Данилыч

Так уж получилось, что меня с этим человеком свела судьба. Хотя по всей логике ну никак у неё это получиться не могло. Он был человек сугубо деревенский, всю свою жизнь проживший на одном и том же месте, и лишь дважды посетивший райцентр. Один раз – в пятилетнем возрасте, другой – на собственной свадьбе. Он чуть не с детства сел на трактор, тогда, во время войны это считалось нормальным, и проработал трактористом до старости, далеко перешагнув пенсионный возраст. У него никогда не было дел в большом городе, и попал он туда единственный раз – поехал к свату, который выписался из больницы и остановился погостить у двоюродного брата.

А мне, коренному горожанину в третьем поколении, с городской профессией конструктора, городскими привычками и городским мировоззрением (ничем этим я не горжусь, этого я скорее стыжусь, но что выросло – то выросло) делать в глухой деревне, за многие сотни километров от города, совершенно нечего. мне б и в голову не пришло туда ехать – с чего ради?

И всё же вышло по капризу судьбы так, что дорожки наши пересекались неоднократно.

Познакомился я с ним случайно, в трамвае. Ехал я тогда к своему дяде, в гости. Поболтать о том – о сём, поиграть в шахматы, он давно меня ждал. Гостил я у него обычно все выходные, с ночёвками. Народу в вагоне – человека три-четыре. И вот, на вокзале влезает в вагон мужичок лет пятидесяти пяти, а роста чуть больше полутора метров. В кирзовых сапогах (начищенных и, соответственно, пахнущих), в широченных штанах и новенькой фуфайке. Венчал его гардероб великолепный малахай – зимняя шапка. Верёвочки на малахае развязались, и уши болтались при каждом движении головы. В руках мужичок держал внушительных размеров мешок. Тронулись. Мужичок уселся на свободное место, поставив мешок на пол, под ноги. Поскольку фигурой он оказался весьма колоритной, то и привлёк на себя внимание пассажиров. Видно было, что внимание это его явно тяготит. Он беспокойно завертел головою, а потом встал и подошёл к двум молодым людям лет двадцати с вопросом:

– Робяты, а где ж кондуктор-то?

– А ты, отец, в первый раз, что ли, в трамвае едешь?

– Ага.

– Так нету кондуктора.

– А как же билет?

– Иди у водителя купи.

Мужичок пошёл. Видно было, что нет у него опыта хождения в едущем трамвае. Зрелище оказалось презабавнейшим. На поворотах его немилосердно швыряло в стороны, при разгонах и торможениях – вперед и назад. Он то оказывался возле самой двери водителя, то отступал назад почти на пол– вагона. Неустойчивое его положение изрядно усугублял тяжеленный мешок, висевший на плече.

Однако добрался-таки, постучал в дверь. Водитель открыл. И – начался спор. Водитель жестикулировал и нервничал, объясняя, что талоны продаются по два или по четыре (тогда талоны по одному просто не продавали), а мужичок упорно настаивал на одном и не давал водителю закрыть дверь (тот несколько раз попытался). В конце концов, водитель сдался. Мужичок, гордый тем, что его не удалось облапошить, вернулся на место. Возвращение оказалось более тернистым, сложным и длительным, чем дорога до водителя, так как теперь Кроме мешка был ещё и талон. Талон крепко сжимался мозолистой и рукой, и за поручни хвататься было нечем.

Наконец, мужичок уселся на место и обвёл победоносным взглядом пассажиров:

«Знай, мол, наших!». Пока он проделывал свои сложнейшие манипуляции, трамвай проехал две остановки. Двое ребят, с которыми он разговаривал, снова обратились к нему:

– Слышь, батя! Талон-то закомпостировать надо. А то всё равно ты без билета считаешься.

– А как?

– А вон, видишь хреновину? Компостер называется. Надо подойти, засунуть в него талон, сказать имя, фамилию, отчество, место жительства и год рождения. А потом нажать на рычаг. Если всё правильно сделаешь – дырки пробьются.

Мужичок вроде засомневался. Но тут вошёл ещё пассажир с другой площадки, прошёл к компостеру, и продырявил свой талон. Мужичок увидел его не сразу, а среагировал только на характерный звук. Когда мужичок оглянулся, новый пассажир уже вынимал свой талон из компостера. Талон был продырявленным. Мужичок пошёл к компостеру. Засунул в щель заветный талон, и, сильно волнуясь, выпалил:

– Михайлов Пётр Данилович, деревня Михайлово Камышловского района, одна тыща девятьсот двадцать шестого года рождения.

И дёрнул рычаг! Компостер клацнул. Мужичок извлёк из него талон и посмотрел его на свет. Дырки были. Он облегченно вздохнул и сел на место. А потом повернулся ко мне и спросил, как добраться до улицы Блюхера, дом 27. И вовремя: ему как раз пора было выходить. И мне тоже. Нам оказалось по пути, в один и тот же дом, только в разные подъезды. Там, возле дома, мы и расстались. Как я полагал, навсегда.

Вечером мы с дядей пошли к его старинному приятелю в гости. Знал я его с самого детства и называл по старой привычке дядя Коля. Жил он совсем рядом, в первом подъезде. Представьте мое удивление, когда в гостях у дяди Коли я встретил Петра Данилыча!

Шахматы по случаю приезда дальнего родственника дядя Коля отложил на потом. Да какие там шахматы, когда перед нами ломился дефицитными, натуральными, самыми что ни на есть домашними разносолами стол! На белой накрахмаленной скатерти красовались огурчики солёные, крепкие, с мелкими семечками, ровнёхонькие, как на подбор; помидорчики солёные зелёные; помидорчики в собственном соку красные; крепкие солёные грузди в сметане; лисички маринованные; сало копчёное замороженное, порезанное невесомыми ломтиками, в розовых прожилках; сметана деревенская, густая, хоть ножом нарезай; колбаска домашняя горячего копчения; варенье вишнёвое, клубничное, земляничное; мёд липовый душистый; настойка на рябине; наливка на черёмухе; чеснок маринованный и бог знает что ещё. А с клубней варёной, рассыпчатой картошки, окроплённой пахучим подсолнечным маслом и припушённой мелко порезанным укропом, валил ароматный пар. Запах над столом витал сногсшибательный. Настоящий запах, густой. Дядя мой привнёс и свою лепту в убранство стола – банку давно припасённых крабов, банку кальмаров и бутылку «Столичной».

Мы поздоровались. Нас представили. Представили и гостя, по всей форме. «Да чего там церемонии разводить, просто – Данилыч», – засмущался он. Сели за стол, задвигав стульями. И – по маленькой, кто под грибочки, кто под огурчик. И разговор под водочку потёк плавный и приятный, про рыбалку да про охоту. Говорил больше Данилыч, а мы слушали. Знал он всего удивительно много – где какая рыба живёт, и как её брать. Со знанием дела объяснял, как смастерить бредень, сеть или ботало, как ставить жерлицу, морду, как поймать щуку, сома, карпа, леща. И на любой вопрос отвечал обстоятельно и подробно, без лишних слов, помогая себе мимикой и руками. Да так увлёкся, что ненароком смахнул рукавом стакан минералки со стола. Но изловчился, поймал его над самым полом, только воду пролил. Видно было, как он смутился, его, пожалуй, даже бросило в жар.

– Едва не разбил, – заоправдывался он.

– Да не переживай, – отмахнулся дядя Коля, – он всё равно небьющийся.

– Как это? Стакан?!

– Ага, стакан. Мне недавно набор подарили, шесть штук. Французский. Вот, смотри.

Дядя Коля взял второй такой же высокий стакан тонкого стекла, только пустой, занёс его над полом на высоте стола и разжал пальцы. Стакан со звоном ударился о доски, подпрыгнул, перевернулся, ударился об пол ещё несколько раз, но не разбился. Данилыч удивлённо вытаращил глаза, пробормотал «ты гляди…», поднял стакан и долго его рассматривал, вертел со всех сторон, заглядывал внутрь, изучал донышко, разглядывал на свет. А потом задумчиво произнёс:

– Вот до чего додумались, черти… А можно, я уроню?

Дядя Коля согласно кивнул. Данилыч отпустил стакан. Тот попрыгал весело по полу и успокоился. Данилыч встал из-за стола и, разжав пальцы, отпустил стакан с высоты плеч. Целёхонек! Данилыч встал на стул, поднял стакан под потолок и повторил попытку. Опять цел, скачет себе по полу, и все дела. Данилыч вошёл в раж. Посмотрел на стакан, подбрасывая его на ладони, и вдруг с размаху хватил им об пол! Стакан от удара косо подпрыгнул, аж выше стола, ударился о холодильник и …всё равно не разбился. Данилыч рассвирепел «Вот гад…», в его глазах сверкнул недобрый огонёк. Он повернулся к дяде Коле:

– У тебя молоток в хозяйстве есть?

– Есть! – у дяди Коли тоже горели глаза. Он исчез с кухни и через минуту вернулся с увесистым молотком. Данилыч взвесил молоток в руке:

– Годится. Айда в ванную!

И мы пошли. Стакан Данилыч обернул тонкой тряпицей, взялся левой рукой возле донышка, а правой нанёс сокрушительный удар молотком по центру стакана. Стакан жалобно ойкнул и рассыпался в мелкие кусочки. «Ага!», – победно рявкнули в один голос Данилыч с дядей Колей. И сразу успокоились, будто не было азарта, и пошли за стол, продолжать. С таким выражением лиц, будто сделали большое и важное дело.

Посидели мы в тот вечер славно. Да и как иначе могло быть с такой-то закускою? Данилыч под пьяную лавочку уговорил меня сводить его в зоопарк, завтра же, с утра. Очень уж он хотел слона увидеть. Ну и подпоил меня коварно знатной своей наливочкой, чтоб сговорчивей был.

А потом пришла дяди Колина жена с внуком, сердитая, взъерошенная, возбуждённая. И с порога принялась ругать бедолагу-второклассника. Да так, чтоб нам было слышно. Чтоб, значит, нам стало неудобно присутствовать и мы поскорей ушли. Голос у неё был зычный, от него даже в ушах позвякивало. Горе-внук, только что вернувшийся из зимнего пионерлагеря стоял с опущенными плечами и поникшей головой и несмело отбивался.

– Ты что же, изверг, так и проходил в одних трусах? Я ж тебе четыре пары с собой положила! Я ж тебе говорила, чтоб ты трусы менял!

– А я не смог поменять… Я пробовал – не вышло. И на ножик хотел их поменять, и на фонарик, и на карандаши. Никто не хочет меняться!

Мы почувствовали себя лишними и потихоньку ретировались.

В дверь зазвонили в шесть тридцать утра. Я, чертыхаясь, в трусах и в майке, сонный, нечесаный, пошёл открывать – дядю всё равно не разбудишь. Кого там чёрт принёс спозаранку? На площадке, переминаясь с ноги на ногу, стоял Данилыч, всё в той же телогрейке, всё в том же малахае. Он смущённо улыбался, глаза его горели нетерпением:

– Ну что, поехали?

– Куда?!

– Ну, в зоопарк же! Как договаривались…

О Боже! Я в изнеможении уселся на тумбочку. Издевается он, что ли?

– Данилыч, дорогой, ну кто в выходной в такую рань встаёт? Да и зоопарк открывается в девять…

– Дак я не тороплюсь, можно чаю попить, умыться. Я ж всё понимаю, – и он извлёк из кармана поллитровую банку клубничного варёнья. Углядел, значит, как я на него вчера налегал.

Само собой разумеется, в зоопарк мы приехали за полчаса до открытия, и торчали у ворот, на морозе. Я так замерз, что уже в зоопарке всё пытался завести Данилыча в тёплые павильоны, к змеям, к насекомым. Но он тянул меня на простор, к волкам, к рысям, к уссурийскому тигру. Разглядывал зверей он жадно и живо реагировал на их ужимки. Долго стоял у вольера с белым медведем – удивлялся, как тот в мороз купается, да ещё фыркает от удовольствия. Радовался как ребёнок, удивлялся как ребёнок, показывал в восторге пальцем: «Гляди, гляди, что творит!», и тянул меня за руку – подойти поближе.

Я уже устал от бестолковой ходьбы, устал от криков зверей, от толчеи, от запахов, а он всё никак не мог насытиться впечатлениями. Пришёл в полный восторг от жирафа, долго и серьёзно рассматривал зебру, задержался у крокодилов. Наконец, когда я уже хотел поднять бунт и потребовать возвращения, Данилыч, словно почувствовав, попросился к слону, а слон был у нас запланирован под занавес, на сладкое.

Я обрадовался и пошёл побойчее. Да так шустро, что проскочил бегемота, из-за чего Данилыч жутко обиделся. Однако при виде слона он позабыл обо всём. Стоял молча, сосредоточенно, не шевелясь, только переступал изредка с ноги на ногу. Минут через сорок слону тоже стало любопытно, он подошёл к ограждению и протянул между прутьями хобот прямо к Данилычу. Тот не испугался, не отступил, а протянул руку и погладил, расплываясь в счастливой улыбке. А я сдуру взял и сунул прямо к кончику хобота, в ноздрю, сигарету. Конечно же, не раскуренную, новенькую. Сигарета была без фильтра, овальная, марки «Полёт», по тридцать копеек за пачку. Слон понюхал, аккуратно втянув ноздрями воздух, аккуратно принял сигарету и …отправил её в рот. Понравилось что ли? Он снова протянул хобот, уже ближе ко мне, и помахал им чуток, мол, ещё давай. А я что? мне не жалко – дал ему ещё пару сигарет. Слон слопал и их, и попросил ещё. Точно, понравилось! Словом, опустошил он всю пачку «Полёта» и полпачки «Примы» Данилыча – всё, что у нас было. «А что?», – сказал, почесав затылок, Данилыч, – «Табак – та же сушёная трава, почти что сено. У меня коза так всё время сигареты ворует».

А тем временем в вольер вошёл служащий и вывалил на пол мешок еды – какие-то корнеплоды, вроде как свёклу. Огромные корнеплоды, размером с крупный арбуз. Слон повернулся к нам боком и начал возиться с едой. Действовал он умело. те плоды, что поменьше, ловко обхватывал хоботом и отправлял в рот. те же, что не мог захватить и поднять, ломал на куски, наступая на корнеплод передней ногой. Да он и не наступал даже, то есть вес тела на него не переносил. Он просто ставил ногу на свёклу, и та, хрустнув, раскалывалась на несколько частей, обычно на три – четыре. Четвертинку слону обхватить хоботом было намного удобнее. Данилыч наблюдал за процессом, глядя во все глаза, и, не отрываясь от заворожившего его зрелища, дёрнул меня за рукав, подзывая поближе. Я подставил ухо, и он тихо, очевидно, для того, чтоб слон не смог расслышать, шепнул: «Вот умная скотина!». А потом подумал и добавил: «А ведь корова так не сможет со свеклой-то…»

На этом поход Данилыча в город и закончился, наутро он укатил к себе, в Михайлово. И в городе он больше не был. Никогда.