Я поставил свое имя на основном отчете, мой собственный отчет вышел в качестве приложения к основному, и все было в порядке. В начале июня мы вернулись в Вашингтон и вручили свой отчет президенту на церемонии, которая проходила в Роуз-Гарден. Церемония состоялась в четверг. На суд публики отчет можно было представить только в следующий понедельник, чтобы президент мог его предварительно изучить.

Тем временем газетчики трудились как демоны: они знали, что наш отчет готов и старались обскакать друг друга, чтобы первыми опубликовать сенсационный материал, который в нем содержался. Я знал, что они будут звонить мне денно и нощно, и боялся сказать в отношении технических вопросов что-нибудь, что даст им какой-нибудь намек.

Рис. 18. Отчет Комиссии был представлен президенту в Роуз-Гарден в Белом Доме. На снимке, слева направо, можно увидеть генерала Кутину, Уильяма Роджерса, Юджина Коверта, президента Рейгана, Нила Армстронга и Ричарда Фейнмана. (© Пит Суза, Белый Дом.)

Рис. 19. На приеме. (© Пит Суза, Белый Дом.)

Однако репортеры очень умны и упорны. Они скажут: «Мы слышали то-то и то-то — это правда?» И очень скоро в газетах появляется то, что, как вам кажется, вы им не говорили!

Я определенно решил не говорить им по поводу отчета ни слова до тех пор, пока он не выйдет для всей публики, в понедельник. Мой друг убедил меня пойти на «Час новостей Мак-Нила/Лерера», поэтому я согласился на вечернее шоу, которое должно было состояться в понедельник.

Кроме того, я попросил своего секретаря назначить пресс-конференцию во вторник в Калтехе. Я сказал: «Скажите репортерам, которые хотят поговорить со мной, что сейчас у меня нет никаких комментариев ни по одному вопросу: я с удовольствием отвечу на любые их вопросы на своей пресс-конференции, которая состоится во вторник».

Во время уикэнда, который я провел в Вашингтоне, журналисты каким-то образом узнали, что я угрожал убрать свое имя из отчета. Какая-то газета в Майами начала развивать эту тему, и очень скоро уже все газеты проходились по истории моего спора с Роджерсом. Когда репортеры, которые привыкли, что все происходящее в Вашингтоне обычно скрывается, услышали: «Мистеру Фейнману нечего сказать; он ответит на все ваши вопросы на своей пресс-конференции во вторник», — им это показалось подозрительным: так, будто бы спор все еще продолжается, а эту пресс-конференцию я устраиваю, чтобы объяснить, почему я снял свое имя с отчета.

Однако я ничего не знал обо всем этом. Я настолько изолировал себя от прессы, что даже не читал газет.

В воскресенье вечером мистер Роджерс устроил для комиссии прощальный ужин в каком-то клубе. После того, как мы поужинали, я сказал генералу Кутине: «Я больше не могу оставаться. Мне нужно уйти немного раньше».

Он говорит: «Что может быть настолько важным?»

Я не хочу говорить.

Он выходит вместе со мной, чтобы посмотреть, что это за «важное» нечто. Этим оказывается ярко-красная спортивная машина, в которой сидят две прекрасные блондинки в ожидании, когда они смогут умчать меня.

Я сажусь в машину. Мы уже почти готовы сорваться, оставив генерала Кутину в полной растерянности и непонимании, когда одна из блондинок говорит: «О! Генерал Кутина! Я мисс Такая-то. Я несколько недель назад брала у вас интервью по телефону».

Тогда он понял. Это были репортеры из «Часа Новостей Мак-Нила/Лерера».

Они были очень милы, мы поболтали о том, о сем, что будет в вечернем шоу в понедельник. Во время разговора я упомянул, что собираюсь устроить во вторник свою пресс-конференцию, во время которой представлю свой отчет — несмотря на то, что он выйдет в качестве приложения только через три месяца. Они сказали, что мой отчет, судя по всему, представляет интерес, и они хотели бы его увидеть. К этому времени мы уже успели подружиться, так что я дал им копию своего отчета.

Они высадили меня у дома моей двоюродной сестры, где я остановился. Я рассказал Франсис о шоу и о том, как я отдал репортерам копию своего отчета. Франсис в ужасе схватилась за голову.

Я сказал: «Да, это была дурацкая ошибка! Я лучше позвоню им и скажу не использовать этот отчет».

По тому, как Франсис покачала головой, я понял, что это будет не так просто!

Я позвонил одной из девушек: «Я прошу прощения, но я совершил ошибку: мне не следовало давать вам свой отчет, поэтому я бы предпочел, чтобы вы его не использовали».

— Мы занимаемся бизнесом, связанным с новостями, доктор Фейнман. Цель нашего бизнеса — добывать новости, а ваш отчет достоин освещения в печати. Не использовать его было бы против наших инстинктов и практики.

— Я знаю, но я очень наивен в отношении таких вещей. Я просто допустил ошибку. Это нечестно по отношению к другим репортерам, которые придут на пресс-конференцию во вторник. Понравилось бы вам, если бы вы пришли на пресс-конференцию, а парень, который ее организовал, по ошибке отдал свой отчет кому-то другому? Я думаю, что вы можете это понять.

— Я переговорю со своей коллегой и перезвоню Вам.

Два часа спустя они звонят мне — обе на проводе — и пытаются объяснить, почему они должны использовать мой отчет: «В нашем бизнесе совершенно обычное дело, когда мы добываем у кого-то документ так, как мы добыли его у Вас, это означает, что мы можем его использовать».

— Я прекрасно понимаю, что в вашем бизнесе есть свои традиции и уважаю их, но я ничего об этом не знаю, поэтому, пожалуйста, окажите мне любезность, не используйте мой отчет.

Мы еще немного так побеседовали. Потом опять: «Мы вам перезвоним», — и еще одна долгая задержка. По длительности этих задержек я мог понять, что им очень сложно разрешить эту проблему.

Я был в очень хорошем расположении духа, по какой-то причине. Я уже проиграл и знал, что мне нужно, так что мог легко сосредоточиться. Я без труда надевал маску полного идиота — коим я обычно и являюсь, когда попадаю в реальный мир — и полагал, что нет такого закона природы, который гласил бы, что мне нужно сдаться. Я просто продолжал идти своим путем, без малейших колебаний.

Все это продолжалось до поздней ночи: час, два часа; мы все еще над этим работаем. «Доктор Фейнман, давать кому-то документ, а потом отбирать его — очень непрофессионально. Люди в Вашингтоне так себя не ведут».

— Но ведь совершенно очевидно, что я ничего не знаю о Вашингтоне. Но именно так я себя веду — как дурак. Мне очень жаль, поэтому, пожалуйста, окажите мне любезность, не используйте мой отчет.

Потом одна из них говорит: «Если мы все же используем Ваш отчет, значит ли это, что Вы не пойдете на шоу?»

— Я этого не говорил; это сказали Вы.

— Мы Вам перезвоним.

Еще одна задержка.

На самом деле я еще не принял решение насчет того, откажусь ли я пойти на шоу, потому что я все еще считал возможным исправить свою ошибку. Когда я об этом подумал, то счел, что не могу законно на этом сыграть. Но, когда одна из девушек сделала ошибку, предложив такой вариант, я сказал: «Я этого не говорил; это сказали вы» — очень холодно, — словно желая сказать: «Я вам не угрожаю, но ты, милочка, сама все понимаешь!»

Они перезвонили мне и сказали, что не станут использовать мой отчет.

Когда я отправился на шоу, мне не показалось, что хотя бы один из вопросов был основан на моем отчете. Мистер Лерер спросил меня, не было ли проблем между мной и мистером Роджерсом, но я увильнул: сказал, что их не было.

По окончании шоу девушки-репортеры сказали мне, что, на их взгляд, шоу прошло замечательно и без моего отчета. Мы расстались по-хорошему.

Той ночью я самолетом вернулся в Калифорнию и провел свою пресс-конференцию во вторник в Калтехе. Пришло множество репортеров. Некоторые задавали вопросы по поводу моего отчета, но большинство интересовал слух о том, что я угрожал убрать свое имя с отчета комиссии. И я обнаружил, что снова и снова повторяю им, что у меня не было никаких проблем с мистером Роджерсом.