«А МОИ ТИ КУРЯНИ СВЕДОМИ КЪ МЕТИ, …»

Это словосочетание помощники Мусина-Пушкина перевели правильно: «в цель стрелять довольно сведомы» (так в Екатерининской копии) и «в цель стрелять знающи» (так в издании 1800 года). Но вскоре Карамзин исправил это сочетание букв, оговорив, что «кмети» назывались слуги и дружина князя. И уже современные комментаторы превратили курян в «знающих кметей» – отважных воинов, говоря при этом, что «кмети» как воины – это вполне ясное и обычное для древнерусского языка слово. И такое заявление они подтверждают лишь своим авторитетом, сознательно подвергая это понятие архаизации. Я считаю, что начало этого предложения по-прежнему следует понимать в его первоначальной трактовке, а именно: «А мои-то куряне знают куда метить», т. е. они знают, куда им предстоит идти. Цель похода им известна, и в нужный момент они не промахнутся, многие из них не раз бывали в тех краях, воины они надёжные, с раннего детства в ратных делах закалённые, им по плечу любые трудности и любые испытания, которые встанут у них на пути.

«И РЕЧЕ ИГОРЬ КЪ ДРУЖИНЕ СВОЕЙ: БРАТИЕ И ДРУЖИНО! ЛУЦЕЖЪ БЫ ПОТЯТУ БЫТИ, НЕЖЕ ПОЛОНЕНУ БЫТИ…»

В христианстве руссов, судя по описаниям XI века, ещё сохранялось влияние славянского язычества. Именно вера в непреложность божественных установлений заставляла руссов предпочитать самоубийство плену: пленный по закону войны – раб, и никакая сила не может изменить этого положения. Воздаяния язычество не знало. Не знало его никакое язычество, но славянин при этом имел дело не с фатумом, а с фортуной. В этом сюжете проявляется русское языческое воззрение. Игорю и его дружине ясно, что случившееся знамение означает верную гибель, а откупиться от рока нельзя. Но уклониться от боя – значит попасть в плен и навсегда остаться рабом. По этому поводу приведу одну цитату из Ветхого завета: «Не плачьте об умершем и не жалейте о нем; но горько плачьте об отходящем в плен, ибо он уже не возвратится и не увидит родной страны своей» (Плач Иеремия 22.10). Поэтому возвышенный призыв Игоря к своим соратникам умереть с честью воспринимается всеми воинами как должное, и его слова подымают моральный дух бойцов, сплачивают их в единое целое. Игорь это знает и умело этим пользуется, ведь фанатичный и воодушевленный на победу воин легко противостоит десятку врагов.

Рассматривая более широко этот вопрос, нельзя не затронуть тему арианства. Это христианское течение усваивалось на стадии военной демократии, потому что власть в это время ещё окончательно не оторвалась от общества, не противопоставила себя ему. Его зачинатель – пресвитер Арий из города Александрии. Арианами были завоевавшие Италию готы, затем лангобарды. Арианства придерживались также вандалы, аланы, руги (русы) и другие племена, населявшие область Среднего Подунавья. Главная внешняя и отличительная черта арианства от традиционной церкви – место бога-сына по отношению к богу-отцу. Ортодоксальная церковь настаивала на единосущности лиц Троицы, в то время как ариане выдвигали принцип подобосущия; по учению Ария, Христос как творение бога-отца – существо, ниже его стоящее. Они отстаивали свободу воли каждого человека и способность его без участия церкви достичь «спасения» путём добрых дел. При таком понимании христианства в разветвлённой церковной иерархии вообще не было необходимости. Ариане также не знали церковной субординации. Община выбирала епископа, а совет епископов решал общие дела. Рассуждение об арианстве имеет самое прямое отношение к нашей теме потому, что Игорь и его воины, скорее всего, исповедовали арианство. Возможно, представители других течений в христианстве, не принимавшие их символ веры, считались у них неверными, которые в их представлении были последователями языческих обрядов, поэтому они с таким нетерпением относились к языческим мраморным статуям, а также к тем новым статуям апостолов, которым поклонялись католики (латины).

На то, что арианство господствовало в Древней Руси вплоть до XII века, указывал в конце XIX века П. Заболоцкий. Он сопоставил летописный символ веры с «исповеданием веры» Михаила Синкелла, помещённый в «Изборнике Святослава», и пришел к выводу, что перед летописцем находился не греческий оригинал и не «Изборник». «…В таком важном произведении, как «исповедание веры», где каждое слово имеет значение, – заключал Заболоцкий, – разумеется, можно было бы ещё допустить неважные изменения в способе выражения сравнительно с оригиналом, но допустить такие характерные для известного направления искажения, как вместо различия бога отца от сына и духа – старейшинство бога отца, вместо единосущих сына и духа с отцом – подобосущие или наконец последовательный пропуск свидетельства об антипостастности (нерасчленённости) лиц пресвятой Троицы – всего этого нельзя допустить, как выражения лишь более или менее свободного отношения летописца к оригиналу». Это наблюдение Заболоцкого привлекло внимание и А. А. Шахматова, и Н. К. Никольского. Но первому оно ничего не дало, т. к. не укладывалось в его научную концепцию, а второму помогло провести параллель с летописным текстом сборника XII века. Однако развивать дальше это направление он не стал потому, что не обнаружил связи с западнославянской культурной традицией, либо остерегался косых взглядов ревнителей византийского православия.