Сидя в своих модных магазейнах одна подле другой, приводят они в порядок токи, шляпки, чепцы и косынки, сии великолепнейшие трофеи, рождаемые и переменяемые модою. Их можно всякому свободно видеть, и они также глядят свободно на всякого.

За 70 лет назад не видно было здесь ни одного магазейна; француженки еще сюда не показывались и не осмеливались включать в число своих данников модных наших щеголей и щеголих; а наши девушки, не зная заменять искусством природных прелестей, привлекали к себе мужчин одними только добрыми своими качествами, тихим нравом и разумом, довольно просвещенным на то, чтобы быть доброю хозяйкою, хорошею женою и не наводящею скуки приятельницею. Но сии времена невежества уже исчезли, а наступил век просвещения, и ныне все большие улицы наполнены сими торговками, продающими замену добродетели и разуму. Все стараются друг перед другом наперерыв приходить в их лавки за новыми модами и за французскими товарами, кои берут они в наших же лавках и продают за вывезенные в тот день из столицы мод просвещенных народов. Наши модные щеголихи, наполненные к ним теплою верою, покупают у них за свежий товар такой, который, завалявшись в русской лавке с три года, почти уже сгнил от лежанья, и если от француженки проходят мимо русской лавки, то с презрением глядят на нее, а купец, узнавши свой товар, смеется их глупости. Девки, сидящие в модных лавках с иглою в руках, непрестанно взглядывают на улицу; ни один прохожий от них не увернется, и всякая из них старается занять место ближнее к окошку, как самое лучшее и способное; ибо мимопроходящие мужчины всегда ей первой делают любовный взгляд.

Ей приятен всякий взор, брошенный на нее; она воображает, что имеет у себя столько любовников, и множество мимопроходящих, следуя одни за другими, умножают ее удовольствие и любопытство. И так сие скучное упражнение становится для нее сносно потому, что присоединяется к нему забава многих видеть и быть самой видимою. По справедливости надлежало бы всегда самой пригожей из них занимать место у окна, о чем нередко стараются и сами торговки, чтобы тем приманить молодых людей в свою лавку, которые не иначе входят в оную, как под видом покупки каких-нибудь модных безделиц; а иногда и в самом деле покупают на несколько времени у содержательницы лавки ближний товар к окошку.

В сих лавках бывают видны прекрасные личики подле самых отвратительных лиц, и мысль о серале против воли приходит на память; ибо первые из них кажутся быть достойными занимать место любимых султанш, а последние хранительниц их верности. Многие щеголихи призывают их с уборами к себе в дом, где сии прелестные ученицы модной торговки выбирают лучшие для них уборы. Они украшают голову и грудь спорящихся с ними в красоте; принуждают умалчивать свойственного их полу зависть и, исполняя свое звание, доставляют уборы тем, кои с надменностию с ними обходятся. Иногда лицо уборщицы бывает столь прелестно, что помрачает собою гордое чело богатой и знатной госпожи. Пригожая торговка в простом платье бывает у туалета сей гордой щеголихи, в коем сама она не имеет нужды, и ее прелести торжественно помрачают все искусство пожилой кокетки. Обожатель сей пышной госпожи в одну минуту делается ей неверным и ни на что более не смотрит, как на прелестные уста и на розовый румянец прекрасной уборщицы, не имеющей у себя ни швейцара, ни знатных предков; однако ж он продолжает казаться страстным престарелою графинею, чтобы на ее подарки содержать сию нимфу и получить вход к содержательнице лавки, которая одна играет лицо швейцара у двадцати своих учениц и получает от сего места иногда не менее прибыли, как и от самой своей лавки.

Нередкая из них также делает один только скачок из-за прилавки в щегольскую аглинскую карету и, бывши прежде лавочного сидели нею, чрез месяц приезжает уже сама в сию лавку для закупки себе модных товаров; становится гордою, не узнает старых своих подруг и говорит повелительно с своею бывшею мастерицею, которая за несколько недель назад могла ее наказывать; но теперь «на сама платит ей презрительным видом и все то делает для того, чтобы вскружить головы от зависти у любезных своих подружек.

Она уже не принуждена сидеть в лавке, но наслаждается всеми выгодами молодых лет; не спит уже более на простой постеле без занавеса и не обеспокоивается старанием уловить в сети свои на два часа какого-нибудь худоплатова щеголя. Она катается в богатом экипаже наполненная удовольствием, что может обрызгать с ног до головы прежнюю свою подругу. После сего примера все ученицы, смотря попеременно то в зеркало, то на свои кровати, ждут нетерпеливо от судьбы той минуты, чтобы, бросив иглу, вытти из сей неволи.

Проходя мимо сих лавок, храбрый воин, молодой судья и щеголеватый купец заходят туда, чтобы поболтать с красавицами. Они притворно показывают, будто хотят что-нибудь купить, единственно для того, чтобы войти в разговоры с прелестными сиренами. Молодой судья покупает пудру и духи, а воин спрашивает батисту на манжеты и поддерживает аршин у прекрасной ученицы, которая отмеривает ему его покупку и, взглядывая на него, улыбается. Таким-то образом любопытство заставляет всякого мимопроходящего или проезжающего щеголя заходить в сии лавки под видом покупки каких-нибудь безделиц.

Некоторые модные лавки содержатся на самых строгих правилах, как будто бы для того, чтобы от других казаться совсем отличными. Там все девушки содержатся назаперти, и кажется, что рука притворного постоянства приготовляет сии пышные и великолепные уборы, коими украшаются модные кокетки. Там их убирают, однако ж им не подражают и не оставляют для себя ничего из тех уборов, коими украшают оперных девок. Там хотя на них работают, но не дозволяется даже и видеть сих искусниц. Они подобны тем товарам, которые не должны никогда отведывать с приготовляемых ими блюд. Вот состояние сих девок, работающих под строгим присмотром и совершенно лишенных всей свободы. Но содержательница такой лавки столь восхищается чудным установленным у нее порядком, что хвалится тем перед всяким к ней приходящим. Кажется, что она ударилась бы о заклад со всем светом и хотела бы поместить в истории, что у нее есть такая модная лавка, где все девки совершенно целомудренны и что сие чудо должно приписать ее тщанию и добродетели.

Но если посмотреть хорошенько, то можно тотчас увидеть, для чего все это делается. Молодой повеса, который с подобными ему ищет всегда первых побед, прельщается ее рассказами и почитает самолюбие свое огорченным, если не победит ее присмотра; и для того, чтобы получить желаемое, он месяца два сряду всякий день ездит в лавку за тем, что бы другой получил в три часа. Он прежде всего старается смягчить своими взорами сих весталок, приученных уже играть роли Агнес, и, наконец, сделавши много прибыли содержательнице своими покупками, а нимфе подарками, получает желаемое и хвалится пред своими товарищами победою невинности, которая за наличные деньги, платя пошлину своей мастерице, продолжает попрежнему играть роль Агнесы.

Но надлежит признаться, что сия работа модных уборов есть художество, от всех обожаемое и торжествующее, которое в нынешний век в великом уважении. Оно бывает благосклонно принято в знатнейших домах, и модная торговка имеет доступ туда, куда и посредственная знатность никогда входить не смеет. Там рассуждается о платье, советуется с нею о головном уборе, и искусство, присоединясь к дарованию природы, украшает и самые знатные титулы.

Но кто более достоин славы, та ли голова, которая выдумывает сии моды в уборах, или та рука, которая со тщанием производит их в действо? Сию задачу решить очень трудно; ибо редким известно, какой догадливой торговки выдумка производит перемену на всех головах здешних кокеток и какой модницы приговор осуждает на вечную ссылку старые уборы. Если сегодня какой убор на женщинах в публичном гулянии, то, пришед туда же спустя неделю, увидишь совсем новый свет, и прежние головные уборы будут там столь же редки, как древние строения египтян, сириян и римлян. Зрители смеются щеголихам, одетым в старомодные уборы, а француженки всегда остаются в барышах. Когда проезжает пышный экипаж графини, окруженной скороходами, арапами и лакеями, тогда она, подымая пыль на улицах, кажется, позабывает весь свет; все тянутся из окон посмотреть ее позлащенную карету, и она никого не удостаивает своего взгляда; но коль скоро проезжает мимо окон своей торговки, то взглядывает на нее с приятностию, предпочитая ее всей публике, и удостаивает ее своей улыбки.

Ее соперница сохнет от зависти, ворчит на ее незнание, порочит ее вкус и всячески старается унизить ее славу, подобно журналисту, который в своих листах бранит автора, приобретшего похвалу от публики. Но ее ворчание мало имеет успеха, ибо сия знатная торговка покровительствуема всеми придворными и знатными госпожами, кои дают законы в щегольстве и коих законы всеми уважаются.

Модные торговки, начиная от столицы до дальних провинций, награждают всех наших щеголих своими искусно сделанными мелочами. Их выдумки всеми одобряются и приняты бывают с восхищенном. Но сии платьи, накидки, чепцы, шляпы, блонды и косынки делают то, что в нынешний век много пригожих девушек вечно не выходят замуж.

Всякий муж страшится сих модных торговок и без ужаса взглянуть на них не может. Желающие жениться, лишь только увидят сии великолепные приборы, богатые платья, шляпы и чепцы, обожаемые нынешними девушками, впадают в задумчивость, делают вычеты и остаются холостыми; девушки же, с своей стороны, говорят, что они столько же любят блондовые наколки, шляпы и чепцы, сколько и мужей. Пусть так; оставим их следовать обычаю нынешнего света.