Когда я позвонил Граэму и выразил свое согласие принять участие в работе комиссии, он еще точно не знал, чем все-таки будет заниматься комиссия, кто ею будет руководить или примут ли в нее меня. (Надежда умирает последней!)

Но на следующий день, в понедельник, в 4 часа дня зазвонил телефон: «Мистер Фейнман, Вас приняли в комиссию», — которая к тому времени уже называлась «президентской комиссией» и которую возглавил Уильям П. Роджерс.

Я вспомнил мистера Роджерса. Я очень его жалел, когда он занимал пост государственного секретаря, потому что мне казалось, что президент Никсон все больше и больше задействует советника по государственной безопасности (Киссинджера), так что государственный секретарь остается почти не у дел.

В общем, как бы то ни было, первое собрание должно было состояться в среду. Я подумал, что во вторник делать там нечего, поэтому решил полететь в Вашингтон во вторник ночью, а пока позвонил Элу Хиббсу и попросил его собрать в ЛИРД несколько человек, которые знают о шаттле хоть что-нибудь, чтобы они меня проинструктировали.

Во вторник утром я, полный пара и готовый взорваться, бегу в ЛИРД. Эл меня усаживает; друг за другом входят разные инженеры и объясняют разные части шаттла. Я не знаю, откуда они это знали, но они знали о шаттле все. Для меня провели очень детальный, быстрый и интенсивный брифинг. Парни из ЛИРД были полны такого же энтузиазма, что и я. Во время встречи все были очень сильно взволнованы.

Когда я просматриваю свои записи теперь, я вижу, как быстро я получил множество советов по поводу того, где в шаттле следует искать проблемы. Первая строка моих записей гласит: «Подавляет горение. Изоляционная прокладка». (Чтобы защитить ракетное топливо от возгорания через металлическую стенку каждого ракета-носителя, существует изоляционная прокладка, которая работает не должным образом.) Во второй строке моих записей написано: «При поверке скобы выявлены подпалины на кольцах». Было замечено, что горячий газ время от времени выжигает пятно за кольцом в монтажном стыке ракета-носителей.

В той же самой строке написано: «ZnCrO₂ создает пузырьки». (Хромато-цинковая замазка, используемая за кольцами в качестве изолятора, создает пузырьки, которые могут увеличиться при проникновении горячего газа и вызвать эрозию колец.)

Рис. З. Начало записей Фейнмана с его неофициального инструктажа в ЛИРД.

Инженеры рассказали мне, насколько изменяется давление в твердотопливных ракета-носителях во время полета; из чего состоит ракетное топливо, как оно заливается и впоследствии отверждается при различных температурах; они назвали процент содержания асбеста, полимеров и всего прочего в изоляционной прокладке, а также много чего другого. Я узнал об осевых нагрузках и силах, действующих в двигателях, которые представляют собой наимощнейшие из всех двигателей данного размера, когда-либо сконструированных. У двигателей было немало проблем, особенно трещины, возникающие на лопатках турбины. Инженеры рассказали мне, что люди, работающие над двигателями, во время каждого полета скрещивали пальцы, и в момент взрыва шаттла они были убеждены, что взорвались именно двигатели.

Если инженеры чего-то не знали, то они говорили что-то вроде: «О, это знает Лайфер; давайте позовем его». Эл звал Лайфера, который тут же приходил. Лучшего брифинга и быть не могло.

Однако брифинг, несмотря на свое название, получился далеко не короткий: он был очень интенсивным, очень быстрым и очень полным. Это единственный известный мне способ быстро получить техническую информацию: ты не просто сидишь и слушаешь, пока они рассказывают все, что, по их мнению, может быть интересным; вместо этого ты задаешь много вопросов, тут же получаешь на них ответы и вскоре начинаешь понимать, что к чему, и осознаешь, что нужно спросить дальше, чтобы получить следующий, необходимый тебе, кусочек информации. В тот день меня чертовски хорошо поднатаскали, я же впитывал информацию как губка.

Рис. 4. Детальный чертеж монтажного стыка.

Рис. 5. Фотография пузырьков в хромато-цинковой замазке, которые могут привести к эрозии колец.

В ту ночь я полетел в Вашингтон рейсом «красный глаз» и прибыл туда рано утром в среду. (Больше я никогда не полечу этим рейсом — я теперь стреляный воробей!)

Я зарегистрировался в гостинице «Холидей» в бизнес-центре Вашингтона и взял такси, чтобы поехать на первое заседание комиссии.

— Куда? — спрашивает шофер.

У меня же есть только клочок бумаги. «Эйч (8th) Стрит, 1415».

Мы отправляемся. Я совсем не знаю Вашингтона. Капитолий находится вот там, памятник Вашингтону здесь; все кажется расположенным очень близко к нужному мне месту. Но такси едет все дальше и дальше, вперед и вперед, близлежащая территория становится все хуже и хуже. Здания становятся все меньше, все беднее. Наконец, мы попадаем на Эйч Стрит, и, по мере продвижения по ней, здания вообще начинают исчезать. Наконец, мы находим нужный адрес — с помощью интерполяции, — это пустой участок между двумя зданиями!

К этому времени я начинаю понимать, что это полный абсурд. Я не знаю, что мне делать, потому что у меня есть только этот клочок бумаги и я не знаю, куда ехать.

Я говорю таксисту: «Собрание, на которое я еду, связано с НАСА. Вы можете отвезти меня в НАСА?»

— Конечно, — говорит он. — Вы же знаете, где находится НАСА, разве не так? Это именно там, где я посадил Вас!

Это действительно было так. До НАСА я мог бы дойти пешком из гостиницы «Холидей»: здание располагалось прямо напротив гостиницы! Я вхожу, прохожу охрану у входа и начинаю бродить по коридорам.

Я нахожу дорогу в приемную Граэма и спрашиваю, идет ли собрание по поводу шаттла.

— Да, я знаю, где оно проходит, — говорит кто-то. — Я отведу Вас туда.

Меня отводят в зал, где, конечно же, проходит огромное заседание: яркий свет софитов, множество телевизионных камер в самом низу; зал заполнен до отказа, и все, что мне остается сделать, — это втиснуться в толпу народа позади. Я думаю: «В этот зал есть только один вход. Как, черт побери, я доберусь отсюда вперед?»

Потом мне что-то удается расслышать — все происходит так далеко внизу, что мне с трудом удается слышать, — но совершенно очевидно, что это совсем не та тема!

Поэтому я возвращаюсь в приемную Граэма и нахожу его секретаря. Она звонит куда-то и узнает, где проходит заседание комиссии. «Я тоже не знаю, — говорит она человеку на другом конце провода. — Он просто вошел сюда!»

Собрание проходило в юридическом кабинете мистера Роджерса, на Эйч (H) Стрит, 1415. А на моем клочке было написано: «Эйч (8th) Стрит, 1415». (Адрес был продиктован по телефону.)

Наконец, я попал в офис мистера Роджерса — я был единственным опоздавшим, — и мистер Роджерс представил меня остальным членам комиссии. Кроме мистера Роджерса, я слышал только об одном из них: Ниле Армстронге, человеке, впервые ступившем на Луну, которого назначили вице-председателем. (В комиссию также входила Салли Райд, но я лишь позднее узнал о том, кто она такая.) Кроме того, в комиссии состоял очень приятный парень в военной форме, генерал Кутина (произносится Куу-Тии-на). Он выглядел весьма внушительно в своей форме, тогда как остальные были одеты в обычные костюмы.

Первое заседание действительно оказалось неофициальным сборищем. Это меня беспокоило, потому что я все еще был натянут как заведенная пружина после брифинга, который получил в ЛИРД накануне.

Мистер Роджерс объявил кое о чем. Он зачитал несколько пунктов из порядка проведения нашей работы:

Кроме того, мистер Роджерс сказал, что мы завершим свое расследование за 120 дней. Это сняло камень с моей души: масштаб деятельности нашей комиссии будет ограничен расследованием причин катастрофы, и, быть может, наша работа закончится еще до конца того времени, на которое я заживо себя похоронил!

Мистер Роджерс спросил каждого из нас, сколько времени мы можем посвятить работе в комиссии. Некоторые из членов комиссии уже были на пенсии, и почти все остальные сказали, что переделали свое расписание. Я сказал: «Я готов работать в течение 100 процентов своего времени, начиная с этой минуты!»

Мистер Роджерс спросил: «Кто будет отвечать за написание отчета?»

Мистер Хотц, который был редактором журнала «Авиейшн Уик», добровольно вызвался взять на себя эту обязанность.

Затем мистер Роджерс поднял другой вопрос. «Я уже давно в Вашингтоне, — сказал он, — и могу утверждать, что все вы должны знать одну вещь: что бы мы ни делали, информация все равно будет просачиваться в прессу. Максимум, на что мы способны, — это лишь попытаться сделать эти утечки минимальными. Самый подходящий способ борьбы с этими утечками — проведение публичных собраний. У нас, конечно же, будут закрытые заседания, но если мы обнаружим что-то важное, то сразу же устроим открытое собрание, чтобы общественность была в курсе происходящего».

Мистер Роджерс продолжил: «Чтобы уладить все дела с прессой с самого начала, наше первое официальное собрание будет открытым. Мы встретимся завтра в 10 часов утра».

Когда мы уходили с собрания, я услышал как генерал Кутина сказал: «Где ближайшая станция метро?»

Я подумал: «Вот это парень. По-моему, мы прекрасно поладим: он так причудливо одет, но, внутри, совсем другой. Он не из тех генералов, которые ищут своего водителя и свою служебную машину; он возвращается в Пентагон на метро». Он сразу же мне понравился, и за время работы комиссии я обнаружил, что ничуть не ошибся в своем суждении.

На следующее утро за мной приехал лимузин: кто-то устроил так, что на нашу первую официальную встречу мы должны были приехать на лимузинах. Я сел на переднее сиденье рядом с водителем.

По пути на собрание водитель мне говорит: «Я понимаю, что в эту комиссию входит много важных людей»…

— Да, похоже…

— Знаете, я коллекционирую автографы, — говорит он. — Не могли бы Вы оказать мне услугу?

— Конечно, — говорю я.

Я лезу за ручкой, а он говорит: «Когда мы туда приедем, не могли бы Вы показать мне Нила Армстронга, чтобы я смог взять у него автограф?»

Перед началом собрания нас привели к присяге. Люди толпились вокруг нас; секретарь вручил каждому бэдж с фотографией, чтобы мы могли попасть в любое место НАСА. Кроме того, нам пришлось подписать какие-то бумаги, гласившие, что ты согласен делать это и то, чтобы твои расходы были оплачены и т.д.

После принесения присяги я встретил Билла Граэма. Я узнал его и вспомнил как хорошего парня.

Первое публичное собрание должно было проходить в виде общего брифинга и презентации, которые проводили большие шишки НАСА — мистер Мур, мистер Олдрич, мистер Ловингуд и другие. Мы сидели на больших кожаных стульях на сцене; и каждый раз, когда кому-то из нас хотелось почесать нос, на нас направлялись яркие огни и все телекамеры.

Я сидел рядом с генералом Кутиной. Перед самым началом собрания он наклоняется ко мне и говорит: «Второй пилот первому: причеши волосы».

Я отвечаю: «Первый пилот второму: не одолжишь свою расческу?»

Первое, что нам пришлось выучить, — это сумасшедшие акронимы, которые НАСА использует повсеместно: «ДТРы» — двигатели твердотопливных ракета-носителей. «ОДКШы» — это основные двигатели космического шаттла. Они сжигают «ЖВ» (жидкий водород) и «ЖК» (жидкий кислород), которые содержатся в «ВР» — внешнем резервуаре. Все имело свои буквенные обозначения.

Причем эти обозначения были не только у больших частей шаттла: свой акроним имел почти каждый клапан, поэтому нам сказали: «Мы дадим вам словарь акронимов — все это, на самом деле, очень просто». Конечно, просто, но словарь — это огромная, толстенная книжища, которую постоянно приходится листать, чтобы найти что-то вроде «ТТНВД» (топливный турбонасос высокого давления) и «КТНВД» (кислородный турбонасос высокого давления).

Потом мы узнали о «горошинах» — маленьких черных кружочках, стоящих перед предложениями, которые якобы объединяют какие-то понятия. Эти маленькие чертовы «горошины» шли одна за другой в наших книжках для брифинга и на слайдах.

Рис. 6. Пример «горошин».

Оказалось, что, кроме мистера Роджерса и мистера Эчесона, которые были юристами, а также мистера Хотца, который был редактором, у всех нас были ученые степени: генерал Кутина получил ученую степень в МТИ; мистер Армстронг, мистер Коверт, мистер Руммель и мистер Саттер были инженерами по аэронавтике, а мисс Райд, мистер Уолкер, мистер Уилон и я были физиками. Судя по всему, большинство из нас провело свою собственную предварительную работу. Мы не переставали задавать вопросы, которые были гораздо в большей степени техническими, чем того ожидали некоторые большие шишки.

Когда один из них не смог ответить на вопрос, мистер Роджерс успокоил его, сказав, что мы понимаем, что он не ожидал услышать столь детальные вопросы и что на данный момент нам будет достаточно, по крайней мере, вечного ответа: «Эту информацию мы предоставим вам позднее».

Главное, что я узнал на этом брифинге, — это насколько неэффективен такой брифинг: чаще всего, тебе задают вопросы, ответы на которые ты уже знаешь — или они тебе неинтересны, — и тебе это настолько надоедает, что ты почти засыпаешь и перестаешь слушать, когда внезапно появляется важный момент.

Какой контраст по сравнению с ЛИРД, где я очень быстро получил массу всевозможной информации. В среду мы собирались в офисе мистера Роджерса — на это ушло два часа, — а потом у нас остался весь день, чтобы делать, что? Ничего. А вечер? Ничего. На следующий день у нас публичная встреча: «К этому вопросу мы вернемся позднее», — что равняется нулю! Хотя и казалось, что мы заняты работой в Вашингтоне каждый день, на самом деле большую часть времени мы сидели сложа руки и ничего не делали.

Тем вечером я сам придумал для себя занятие: я записал вопросы, которые считал нужным задать во время нашего расследования, и темы, которые считал нужным изучить. Мой план состоял в том, чтобы выяснить, что намеревается делать остальная часть комиссии, чтобы можно было разделить работу и начать ее выполнять.

На следующий день, в пятницу, у нас состоялось первое настоящее заседание. К этому времени у нас уже был свой офис — мы встречались в старом административном офисе, — где был даже стенографист, чтобы записывать каждое сказанное нами слово.

Мистер Роджерс задержался по каким-то причинам, поэтому в ожидании его прихода генерал Кутина предложил рассказать нам, что представляет собой расследование причин катастрофы. Мы сочли это хорошей идеей, тогда он поднялся и объяснил нам, как военно-воздушные силы проводили расследование причин неудачного запуска непилотируемой ракеты «Титан».

Мне было очень приятно увидеть, что описанная им схема — тип вопросов и способ поиска ответов на них — весьма напоминала план, составленный мной накануне, за исключением того, что он был гораздо более методическим, чем я себе представлял. Генерал Кутина предупредил нас, что иногда кажется, что причина очевидна, но при проведении более тщательного исследования приходится изменить свое мнение. У них было очень мало ключей, так что в случае с «Титаном» им пришлось три раза менять свое мнение.

Я возбужден. Я хочу провести такое расследование и считаю, что мы можем начать прямо сейчас — все, что нам остается сделать, — это решить, кто чем будет заниматься.

Но мистер Роджерс, который пришел во время рассказа генерала Кутины, говорит: «Да, ваше исследование, генерал, было очень успешным, но мы не сможем воспользоваться вашими методами здесь, потому что мы не можем получить такой объем информации, какой был у вас».

Вероятно, мистер Роджерс, который не был техническим специалистом, не осознавал, насколько очевидно ложными были его слова. «Титан», который был непилотируемой ракетой, и близко не имел того количества контрольных средств, которые были у шаттла. У нас были телевизионные кадры, которые зафиксировали пламя, появляющееся сбоку ракета-носителя за несколько секунд до взрыва; на фотографиях же «Титана», которые нам показал генерал Кутина, мы смогли увидеть только вшивую точку в небе — только маленькую, крошечную вспышку, — и он сумел сделать из этого какие-то выводы.

Мистер Роджерс говорит: «Я организовал для нас поездку во Флориду в следующий четверг. Там мы устроим брифинг с официальными лицами НАСА, и они отвезут нас на экскурсию в Космический Центр им. Кеннеди».

У меня тут же возникает мысленная картинка приезда царицы в потемкинскую деревню: все подготовлено; нам покажут, как выглядит ракета и как ее собирают в одно целое. Но таким образом не узнаешь, как же все происходит на самом деле.

Тогда мистер Армстронг говорит: «Нельзя ожидать, что мы сможем провести такое же техническое исследование, которое провел генерал Кутина». Это меня весьма обеспокоило, потому что я мог представить себя занимающимся только сугубо техническими проблемами! Я не совсем понимал, что он имеет в виду: быть может, он хотел сказать, что всю техническую работу НАСА выполнит в своих лабораториях.

Я начал предлагать то, что я могу сделать сам.

Когда я дохожу до середины своего списка, входит секретарь с письмом, которое должен подписать мистер Роджерс. В промежутке, когда мне просто заткнули рот и я жду, чтобы мне позволили продолжить, другие члены комиссии предлагают поработать со мной. Потом мистер Роджерс снова смотрит на нас, желая продолжить заседание, но просит высказаться кого-то другого — словно по рассеянности забыл, что мое выступление было прервано. Тогда мне снова приходится бороться за получение слова, но, когда я снова начинаю говорить о своем, происходит другая «случайность».

Фактически мистер Роджерс закрыл заседание тогда, когда я высказал лишь половину того, что имел сказать! Он повторил свои сожаления по поводу того, что нам все равно не удастся выяснить, что же произошло с шаттлом.

Это было в высшей степени обескураживающим. Сейчас это трудно понять, потому что НАСА потребовалось, как минимум, два года, чтобы вернуть шаттл на свою стезю. Но в то время мне казалось, что это дело нескольких дней.

Я подошел к мистеру Роджерсу и сказал: «В следующий четверг мы едем во Флориду. Это означает, что целых пять дней мы будем без дела: что мне делать в течение пяти дней?»

— А что бы Вы делали, если бы не были в комиссии?

— Я собирался поехать в Бостон и консультировать компанию, но я это отменил, чтобы работать в комиссии 100 процентов своего времени.

— А почему бы Вам не отправиться на пять дней в Бостон?

Это было слишком. Я подумал: «Я уже умер! Эта чертова штука работает совсем не так, как должна». Я, совершенно опустошенный, отправился в свой отель.

Потом я вспомнил о Билле Граэме и позвонил ему. «Послушай, Билл, — сказал я. — Ты меня в это втянул; теперь ты должен меня спасти: я совершенно подавлен; я больше этого не вынесу».

Он говорит: «А что произошло?»

— Я хочу делать что-нибудь! Я хочу походить по НАСА, поговорить с инженерами!

Он говорит: «Да пожалуйста! Почему нет? Я устрою для Вас поездку. Вы можете поехать, куда захотите: в Джонсон, в Маршалл или в Кеннеди… »

Я подумал, что в Кеннеди я не поеду, потому что это будет выглядеть так, словно я спешу все узнать вперед других. Салли Райд работала в Джонсоне и предложила поработать вместе со мной, поэтому я сказал: «Я еду в Джонсон».

— Прекрасно, — говорит он. — Я скажу Дэвиду Эчесону. Он личный друг Роджерса и мой друг. Я уверен, что все будет в порядке.

Полчаса спустя мне звонит Эчесон: «Я думаю, что это замечательная идея, — говорит он, — и то же самое я сказал мистеру Роджерсу, но он со мной не согласен. Я просто не знаю, почему мне не удается его убедить».

Тем временем, Граэм придумал компромисс: я остаюсь в Вашингтоне, а он попросит инженеров прийти в его офис в НАСА, который расположен напротив моего отеля. Я получу своего рода брифинг, который хочу получить, и при этом не буду бегать с места на место.

Потом мне звонит мистер Роджерс: он против компромисса Граэма. «Мы все едем во Флориду в следующий четверг», — говорит он.

Я отвечаю: «Если вся задача комиссии состоит в том, чтобы сидеть и слушать брифинг, то мне это не подходит. Я могу работать гораздо более эффективно, если буду напрямую общаться с инженерами».

— Мы должны работать упорядоченно.

— У нас уже прошло несколько заседаний, но нам до сих пор не дали никакого задания!

Роджерс говорит: «Что ж, Вы хотите, чтобы я побеспокоил всех остальных членов комиссии и созвал специальное собрание в понедельник, чтобы назначить задания?»

— Ну, да! — Я счел, что наша работа состояла в том, чтобы работать, и что нас нужно беспокоить, в общем Вы понимаете, о чем я?

Тогда он естественно меняет тему. Он говорит: «Я понимаю, что Вам не нравится ваш отель. Позвольте мне поселить Вас в хорошем отеле».

— Нет, спасибо; мой отель меня полностью устраивает.

Очень скоро он опять пытается заговорить о том же, поэтому я говорю: «Мистер Роджерс, меня беспокоит совсем не свой личный комфорт. Я пытаюсь начать работать. Я хочу что-нибудь делать!»

Наконец, Роджерс говорит, что я могу пойти в офис Граэма и поговорить с инженерами НАСА.

Совершенно очевидно, что я был для мистера Роджерса как заноза в известном месте. Позже Граэм попытался объяснить мне это. «Представьте, что Вы, будучи техническим специалистом, назначены председателем комиссии по рассмотрению какого-то юридического вопроса. Большинство членов вашей комиссии — юристы, один из которых беспрестанно твердит: «Я могу работать более эффективно, если буду напрямую общаться с другими юристами». Я полагаю, что Вы сначала захотели бы сориентироваться в этом вопросе сами, прежде чем позволить кому бы то ни было самостоятельно проводить расследование».

Гораздо позже я понял, что мистер Роджерс должен был заниматься множеством других проблем. Например, каждый кусочек информации, который получал любой из нас, нужно было записать и предоставить остальным членам комиссии, поэтому существовала необходимость в организации центральной библиотеки. На такие дела нужно время.

В субботу утром я отправился в НАСА. Граэм пригласил своих парней, чтобы они рассказали мне о шаттле. Несмотря на то, что эти ребята занимали в НАСА довольно высокие должности, они были техническими специалистами.

Первый парень рассказал мне все о твердотопливных ракета-носителях — о реактивном топливе, о двигателе, обо всем, кроме уплотнений. Он сказал: «Специалист по уплотнениям подойдет чуть позже».

Следующий парень рассказал мне все о двигателе. Основное действие двигателя было более или менее ясно, но там было множество контрольных устройств, которые выдвигались из различных трубок, нагревались от того или сего, причем водород под высоким давлением запускал небольшой пропеллер, который поворачивал что-то еще, что в свою очередь всасывало кислород через вентиляционный клапан — и все в том же духе.

Это было интересно, и я изо всех сил старался все понять, но через некоторое время я сказал этому парню: «Так, пока с двигателем все».

— Но в двигателях существует много проблем, о которых Вы должны знать, — говорит он.

С меня хватило ракета-носителя, поэтому я сказал: «Мне придется отложить основные двигатели на потом, когда у меня будет больше времени».

Потом вышел другой парень, чтобы рассказать об орбитальной ступени. Я чувствовал себя ужасно, потому что он специально пришел сюда в субботу, чтобы рассказать мне об этом, а это, судя по всему, не имело к катастрофе никакого отношения. Мне было достаточно сложно понять остальную часть шаттла — кубический дюйм мозга способен удерживать лишь ограниченный объем информации, — поэтому, позволив ему рассказать мне еще кое-что, я скоро вынужден был сказать, что он говорит слишком подробно, так что мы просто мило побеседовали.

Днем пришел специалист по уплотнениям — его звали мистер Уикс — и выдал то, что было равносильно продолжению моего брифинга в ЛИРД, но с еще большими подробностями.

Существует замазка и другие вещи, но самым главным уплотнением должны служить два резиновых кольца, толщина которых составляет около четверти дюйма и которые лежат на круге диаметром двенадцать футов, что составляет около 37 футов в длину.

Когда эти уплотнения были первоначально спроектированы компанией «Мортон Тиокол», предполагалось, что давление, создаваемое горящим реактивным топливом, будет расплющивать кольца. Но поскольку стык прочнее стенки (так как он в три раза толще), стенка наклоняется вперед, из-за чего стык немного изгибается — этого достаточно, чтобы вывести резиновые кольца из зоны уплотнения. Мистер Уикс сказал мне, что это явление называется «вращением стыка» и его обнаружили очень рано, еще до запуска шаттла.

Кусочки резины в стыках называют кольцами, но они используются несколько иначе, чем обычные кольца. При обычных обстоятельствах, например в уплотнениях, предотвращающих вытекание масла в автомобиле, существуют скользящие части и вращающиеся валы, но зазоры между ними всегда одни и те же. Поэтому кольцо остается неподвижным.

Но в случае с шаттлом зазор расширяется по мере нарастания давления в ракете. И, чтобы не нарушилось уплотнение, резина должна расширяться достаточно быстро, чтобы закрыть зазор — так что при запуске ракеты зазор долю секунды остается открытым. Таким образом, эластичность резины становится совершенно необходимым условием для данной конструкции.

Рис. 7. Вращение стыка вызвано давлением, создаваемым внутри ракеты и воздействующим на стенки, так что они прогибаются, выходя за пределы стыков. Открывается зазор, и горячий газ попадает на одно из колец или на оба.

Когда инженеры «Тиокола» обнаружили эти проблемы, они отправились в компанию «Паркер Сил», которая производит резину, чтобы посоветоваться со специалистами. В компании «Паркер Сил» им ответили, что кольца не предназначены для такого применения, поэтому они ничего не могут посоветовать.

Несмотря на то, что почти с самого начала было известно, что стык работает не должным образом, специалисты компании «Тиокол» продолжали биться с этой конструкцией. Они создали несколько временных усовершенствований. Одно из них состояло в установке регулировочных прокладок для уплотнения стыка, но он все равно давал утечки. Мистер Уикс показал мне фотографии утечек, сделанные после предыдущих полетов, — то, что инженеры называют «прорывом газа»: почернение за кольцом, куда попал горячий газ и то, что они называют «эрозией», где на самом кольце образовалась небольшая подпалина. Он показал мне диаграмму, на которой были отражены все полеты и степень прорыва газа и эрозии после каждого из них. Мы прошли всю историю до того самого полета — 51-L.

Я спросил: «Где написано, что они вообще обсуждали эту проблему — как идут дела, есть ли какой-то прогресс?»

Единственным местом, где это обсуждалось, оказались «смотры готовности полета» — между полетами проблема уплотнений не обсуждалась вообще!

Мы посмотрели резюме отчета. Как обычно, все обозначалось горошинами. Верхняя строчка гласит:

А потом, ближе к концу, написано:

Я был поражен этим противоречием: «Если это «самый критический момент», то как может быть, что «продолжение полетов не представляет опасности»? Где здесь логика?»

Мистер Уикс говорит: «Да, я понимаю, о чем Вы говорите! Что ж, давайте посмотрим: здесь написано: „Анализ существующих данных…“»

Рис. 8. «Тиокол» попытался вылечить проблему вращения стыка с помощью регулировочных прокладок.

Мы снова просмотрели весь отчет и нашли этот анализ. Он представлял собой что-то вроде компьютерной модели со всевозможными допущениями, которые совсем необязательно были правильными. Вам известна опасность, которую представляют собой компьютеры; она называется МВМП: мусор вводишь, мусор получаешь! В результате анализа делался вывод, что небольшие непредсказуемые утечки там и здесь допустимы, даже если и не заложены в исходной конструкции.

Если бы все уплотнения давали утечку, то серьезность этой проблемы была бы очевидна даже для НАСА. Но утечку давали лишь некоторые уплотнения и только во время некоторых полетов. Так что НАСА выработала весьма своеобразное отношение: если одно из уплотнений дает небольшую утечку и при этом полет проходит успешно, то проблема не так серьезна. Попробуйте сыграть таким образом в русскую рулетку: нажимаешь на курок, ружье не стреляет, значит, нет никакой опасности в том, чтобы нажать на курок еще раз…

Рис. 9. Два примера эрозии кольца. Подобная эрозия была непредсказуема и возникала вдоль 3 или 4 дюймов 37-футового кольца.

Рис. 10. Связь температуры с отказом колец.

Рис. 11. Рекомендации, приведенные в отчете по уплотнениям и противоречащие друг другу, подчеркнуты.

Мистер Уикс сказал, что, по слухам, история, связанная с проблемой уплотнений, просочилась в газеты. Это несколько обеспокоило меня, потому что было похоже, что НАСА пытается держать все это в секрете.

Я сказал ему, что полностью удовлетворен людьми Граэма, которых он пригласил для разговора со мной, и что, поскольку я уже слышал о проблемах уплотнений в ЛИРД, мне не нужно подробно об этом рассказывать.

На следующий день, в воскресенье, Билл Граэм отвез меня со своей семьей в Национальный музей аэронавтики и исследования космического пространства. С утра мы позавтракали вместе, а потом отправились в сам музей, который располагался через дорогу.

Я ожидал увидеть там много людей, но забыл, что Граэм был большой шишкой. В течение некоторого времени во всем музее не было никого, кроме нас.

Там мы увидели Салли Райд. Она была в витрине музея, в костюме астронавта, со шлемом и всем прочим. Восковая модель выглядела точь-в-точь как живая Салли.

В музее был специальный кинозал, где показывали фильм о НАСА и ее достижениях. Фильм был просто замечательный.

Я не мог себе представить то огромное количество людей, которые работали над шаттлом, и все те усилия, которые были приложены, чтобы его сделать. И вы знаете, как снимают фильмы: их стараются сделать драматическими. Этот фильм был настолько драматичен, что я чуть не расплакался. Я увидел, что катастрофа представляла собой ужасный взрыв. Мысль о том, что такое огромное количество людей трудилось, чтобы шаттл смог взлететь — а он взорвался, — придала мне еще большую решимость помочь найти корень проблемы как можно быстрее, чтобы все эти люди снова могли заниматься своим делом. Посмотрев этот фильм, я очень изменился: мое полу-анти-НАСАвское отношение превратилось в очень сильное про-НАСАвское.

Днем мне позвонил генерал Кутина.

— Профессор Фейнман? — говорит он. — У меня к Вам есть безотлагательное дело: срочные новости. Э, одну минутку.

Я слышу какую-то военную музыку на заднем плане. Музыка прекращается, и генерал Кутина говорит: «Прошу прощения, профессор; я нахожусь на концерте оркестра военно-воздушных сил, и музыканты только что играли государственный гимн».

Я без труда мысленно представил, как он, в военной форме, стоя по стойке смирно, пока оркестр играет «Star Spangled Banner», одной рукой отдает честь, а другой — держит телефонную трубку. «Так что за новости, генерал?»

— Ну, во-первых, Роджерс сказал мне, чтобы я сказал Вам не ходить в НАСА.

Я не обратил на это ни малейшего внимания, потому что уже сходил в НАСА за день до нашего разговора.

Он продолжил: «Во-вторых, завтра днем состоится специальное заседание, на котором мы встретимся с тем парнем, что написал статью в сегодняшнем номере „Нью-Йорк Таймс“».

Я посмеялся про себя: как бы то ни было, специальное заседание в понедельник все равно состоится!

Потом он говорит: «Сегодня утром я возился с карбюратором своей машины и подумал: шаттл оторвался от земли, когда температура равнялась 28 или 29 градусам. Самая холодная температура до этого полета была 53 градуса. Вы — профессор; каким образом, сэр, холод влияет на кольца?»

— О! — сказал я. — Из-за холода кольца становятся жесткими. Да, безусловно!

Это все, что он хотел мне сообщить. Это был ключ, за который меня впоследствии немало чествовали, но заметил его именно он. Профессору теоретической физики всегда нужно говорить, что искать. Он же просто использует свое знание, чтобы объяснить наблюдения экспериментаторов!

В понедельник утром мы с генералом Кутиной отправились в офис к Граэму и спросили, нет ли у него какой-нибудь информации о влиянии температуры на кольца. На руках у него такой информации не оказалось, но он пообещал предоставить ее нам, как можно скорее.

Однако у Граэма оказалось несколько интересных фотографий. На них было видно пламя, появляющееся из первого твердотопливного ракета-носителя за несколько секунд до взрыва. Было сложно точно определить, откуда выходит пламя, но в офисе Граэма была модель шаттла. Я поставил модель на пол и стал ходить вокруг нее, пока не нашел место, откуда она выглядела абсолютно идентично фотографии: как по размеру, так и по расположению.

Я заметил, что на каждом ракета-носителе есть небольшое отверстие, которое называется портом проверки на наличие утечки, где при проверке уплотнений создают давление. Это отверстие находится между кольцами, так что если оно не закрыто должным образом и если первое кольцо выйдет из строя, то газ будет проходить через отверстие, что равносильно катастрофе. Отверстие располагалось именно в том месте, из которого выходило пламя. Конечно, по-прежнему оставался открытым вопрос, выходило ли пламя из порта проверки на наличие утечки или гораздо большее пламя выходило откуда-то сзади, а нам была видна лишь его маленькая часть.

В тот день состоялось наше экстренное закрытое заседание, на котором выступал автор той самой статьи из газеты «Нью-Йорк Таймс». Его звали мистер Кук. Он работал в финансовом департаменте НАСА, когда его попросили заняться возможной проблемой уплотнений и оценить те средства, которые необходимы для ее устранения.

Поговорив с инженерами, он выяснил, что уплотнения уже давно представляют огромную проблему. Тогда он доложил, что для ее решения потребуется такая-то сумма денег — огромная сумма. С точки зрения прессы и некоторых членов комиссии, история мистера Кука звучала как серьезное публичное разоблачение, поскольку, судя по всему, НАСА скрывала от нас проблему уплотнений.

Мне пришлось переждать все это огромное и совершенно бесполезное возбуждение, думая: неужели каждый раз, когда в газете будет появляться какая-то статья, мы будем устраивать особое заседание? Так мы ни к чему не придем!

Но позднее, во время этого же заседания, произошло кое-что весьма интересное. Сначала нам показали фотографии клубов дыма, появившихся из монтажного стыка сразу после зажигания, еще до того как шаттл успел подняться в воздух. Дым выходил из того же места — возможно, из порта проверки на наличие утечки, откуда позднее появилось пламя. Теперь это уже не оставляло сомнений. Все факты соответствовали друг другу.

Затем произошло нечто совершенно неожиданное. Инженер из компании «Тиокол», мистер МакДональд, выразил желание что-то нам рассказать. Он пришел на наше заседание сам, без приглашения. Мистер МакДональд сказал, что инженеры компании «Тиокол» пришли к заключению, что низкие температуры некоторым образом связаны с проблемой уплотнений и что они очень и очень этим обеспокоены. Вечером накануне предполагаемого запуска, во время смотра готовности полета, они сказали НАСА, что нельзя запускать шаттл при температуре ниже 53 градусов — эта была самая низкая из температур предыдущих запусков, — а в то утро термометр показывал 29.

Мистер МакДональд продолжил, что НАСА «пришла в ужас» от такого заявления. Человек, отвечавший за смотр, некий мистер Маллой, возразил, что доказательств «недостаточно» — некоторые полеты с эрозией и прорывом газа произошли при температуре выше 53 градусов, — поэтому «Тиокол» должен пересмотреть свое возражение против полета.

«Тиокол» дал задний ход, но мистер МакДональд отказался продолжать собрание, сказав: «Если с этим полетом что-то случится, я не хочу стоять перед коллегией следователей и говорить, что я пошел напролом и им сказал махнуть на все рукой и запускать эту штуковину даже за пределами допустимых условий».

Это было настолько удивительно, что мистер Роджерс был вынужден спросить: «Я Вас правильно понял, что Вы сказали…», — и он повторил весь рассказ. МакДональд ответил: «Да, сэр».

Вся комиссия была шокирована, потому что эту историю мы услышали впервые: дело было не просто в том, что из строя вышли уплотнения, а в том, что из строя вышел кое-кто из начальства.

Рис. 12. Прогрессирование пламени, выходящего, возможно, из порта проверки на наличие утечки. (© НАСА.)

Мистер Роджерс решил, что нам стоит более внимательно рассмотреть рассказ МакДональда и узнать все подробности, прежде чем выносить его на суд публики. Но для того, чтобы публика была в курсе дела, на следующий день, во вторник, должно было состояться открытое заседание, во время которого мистер Кук собирался дать свои показания.

Я подумал: «Это будет что-то вроде пьесы: завтра мы будем говорить то же, что говорили сегодня, и не узнаем ничего нового».

Когда мы уходили, ко мне подошел Билл Граэм с пачкой бумаг.

— Ух ты! Вот это быстро! — сказал я. — Я же попросил тебя об этом только утром! — С Граэмом всегда было легко работать.

Рис. 13. Неправильно уплотненный порт проверки на наличие утечки мог обеспечить путь для прорыва пламени, образующего подпалины за первым кольцом.

Документ, лежащий на самом верху, гласит: «Профессор Фейнман из Президентской комиссии желает знать о временном влиянии температуры на эластичность колец…» — это служебная записка, адресованная подчиненному.

Под этой служебной запиской лежит другая: «Профессор Фейнман из Президентской комиссии желает знать…» — от того подчиненного его подчиненному и так далее вниз по служебной лестнице.

В самом низу лежит документ с какими-то числами от бедняги, оказавшегося в самом низу этой лестницы, а затем серия документов о предоставлении информации, которые объясняют, что ответ передан на следующий уровень.

Рис. 14. Клубы черного «дыма» (мелкие несгоревшие частицы) видны появляющимися из того же места, где наблюдалось пламя. (©НАСА.)

Итак, передо мной лежит кипа бумаг, напоминающая сандвич, в самой середине которой лежит ответ — совсем на другой вопрос! Ответ: «Сжимаете резину в течение двух часов при определенной температуре и давлении, а потом смотрите, сколько времени потребуется, чтобы она приняла первоначальную форму» — часы. Я же хотел знать, насколько быстро резина реагирует за миллисекунды во время запуска шаттла. Так что информация оказалась бесполезной.

Я пошел обратно в отель. Я препаршиво себя чувствую, но во время обеда мой взгляд падает на стол, где стоит стакан ледяной воды. Я говорю себе: «Черт возьми, я сам могу узнать все, что мне нужно о резине, не заставляя НАСА посылать свои записки туда-сюда: я просто должен проверить это! Все, что мне нужно, так это образец резины».

Я думаю: «Я мог бы сделать это завтра, пока мы все будем сидеть на заседании и слушать тот вздор, который будет нести Кук и который мы уже слышали сегодня. На таких заседаниях нам всегда приносят воду со льдом; таким образом, я кое-что смогу сделать, чтобы не терять время даром».

Потом я думаю: «Нет, это будет неудобно».

Но потом я вспоминаю о Луисе Альваресе, физике. В этом человеке меня восхищает храбрость и чувство юмора, и я думаю: «Если бы Альварес был в этой комиссии, он сделал бы это, так что для меня это тоже подойдет».

Рассказывают истории о физиках — великих героях, — которые получали информацию буквально на счет «раз, два, три» там, где все остальные пытались это сделать весьма сложным путем. Например, после того как были открыты ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, француз Андре Блондель нашел еще один тип лучей, так называемые N-лучи. Эти лучи было очень трудно наблюдать: у других ученых не получалось повторить эксперименты Блонделя, поэтому кто-то попросил знаменитого американского физика Р.У. Вуда съездить в лабораторию Блонделя и разобраться.

Блондель выступил с публичной лекцией и провел демонстрационный показ. N-лучи преломлялись алюминием, поэтому Блондель выстроил друг за другом разного типа линзы, а в конце стоял большой диск с алюминиевой призмой посередине. По мере того как алюминиевая призма медленно поворачивалась, N-луч смещался то вверх, то в другую сторону, а ассистент Блонделя сообщал его интенсивность — разные числа под разными углами.

Свет оказывал воздействие на N-лучи, поэтому Блондель выключил свет, чтобы сделать показания более точными. Его ассистент продолжал сообщать об интенсивности N-лучей при выключенном свете.

Когда свет снова был включен, все увидели Р.У. Вуда в первом ряду, с алюминиевой призмой, поднятой высоко в воздух. Вуд держал ее на кончиках пальцев так, чтобы все это видели! Вот таков был конец N-лучей.

Я думаю: «Точно! Мне нужен образец резины». Я звоню Биллу Граэму.

Его невозможно достать: он хранится где-то в Кеннеди. Но потом Граэм вспоминает, что в модели монтажного стыка, которую мы собираемся использовать на завтрашнем заседании, есть два образца резины. Он говорит: «Мы можем встретиться в моем офисе перед заседанием и посмотреть, не сумеем ли мы достать резину».

На следующее утро я поднимаюсь рано и выхожу на улицу. Восемь часов утра, идет снег. Я ловлю такси и говорю шоферу: «Мне нужно в скобяную лавку».

— В скобяную лавку, сэр?

— Да. Мне нужно купить инструменты.

— Но, сэр, поблизости нет скобяных лавок; вон там — Капитолий, а там — Белый Дом. Одну минуту: по-моему, как-то раз я проезжал мимо одной скобяной лавки.

Он нашел эту лавку и оказалось, что она открывается только в 8:30 — а было около 8:15, — поэтому мне пришлось ждать на улице, в пиджаке и галстуке, в костюме, который я носил с тех пор, как приехал в Вашингтон, чтобы не слишком отличаться от уроженцев этого города.

Пиджаки, которые носят уроженцы этого города в зданиях (которые хорошо отапливаются) вполне подходят для того, чтобы перейти из одного здания в другое — или дойти от здания до такси, если здания находятся слишком далеко друг от друга. (Все такси обогреваются.) Но, судя по всему, уроженцы Вашингтона испытывают какой-то странный ужас перед холодом: они надевают поверх пиджаков пальто, если хотят выйти на улицу. Я еще не приобрел пальто, так что я все равно отличался от остальных людей, стоя в одном костюме перед скобяной лавкой под снегом.

В 8:30 я зашел в лавку и купил пару отверток, несколько плоскогубцев и самый маленький зажим, какой только нашел. Потом я отправился в НАСА.

По пути в офис Граэма я подумал, что, быть может, зажим слишком большой. Времени у меня было мало, поэтому я побежал в медицинский департамент НАСА. (Я знал, где он находится, потому что ходил туда сдавать кровь на анализ, который потребовал сделать мой кардиолог, пытавшийся лечить меня по телефону.)

Я попросил медицинский зажим, вроде того, которым они зажимают трубки.

Зажима у них не оказалось. Но парень говорит: «Давайте посмотрим, поместится ли ваш зажим в стакан!» Он очень легко поместился.

Я поднялся в офис Граэма.

Резина досталась из модели без труда с помощью плоскогубцев. Итак, у меня в руках был образец резины. Хотя я знал, что более эффектно и более честно будет впервые провести этот эксперимент на публичном заседании, я сделал кое-что, чего немного стыжусь. Я сжульничал. Я не мог устоять. Я попробовал это. Таким образом, следуя принципу проведения закрытого заседания перед открытым, я обнаружил, что мой эксперимент работает, прежде чем провел его на открытом заседании. Потом я вернул резину в модель, чтобы Граэм мог отнести ее на заседание.

Рис 15. Модель монтажного стыка, из которой Фейнман достал образец кольца.

Я иду на заседание, в полной боевой готовности, с плоскогубцами в одном кармане и зажимом в другом. Я сажусь рядом с генералом Кутиной.

На предыдущем заседании у всех была вода со льдом. Но в этот раз ее не оказалось. Я встаю, подхожу к кому-то, похожему на ответственное лицо, и говорю: «Я хотел бы стакан воды со льдом, пожалуйста».

Он говорит: «Конечно! Конечно!»

Пять минут спустя охрана закрывает двери, заседание начинается, а воды со льдом у меня все еще нет.

Я жестикулирую, глядя на парня, с которым только что говорил. Он подходит и говорит: «Не переживайте, воду сейчас принесут!»

Заседание продолжается, и теперь мистер Маллой начинает рассказывать об уплотнениях. (Судя по всему, НАСА хочет рассказать нам об уплотнениях до того, как это сделает Кук.) Модель начинает переходить от одного члена комиссии к другому, и каждый ее рассматривает.

Тем временем, воды со льдом все еще нет!

Мистер Маллой объясняет, как должны работать уплотнения — причем он делает это так, как принято в НАСА: использует смешные слова и акронимы, так что всем другим понять его далеко не просто.

Чтобы все подготовить к появлению воды со льдом, я начинаю: «Во время запуска шаттла возникают вибрации, которые приводят к небольшому движению стыков ракеты — это так?»

— Это так, сэр.

— А внутри этих стыков, эти так называемые кольца должны расшириться, чтобы создать уплотнение — это правильно?

— Да, сэр. В статическом состоянии они должны непосредственно контактировать с хвостовой частью и скобой и сжиматься на двадцать тысячных дюйма.

— А почему мы не вынимаем кольца?

— Потому что тогда горячий газ расширился бы через стык…

— Хорошо. Тогда, чтобы уплотнение работало должным образом, кольца нужно делать из резины — а, скажем, не из свинца, который после сжатия не примет свою первоначальную форму.

— Да, сэр.

— А если бы кольцо утратило свою эластичность на одну или на две секунды, этого было бы достаточно для возникновения очень опасной ситуации?

— Да, сэр.

Это привело нас прямо к вопросу о холодной температуре и эластичности резины. Я хотел доказать, что мистер Маллой должен был знать, что температура влияет на резину, хотя — по словам мистера МакДональда — он заявил, что доказательств «недостаточно». Но воды со льдом все еще не было! Поэтому мне пришлось остановиться, и вопросы начал задавать кто-то другой.

Модель доходит до генерала Кутины, а потом попадает в мои руки. Я извлекаю из кармана зажим и плоскогубцы и разбираю модель, кусочки кольца попадают ко мне, но воды со льдом у меня все еще нет! Я опять поворачиваюсь и подаю сигнал тому парню, у которого просил воды, он тоже подает мне сигнал: «Не переживайте, вода будет!»

Очень скоро я вижу молодую женщину, далеко внизу, с подносом, уставленным стаканами. Она подает стакан воды со льдом мистеру Роджерсу, мистеру Армстронгу; она ходит взад-вперед по рядам, стоящим на возвышении, подавая воду со льдом всем! Бедной женщине пришлось принести абсолютно все — кувшин, стаканы, лед, поднос, — все, чтобы вода со льдом была у всех.

Итак, когда я, наконец, получаю свою воду со льдом, я ее не пью! Я зажимаю резину в зажим и опускаю его в стакан воды.

Через несколько минут я готов показать результаты своего небольшого эксперимента. Я тянусь к маленькой кнопочке, подключающей мой микрофон.

Генерал Кутина, который понял, что я делаю, быстро наклоняется ко мне и говорит: «Второй пилот первому: не сейчас».

Очень скоро я опять тянусь к микрофону.

— Не сейчас! — Он открывает нашу книгу для брифинга — со всеми схемами и слайдами, которые показывает мистер Маллой — и говорит: «Когда он дойдет вот до этого слайда, тогда это будет как раз кстати».

Наконец, мистер Маллой доходит до этого места, я нажимаю кнопочку своего микрофона и говорю: «Я достал эту резину из модели, поместил в зажим и на некоторое время опустил в воду со льдом».

Рис. 15а. Демонстрация влияния воды со льдом на кольцо. (© Мэрилин К. Йи, NYT Pictures.)

Я достаю зажим из стакана, поднимаю его вверх и разжимаю со словами: «Я обнаружил, что при раскрытии зажима резина не принимает прежнюю форму. Другими словами, в течение более чем нескольких секунд этот материал не обладает эластичностью, когда находится при температуре в 32 градуса. Я полагаю, что это имеет некоторое значение для нашей проблемы».

Прежде чем мистер Маллой смог хоть что-то сказать, мистер Роджерс говорит: «Эту проблему мы, безусловно, рассмотрим детально во время нашей работы и будем держать вас в курсе дела, и я полагаю, что это действительно важный момент, что, я уверен, признает и мистер Маллой, поэтому он прокомментирует это на следующем заседании».

Во время обеденного перерыва меня окружили репортеры с вопросами типа: «Вы говорили о кольце или о замазке?» и «Не могли бы вы подробно объяснить нам, что это за кольцо?» Таким образом, я довольно сильно расстроился из-за того, что ничего не смог доказать. Но в тот вечер все программы новостей остановились на важности моего эксперимента, и на следующий день в газетных статьях появилась полная информация по этому вопросу.