Ночь
Мягкая, немного прохладная, но такая сладкая постелька. Сколько лет мы уже вместе? А кто его знает. Дома всегда так хорошо и уютно, что, кажется, спать можно бесконечно долго. Аккуратно разместив себя на кровати, я долго выбирал удобное положение. Почти все они были плохие. Ребра никак не давали покоя. Поворачиваться больно, на боку лежать больно; под конец нашел довольно удобный и безболезненный способ – лежа на спине, но так, чтобы верхняя часть туловища была приподнята относительно остальной. Это положение не давало ребрам и пораненной коже сильно растягиваться, создавая весьма комфортное состояние души и тела.
Но ночь, как известно, время темных сил, а значит, и темных мыслей. Через некоторое время сердце стало биться аритмично, сбивая мерное построение мыслей. Сон никак не шел, овец я никогда не считал, да и спал всегда великолепно. Сегодня же все шло наперекосяк. В надежде побыстрее забыться я, наоборот, просыпался все больше и больше. Весь этот прожитый день настойчиво и неторопливо проплывал перед глазами. Я находился вне времени: одновременно лежал избитый на могиле, следил за бандой орков, и вот уже первая жертва, а тут сразу и последняя, и опять бой с Максом. Все перемешивалось, сваливалось в кучу и снова разъединялось на эпизоды. Это мысленное кино никак не заканчивалось, оно прокручивалось то с начала до конца, то вперемешку, то вообще непонятно как. Постепенно в мое кино стали вплетаться темные страшные ночные мысли: а что, если бы все пошло не так? А вдруг я бы не увернулся от топора? А вдруг бугай, ударивший меня в спину ногой, тут же набросился бы на меня? Ведь сегодня у меня были реальные шансы умереть. Причем не один и не два, а много таких шансов. Конечно, во многом сыграла роль моя подготовка, а не везение. Но все же везение здесь присутствовало в полной мере. Страх волнами накатывал на мое сознание, от эпизода к эпизоду ко мне приходили образы, в которых я совершаю ошибку: здесь не успеваю поднять топор, здесь меня замечают раньше времени. Столько случайностей могло изменить весь сегодняшний день, но он прошел так, как прошел, причем мне повезло намного больше, чем остальным. Я побитый, но живой. Я выполнил работу, ересь стерта с лица земли. Но почему так неспокойно на душе?
Я опять подумал о том, что смерть, даже очень быстрая, может быть не мгновенной. Это было страшно. Я не боюсь смерти быстрой и безболезненной (о которой, собственно, многие даже мечтают), но я боюсь долгой и мучительной смерти. Это ведь так ужасно: лежать или сидеть и мучиться, чувствуя, как жизнь потихоньку уходит из тебя. А с другой стороны – если ты умер мгновенно или во сне, то ты можешь даже не понять, что умер. Тогда душа не получит опыта умирания и весь накопленный опыт жизни на земле не получит опыта смерти. Возможно, в следующих жизнях или в загробной жизни этот опыт может пригодиться. Например, в помощи умирания другим душам, а возможно, душу ждет еще одно умирание, с последующим возрождением новой души из самой души? Кто может поручиться, что и как после смерти? Свет, тоннели – это, конечно, прекрасно, но что за светом? Мы знаем морских удильщиков – у них тоже есть свет в темноте, только этот свет обозначает смерть. Смерть любому существу, попытавшемуся подойти к нему поближе. Вдруг тоннель со светом – это всего лишь ловушка, в которую попадают наивные души? Эта мысль захватила меня. Существует много книг, повествующих о том, как надо себя вести во время смерти (точнее, уже после нее) – куда идти, к кому обращаться, что делать. Но кто может поручиться, а точнее, указать, какая из них верная? Возможно, что для каждого человека все свое. Ведь воспринимает же каждый жизнь по-своему. Почему же и смерть каждый не может воспринять по-своему? И то, что для одного будет свет, для другого будет запах, например, или музыка, божественные звуки. От этих мыслей голова шла кругом. Я читал Библию, я читал Тибетскую книгу мертвых, да и Египетскую тоже, да много чего разного, но лично у меня точного и конкретного представления о том, что меня ждет, так и не сложилось. Наоборот, все было так противоречиво и непонятно. Ближе всего по духу, для меня был фильм «Куда приводят мечты», где каждый попадает после смерти в мир, который будет для него идеальным, мир своей мечты. На такое я был согласен. Я даже согласен на то, чтобы все убийцы, насильники и маньяки тоже попадали бы в такой рай, каждый в свой. Здесь сразу будут возгласы: «А как же получить по заслугам?» А зачем? Где мир прощения и добра? Я убиваю без злости или презрения, я убиваю ради жизни, ради лучшей жизни на земле. К тому же в загробном мире, в чем я точно уверен, пригодится весь опыт и знания, накопленные на земле. Причем не только знания в общепринятом значении этого слова, а и духовные знания тоже. Тот, кто научился прощать, достигает много большего, чем тот, кто научился ненавидеть. Но я не призываю отпускать всех моральных уродов из тюрем и гладить их по головке. Надо отпустить их в мир иной с любовью и надеждой. Надеждой на то, что там они исправятся, а здесь мы сможем от них отдохнуть.
Эта мысль мне очень даже понравилась. При таком раскладе можно было говорить о том, что я не убиваю, а отправляю изуродованные души в лучшие места, где у них, возможно, будет шанс исправиться, а главное – где у них не будет шанса вредить другим душам.
И тут же пришла новая мысль. Когда-то давным-давно я читал книгу «Голова профессора Доуэля», и мысли решили выудить ее из недр памяти, чтобы подумать над тем: а что, если тело человека было истыкано чем-нибудь – например, ножом – и он стал умирать в диких болях? Но тут прибегают добренькие врачики, отделяют голову от тела и пришивают к другому телу. Замечательно! А не будут ли мучить голову, когда она очнется, фантомные боли предыдущего тела, и не скончается ли она снова только из-за того, что помнят коварные нервы? И тогда благо обернется для человека дополнительным мучением, и тут уже не помогут ни обезболивающие, ни успокоительные. Разве что потом, когда «голова отболит свое», к ней вернется ее привычное состояние – отсутствие боли.
Вскоре я начал забываться. Уставшее больное тело просило сна, но раскочегарившееся сознание никак не хотело отступать. Лишь после упорной борьбы оно уступило, оставляя место для подсознания, а уж оно включилось не на шутку растревоженным. Похоже, сегодня во мне всплыли все страхи, которые в обычном состоянии спят где-то на задворках этого подсознания, но теперь их освободили, они вырвались на свободу, а их свобода несла для меня ужасные последствия. Картины сегодняшнего дня перебрались в мои сны. Снов оказалось очень много, они шли один за другим, все страшнее и страшнее. Часто просыпаясь, оглядываясь по сторонам, я успокаивался, видя привычную комнату и ночное спокойствие. Но когда я закрывал глаза, перед внутренним взором снова вставали (точнее, постоянно сменялись) страшные образы: топор, кровь и тела парней. Меня били, отбирали топор и снова били, потом воткнули нож – эти парни проделывали со мной все то, что я проделал с ними. Я думаю, они хорошо повеселились там, на небесах, наблюдая за моими снами, а может быть, это они мне их и нашептывали?
Я с трудом припоминал последние кадры кошмарного сна: я лежу на поляне, вокруг меня стоят израненные, полумертвые парни, кровь все еще течет из их ран, их невидящие глаза устремлены прямо на меня. Я хочу убежать, отползти, но не могу даже пошевелиться, меня сковал ужас (а может, я уже связан – хотя вряд ли), бугай с изуродованным ртом неожиданно резко наступает на мою руку и начинает вертеться на ней из стороны в сторону. Я уже чувствую, как трещат и ломаются мелкие косточки, но сделать ничего не могу. Ко мне приближается Макс со злорадной усмешкой. Я никак не могу оторвать от него взгляд. Мне всегда казалось, что в мертвых глазах ничего нельзя прочитать, но теперь я понял, что был неправ. В этих мертвых, уже покрывшихся непонятной белесой поволокой глазах читалась злоба, а огранкой этой злобы было безумие. Безумие, которое поглощает вокруг все пространство, поглощает воздух, поглощает меня. Я чувствую, как безумие проникает в меня, пропитывает изнутри и пробирается к мозгу. Еще немного – и я сам стану таким же безумным, как Макс, а тогда дороги назад уже не будет. Лучше смерть, чем безумие. Нельзя сдаваться, надо сопротивляться. Я пытаюсь заорать, но рот не открывается, ни одного звука мне не удается извлечь из себя. Все, что мне осталось – это мысли, он не может ими завладеть, и они становятся для меня последней надеждой. Мысленно я обращаюсь к нему:
– Убей меня, не погань мое сознание. Ты еретик, твое сознание замутнено, оно не может в меня проникнуть! Я сильнее! Я воин, боец и я не проиграю!
Макс улыбается. Он не произносит ни слова, просто нагибается и целует меня в лоб. Через поцелуй ужас, пробивая все защитные барьеры, поставленные моим сознанием, проникает внутрь. Я закрываю глаза. Тьма, сплошная тьма со всех сторон окружает меня. Крик рвется из груди наружу, я уже не могу терпеть. «Я воин, я боец», – как заклинание, повторяю я про себя. – «Я воин, я боец, я не могу проиграть!». Но крик не отступает, крик ужаса. Мне нужно сдержаться. Меня корежит, ломает, я уже не могу сдерживаться. Быстро открыв глаза, я вижу, что Макс снова наклоняется ко мне для поцелуя. Я зажмуриваюсь и чувствую, как что-то холодное, липкое и противное касается моего лба. Крик все же вырывается наружу, но моя сила воли еще не сломлена до конца, поэтому крик получается мычащим и невнятным. Одновременно с ним я открываю глаза.
…Макса не было, передо мной находилось мамино озабоченное лицо.
– Спокойно, спокойно, это всего лишь я, – она легонько провела рукой по моим волосам.
Я очнулся окончательно. Макс теперь казался только сном, но таким реальным, что даже трудно себе это представить.
– С тобой что-то случилось? – спросила мама и присела рядом с кроватью на стул.
– Нет, а почему ты так решила? – Подозрение закралось в мою душу.
– Ну, наверно, потому, что, во-первых, у тебя побиты все ребра, а во-вторых, ты уже больше двенадцати часов бредишь.
Слово «бред», меня насторожило, и я спросил:
– Что значит – брежу?
– Ну, говоришь во сне – так, наверное, будет более правильное определение, – поправилась мама.
– Двенадцать часов? А сколько сейчас времени? – спросил я, надеясь, что мама что-то перепутала.
– Вчера ты завалился спать около полуночи, а сейчас почти полпервого – и уже не ночи, – Мама часто использовала саркастические нотки, даже когда она волновалась, не могла отделаться от этой привычки.
– Вот черт, я же опоздал на работу! – воскликнул я, пытаясь подняться.
Но мама легким движением руки остановила меня:
– Это еще мягко сказано. Собственно, сегодня ты пропустил все, что можно. Но не волнуйся, я уже позвонила твоему директору и сказала, что ты заболел.
Когда я попытался подняться, мокрое полотенце, лежавшее на лбу, упало мне на грудь. Так вот что во сне обозначал поцелуй Макса: всего лишь полотенце, которое мама клала мне на лоб.
– А в чем, собственно, дело? – Я медленно сел на кровати.
На удивление, моя голова была абсолютно ясной, поэтому все воспринималось весьма спокойно и рассудительно. Позднее я, рассуждая сам с собой, подумал: что бы было, если бы не наступила эта ясность сознания? Как бы я воспринял все то, что рассказала мне мама? Сейчас я воспринял всю информацию адекватно, чем сильно себя порадовал.
– Вообще-то это ты мне должен рассказать, что случилось, ну да ладно. Все очень просто, а с другой стороны – все весьма загадочно. Вчера ты ушел спать, как я уже говорила, около двенадцати. Примерно в два часа ночи из твоей комнаты стало доноситься странное бормотание, от которого я и проснулась. Сначала мне показалось, что ты разговариваешь по телефону, но прошел уже час, а бормотание не прекращалось. Я решила заглянуть. Телефонная трубка был на месте, а ты лежал и что-то говорил. Я окликнула тебя, но никакого результата. Тогда я включила свет и подошла поближе. Ты был накрыт одеялом и мелко дрожал. Точнее, дрожь волнами накатывала на твое тело. И так продолжалось некоторое время, потом ты успокоился. Потрогав твой лоб, я чуть не обожглась – такой он был горячий. Я решила тебя не будить, ведь сон лучшее лекарство. Чтобы немного снизить температуру, я положила тебе на голову полотенце, смоченное разбавленным уксусом – это замечательное средство для снятия жара. После этого ты лежал тихо и спокойно, дрожь прекратилась, и я решила тебя оставить. Я зашла к тебе снова только под утро, когда уже должен был прозвенеть твой будильник, но я его не слышала. Ты так и лежал, все в той же позе с полотенцем на голове. Жар стал намного меньше, но просыпаться ты и не думал. Я попыталась тебя разбудить, но ты только бормотал в ответ что-то непонятное. Несколько раз я слышала имя Макс.
Услышав это имя, я весь похолодел – неужели я все рассказал в бреду? А мама продолжала:
– Но, посмотрев на твой стол, я обнаружила игру про Сэма и Макса, и сразу стало понятно, что ты опять переиграл в свои дурацкие игры. – Плохо скрываемая паника уже стала овладевать мною, когда я услышал про компьютерную игру на своем столе.
Неслыханная удача: значит, компьютерные игры могут быть очень даже полезными! Мысленно я улыбнулся такому тезису.
– Я поняла, что дело плоховато, но вызывать скорую не торопилась – с ними хлопот не оберешься, знаю еще по бабушке. Так вот, я решила пойти к нашей верхней соседке, про которую еще вчера упоминала. Когда та пришла (к счастью, мне не пришлось ее будить – ей все равно вскоре надо было идти в больницу), она захватила с собой тонометр и стетоскоп. Но как только она решила тебя послушать и мы откинули одеяло, все стало ясно. Вероятно, ты вчера поскользнулся на лестнице, или кровь текла не только из носа, а из внутренних органов тоже? – этот ехидный вопрос заставил меня улыбнуться.
Я всегда уважал свою маму за присутствие духа, но теперь я был просто восхищен.
– В общем, соседка сказала (после того, как прощупала все твои ребра), что у тебя не более двух трещин, а в остальном просто сильные ушибы. А температура у тебя поднялась, скорее всего, по двум причинам: из-за нервного перенапряжения и от начавшейся внутренней борьбы за заживление. Пока она с тобой возилась, ты явно стал просыпаться. А так как покой был бы наилучшим лекарством, она сходила домой за каким-то успокоительным, которое сразу же и вколола тебе. После него ты снова погрузился в глубокий спокойный сон. К тому же она сказала, что этот укол будет способствовать твоему скорейшему выздоровлению. Кстати говоря, она обещала зайти вечером. В общем, как видишь, все обошлось. Хотя, если честно, напугал ты меня сильно. – Мама перевела дух.
Только сейчас, на одно мгновение, по ее лицу стало видно, как сильно она была напугана, какую нервную нагрузку испытала, и как рада, что все это прошло.
– Может тебе теперь тоже надо сделать успокоительный укол? – спросил я с улыбкой.
– Нет спасибо. Ты же знаешь, как я отношусь к врачам.
– Однако ты пригласила его, точнее ее, к нам?
– А разве вызвать скорую помощь было бы лучше?
– Нет, скорую лучше не надо, – Я тут же подумал о том, как в больнице меня начинают допытывать, откуда у меня такие травмы, и все такое. Могли бы даже вызвать милицию, чтобы найти тех, кто это сделал. Мне вряд ли удалось бы убедить их в том, что эти травмы я получил случайным образом, например, упав с лестницы. – А эта врачиха – она разве не советовала вызвать скорую?
– Нет, она сказала, что из-за возможных трещин в ребрах гипсовый корсет не одевают, а ничем другим помочь они все равно не смогут. Рентген здесь не нужен, переломов нет – это точно. Нервное напряжение в больнице лечится с трудом. «Скоро он проснется практически здоровым и отдохнувшим, хотя ребра будут болеть еще минимум две недели. Я зайду вечерком – тогда и посмотрим. Если улучшения не будет, то можно будет подумать и о больнице, а пока пусть отдыхает». Вот примерные ее слова. После чего она ушла, а я осталась с тобой сидеть.
– И давно сидишь?
– Часа два. Ну я же не все время сидела – то на кухне всякие дела, то там, то сям, ты же знаешь.
Да, я знал, что мама никогда не признается в том, что она здесь сидела все это время, периодически накладывая мне на лоб мокрое полотенце.
– Спасибо. Извини, что заставил тебя волноваться, – Мне было очень трудно произнести эти слова – я никогда не просил прощения, особенно у родных, у нас это было как-то не принято.
Какой смысл просить прощения? Ошибки в отношении друзей и родных надо исправлять, а не извиняться. Наша система была намного лучше, чем в других семьях, где дети с радостью извинялись, а потом через некоторое время повторяли то же самое. Мы так не поступали. Сделал что-то плохое, специально или нечаянно, понял что сделал – такого больше не повторялось. Это было негласное правило, которое знал я, и которое знала мама. Поэтому ее реакция меня немного удивила. Она сказала, что ничего страшного, и вышла. Мне показалось, что она заплакала. Я ненавижу расстраивать своих родных, да я вообще ненавижу расстраивать кого бы то ни было, но маму – это было еще ужаснее. Именно поэтому слова прощения так долго не хотели выходить наружу. Я катал их в горле, перебирал в уме, и лишь полностью собравшись с духом, произнес. Честно говоря, теперь я даже не был этому рад. Но сделанного не воротишь. Я понимаю, насколько маме пришлось превозмочь себя, чтобы пригласить домой врача, точнее медсестру. Да, эта соседка была маминой подругой, но не более того. Мама никогда не обращалась к ней за профессиональной помощью, она вообще не любила врачей (собственно, так же, как и я). Врачи (да и все медики то же) для нас – это самые безнаказанные убийцы на свете. Никогда не слышал, чтобы посадили врача, который нечаянно убил пациента по ошибке – ну, раз ошибся, ну другой, а-а, бывает. Просто разница в ошибке врача и обычного человека – это здоровье, а порой и жизнь. Если бы я хотел пойти в наемные убийцы, то работа врача подошла бы великолепно.
Кстати, наша нелюбовь появилась не на пустом месте. Врачи на самом деле нанесли нашей семье большой вред. Это было связанно с дедом. Сначала они вовремя не распознали рак правого легкого, лишь в последний момент они его заметили и решили делать операцию. Операция прошла, все замечательно, но через некоторое время оказалось, что в рану была занесена инфекция. И дед, можно сказать, прописался в больнице – выезжал оттуда на два-три месяца и снова отправлялся обратно. Все так бы и было до самой смерти, но, по некоторым причинам, случилось что-то страшное, и дед угодил в реанимацию. Проведя там чуть ли не рекордное количество дней, он выкарабкался. Не зря он был военным и много, даже очень много раз ходил в походы по лесам, рекам и горам. Сердце у него было, как говорится, что надо. Так что он выжил, когда почти все уже поставили на нем крест. Но потом, когда его уже перевели в палату, оказалось, что теперь ему придется жить с трубками. Одна осталась в горле – трахеостома, а другая в животе – катетер. Ну, трахеостому еще можно было понять – искусственная вентиляция легких, искусственное кормление, или что там еще бывает, хотя не исключено, что и там чего-нибудь перепутали, – но вот катетер, который он был обречен носить всю оставшуюся жизнь, оказался у него потому, что хирург, проводящий операцию, нечаянно порезал мочевой пузырь, который теперь восстановлению не подлежал.
В то время я много времени провел в больнице в качестве сиделки, потому что не всегда хватало денег ее нанимать, хотя нам часто шли навстречу и брали немного меньше, чем с остальных. А за дедом надо было постоянно присматривать, так как ему самому трудно было справляться со многими вещами.
Как раз тогда я и наблюдал за интересным и в то же время показывающим «гениальность» врачей и медперсонала случаем.
Деду должны были снять швы с живота, о чем он сам напомнил лечащему врачу. Вроде как прошло нужное время – не помню точно, по-моему, две недели, но не суть важно. Врач согласился, и они решились снять. Сняли все нормально, но когда я вечером увидел после нескольких процедур, что из-под повязки выглядывает что-то непонятное, я пригляделся получше. Не скажу что с первого, но со второго взгляда я понял, что это кишки. Похоже, что швы, освободившись от хирургических нитей, радостно разошлись, освобождая путь наружу бедным сложенным кишкам. Когда я позвал дежурившую сестру, она, внимательно посмотрев, спросила: «А что, так раньше не было?» Я уже хотел ответить что-нибудь эдакое, но вовремя сдержался – с сестрами ссориться нельзя, себе дороже будет – поэтому просто сказал, что не было. Она побежала искать дежурного врача, который в скором времени пришел, мельком глянул и скрылся за дверью. Пока я ждал, начал уже подозревать, что про нас забыли, но как только решил спросить об этом деда, тут же появился врач, и деда опять пришлось укатить в операционную. Вот такой вот показательный эпизод. Так что с полным правом можно сказать, что дед выжил не с врачебной помощью, а вопреки ей. Но, пожалуй, не будем больше об этом. Мне все-таки попадались замечательные врачи и сестры, в основном это были хорошие люди. Какими они были медиками, точно сказать не могу, так как старался к ним по профессиональным делам не обращаться. Организм сам может справиться со всеми болезнями. Серьезная опасность исходит только от травм, все остальное – просто игрушки.
Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему мама не хотела вызывать скорую, а обратилась к знакомой медсестре. Любая другая мать уже давно вызвала бы врача и отдала бы свое чадо в больницу. Но моя мама была не такая, и я бесконечно благодарен ей за это.
Вскоре мама вернулась.
– Может, теперь ты мне расскажешь, что произошло? На тебя напали?
– Да так, немного. Ты не волнуйся, они свое получили. Поэтому и милицию вызывать не было смысла, а то вдруг меня бы еще обвинили в превышении самообороны? – нервно усмехнувшись, сказал я.
Хорошо, что врать не пришлось, я этого сильно не люблю. Как говорится в одном известном высказывании: «Кто раз умеет обмануть, тот много раз еще обманет». Таким людям нельзя доверять, и, если я начну врать, то мне нельзя будет доверять тоже. Хотя с кровью из носа неудачно получилось, я соврал. Это отвратительно. За это я уже ненавидел сам себя.
– Ну, не хочешь говорить – как хочешь, но если такое еще повторится, то тебе уже придется объяснять все более конкретно, понятно? – довольно строго сказала мама.
– Куда уж непонятнее. – Я снова попытался встать.
– Лежи, лежи, тебе надо набираться сил и пару дней отлежаться дома, а там видно будет.
– А в туалет мне можно, или теперь только на судно ходить? – постарался я попасть в ее язвительный тон.
– В любое время, – мама знала: если я начинаю шутить, значит, все в порядке.
Оказалось, что все болело, но не так серьезно, как я боялся. Облегчившись, я пошел умываться. Человек в зеркале был очень на меня похож, но слишком уж бледный и помятый.
– Неужели я так выгляжу? – спросил я сам у себя, но ответа уже не требовалось.
Тогда было понятно волнение мамы. Я бы тоже волновался, увидев такое привидение. Это сделал со мной страх, или это последствия побитого организма? Трудно сказать. Умывшись и немного перекусив, я снова завалился в постель.
Вот ведь как мир устроен – в нем нет ни одной случайности, все детали для чего-то и когда-нибудь пригождаются. Вот эта компьютерная игра – как же удачно она мне помогла, даже не подобрать слов! А ведь купил-то ее недавно, еще пройти даже не успел. Или это действует принцип висящего ружья, которое обязательно выстрелит, если его упомянули в книге? Теперь я был убежден еще больше в том, что построение вселенной не хаотично, а упорядочено, причем упорядоченно до таких мелочей, о которых мы еще и не подозреваем. Сторонники хаоса могут отдыхать, да и мне желательно тоже. Покой и сон – вот что мне нужно в ближайшие дни. А потом, отлежавшись, можно продолжать жить, так сказать, полноценной жизнью. Хоть и живу я не своей жизнью, свою жизнь я пожертвовал этому миру. С каждым убийством, точнее, изгнанием ереси, мир становится чище, а я становлюсь сильнее. Как говорил Генрик Ибсен: «Самый сильный тот, кто борется в одиночку». Я буду бороться один, никто не должен знать моих планов, никто не должен в этом участвовать. Есть только я и ересь. Остаться может только один!
Пафосные слова, звучащие в моей голове, помогали успокоиться, но затаенный страх, появившийся со вчерашнего дня, никак не отпускал. Временами, вспоминая свои возможные неудачи, я ужасался. Смерть все еще пугала меня. Это было отвратительно: если я готов жизнь отдать за правое дело, то почему я так боюсь смерти? Это нечестно. Господи, помоги мне обрести смелость и дай мне силы для продолжения борьбы! Так рассуждал я и молился, если можно эти слова назвать молитвою. Я никогда не учил молитв, да и в церковь ходил только на экскурсию, для повышения образованности, так что все, что я говорил, было от чистого сердца, но не имело ничего общего к реальным молитвам. Хотя мне это не мешало – я считаю, что Бог слышит любое свое существо независимо от того, где оно находится и что с ним. Я могу говорить с ним в церкви, а могу и дома. Бог всемогущ, мне даже говорить ему ничего не надо, он уже знает мои мысли. Поэтому я и прошу его, чтобы он мне помог, я обещал быть Его ангелом, карающим неверных на этой грешной земле. Что еще я мог дать Ему? Только свою веру в собственное предназначение.
Полежав еще немного, я сам позвонил на работу, чтобы уж точно всех успокоить и объяснить ситуацию. Про синяки и побитости я, конечно же, промолчал, рассказав лишь о том, что была сильная температура, и у меня все болит. Меня особо и не допрашивали – там и так было известно: если я не могу прийти, значит, точно не могу прийти. Мне ведь всегда можно доверять.
Весь день я проболтался, ничего не делая. Немного почитал, потом позвонил Насте, рассказал, что к чему. Ей уже пришлось рассказать все то, что знала мама – несостыковок не должно было быть. Завтра-послезавтра Настя пообещала приехать, что могло быть весьма кстати, а то по дороге к ней меня могли серьезно помять в метро и доломать все оставшиеся ребра.
Кроме всего прочего, я внимательно отсмотрел все новости. Ничего интересного. Про убийство девяти человек, похоже, еще не знали. Что ж – чем дольше не узнают, тем лучше.
Вечером пришла соседка. Это была женщина средних лет нормального телосложения, с приятным миловидным лицом и темными волосами, которые сзади были собраны в хвостик. Она на пятнадцать лет моложе мамы, но, видимо в силу ее общительного характера, они легко сошлись и подружились. Познакомились они лет десять назад, когда у нас еще была жива собака, с которой я гулял утром и вечером, а мама днем. Вот тогда мама и встретилась с ней.
Она поинтересовалась моим здоровьем, еще раз прощупала все ребра и сказала, что выгляжу я намного лучше. Только теперь надо определиться, через сколько дней я хочу вылечиться. Если просто отлеживаться, то за месяц я приду в нужную форму, а если провести курс уколов, способствующих регенерации тканей, то за пару недель я буду как новенький. Это напоминало волшебные снадобья из игр: выпил – и ты в порядке. Но теперь моя жизнь принадлежит делу. Возможно, сама судьба посылает мне эту женщину, чтобы я быстрее встал в строй и продолжил начатое. Немного подумав, я согласился, а мама не была против, потому что доверяла своей подруге.
– Купите четырнадцать ампул. – Она дала маме бумажку с названием и добавила: – Ах да, еще шприцы одноразовые не забудьте! Одну ампулу я уже принесла, как раз посмотрим, как ты себя будешь чувствовать после нее. – Последняя фраза уже предназначалась мне.
Мама вышла. Она не любила все эти уколы и всякие врачебные процедуры.
Соседка достала ампулу, аккуратно ее надломила и быстрым, натренированным движением всосала все содержимое в шприц.
– Теперь давай аккуратненько поворачивайся на бочок.
На бок поворачиваться было неприятно, но терпимо. Она ловко спустила с меня трусы.
Я постарался расслабиться, ведь всем известно, что чем спокойнее и расслабленнее будешь, тем безболезненней укол. Так и оказалось – я ощутил легкое покалывание, и все.
– Держи ватку и поворачивайся обратно – как раз на нее и ляжешь, потом уберешь.
Она помогла мне перевернуться обратно.
– Вроде бы все. Завтра посмотрим, что к чему, – это сестра обращалась к моей маме.
– Ну, выздоравливай, – сказала она мне и вышла из комнаты.
Я слышал, как мама пригласила ее на кухню попить чайку, где они и просидели ближайший час. У меня же на душе было спокойно и весело. Судьба посылает мне решение проблемы в лице соседки, что ж, это даже к лучшему. Под мерное кухонное бормотание я быстро заснул.