучал.

— Что же мне делать с Горлунг? Кто же возьмет её в жены, зная про неё правду? — с усмешкой спросил Торин.

— Меня же Ульв взял в жены, — вкрадчиво сказала Суль.

— Но ты — это ты, разве есть в подлунном мире женщина краше тебя?

— Ценность женщины не в её красе, Торин, но тебе этого не понять, ты же воин, простой воин, — усмехнулась Суль — а мужчина, предназначенный Горлунг богами, полюбит её, едва увидев.

Суль поднялась с постели и нагая подошла к сундуку, на котором стоял кубок с медом, отпив из него, обернулась к Торину, прекрасная, как утренняя заря и, улыбнувшись, сказала:

— Если я узнаю, что ты, страшась дара богов, убил Горлунг, ты пожалеешь, воин.

— Это угроза? — любуясь ей, спросил Торин.

— Нет, это чистая правда, если я узнаю, что Горлунг умерла, всё равно от чего, а я узнаю об этом сразу, ибо каждую седмицу я буду спрашивать у рун про неё, я нашлю на тебя, всю твою семью, твой дом гнилую болезнь, не пощажу никого, — так же улыбаясь молвила Суль.

Торин ошалело смотрел на неё и понимал, что Суль говорит серьезно, и ему стало страшно, теперь он действительно боялся этой женщины. Разумом он понимал, что женщина должна быть послушная, добрая и тихая, как Марфа, но люба ему была только Суль, заставляющая его грезить о ней, заставляющая страшиться своего гнева. Женщина, равная ему в жестокости и коварстве, вызывающая у него лишь восхищение, чужая жена, не его.

— Ты меня приворожила? — внезапно спросил Торин.

Суль засмеялась звонко, весело, беспечно, повела белыми плечами, села на край постели. Посмотрев на Торина лукавым взглядом черных глаз, скинула с него меховое одеяло, провела кончиками пальцев по его телу и, улыбнувшись, сказала:

— Зачем? Всё намного проще. Твоя похоть сделала всё за меня, — и, помолчав, облизнув распухшие от поцелуев губы, добавила, а теперь довольно пустых разговоров, люби меня, воин, в последний раз.

На следующий день Торин отчетливо понял, что ненавидит и боится свою дочь. А ведь ничего не предвещало беды, Горлунг была мила и любезна, спрашивала его о Руси. И наутро всё казалось Торину не таким страшным, ну, была девчонка отмечена проклятием, ну и что? Необязательно же Горлунг будет убивать его людей, она ведь может и не быть такой, как Суль. Но после его рассказов о Руси, и о Торинграде Горлунг задумчиво сказала:

— Твой град, конунг, — она не называла его «отцом», а только «конунгом», — не имеет в грядущем места, твое правление скоротечно и никто из тех, в ком течет твоя кровь, не унаследует твою землю, там будут править иные люди.

— Что ты говоришь такое, глупая девчонка? — Торин со злостью посмотрел на дочь.

— Я говорю то, что ведаю, недолго тебе быть правителем, всемогущие Норны оборвут твой жизненный путь внезапно, а спустя совсем немного времени не станет возведенного тобой града, — уверенно сказала Горлунг.

— Даже так? — зло ухмыльнулся Торин, — а ты всё знаешь и ведаешь? Так может, скажешь мне, как Норны оборвут нити моей судьбы, коли тебе всё известно?

— Ты, конунг, умрешь от руки женщины, — уверенно сказала Горлунг.

Торин ударил дочь, ибо она предсказала ему самую позорную из всех возможных смертей. Смерть, что не принесет ему хмельных пиров в Вальхалле , что заставит его душу томиться в Хеле. Ничего страшнее этого для мужчины быть не может.

С того самого момента невзлюбил Торин свою старшую дочь настолько сильно, что не осталось в его жестоком сердце места для Горлунг, она стала ему в миг чужой, чуждой, врагом.

Привезя её в Торинград, Торин отселил Горлунг в дальние покои и ни разу не навестил её, ни разу не справился о ней, она умерла для него в тот страшный день, когда предсказала ему позорную смерть, стоя в общей зале двора конунга Ульва Смелого.

Князь Торин так увлекся своими воспоминаниями, что не заметил наступление времени обеденной трапезы, и, кивнув своим рындам, направил Ветра к Торинграду. Когда князь на своем гнедом жеребце въехал в детинец , первым человеком, которого увидел он, была княгиня Марфа, но она не заметила своего мужа, отдавая приказания девкам теремным, окружающим её.

Князь Торин лишь устало и презрительно вздохнул, как делал всегда, стоило ему сравнить прекрасную Суль и свою обычную и запуганную супругу.