Пунктир
Вместо пролога
…Объяснив всё, что сегодня предстоит сделать, и рассказав последние новости ближних окрестностей, я закончил:
— А теперь, братья мои, за работу! Труд каждого из вас приятен сынам неба. Они отблагодарят вас! Тун эм!
Люди племени купов стали расходиться: за грибами и ягодами в лес, на огороды и кукурузные делянки, на рыбную ловлю и птицеферму. А я снял переливающийся всеми цветами радуги жреческий хитон (наши женщины в Городе клеили из этой ткани купальники), закинул за плечо и тоже отправился работать. Нужно коротко суммировать новую информацию для Совета, прикинуть заявку на следующую «посылку» и передать всё это на узел связи в Город.
За столом пришлось просидеть полчасика. Ибо краткость передачи требует предварительной работы. А время дорого не только мне… В конце концов свёл на два листика самое необходимое и отправился через лесок к своему наглухо запертому вертолёту, так и не сняв тиары из оранжевых, с пурпурным и фиолетовым отливом, перьев ураху. Птичка эта водится только на островах северных озёр.
Тиару сплёл мне Сар — лучший охотник племени купов. Она отлично закрывала голову от солнца, продувалась ветерком и гарантировала от всяких неожиданностей. Носят её только вожди да колдуны, и никто на северо-востоке материка не решится выпустить стрелу под такую тиару. Даже враждующие племена не убивают друг у друга вождей и колдунов. Их могут пленить и потребовать выкуп. Но не убить! Долго не мог понять я происхождение этого странного для дикарей обычая. Ведь гуманный обычай! С дальним прицелом! Откуда он взялся?
Только расшифрованные биотоки Нур-Нура, этого трагического героя-одиночки, объяснили, в чём дело…
Вот, наконец, и лесная полянка, на которой стоит мой пятнистый вертолёт. Для тех, с кем живу я скоро пять лет, этот вертолёт — не только транспорт, но и храм, в котором слушаю я «сынов неба», вижу их и говорю с ними. Да и не один я… А для меня тут рабочий кабинет, где всё привычно, удобно, и устроено на нормальном человеческом уровне.
Отпираю дверцу, усаживаюсь перед экраном, нажимаю кнопку радиопередатчика. Обычный сеанс связи. Привычная работа. И, как обычно, даже не включаю экран. Всё идёт по заведённому в рядовом сеансе связи. Слушает и записывает Розита. Я диктую свежую информацию и хозяйственную заявку на дополнительные лопаты, вёдра, каёлки, геологические молотки и ручные пилы. Прошу новый аккумулятор для передатчика. Затем интересуюсь:
— Что новенького у вас?
— Ты слушал все наши передачи? — задаёт Розита встречный вопрос.
— Все не удалось. Ты же по информации видишь, что был у килов. Опять мирил их с беспокойными оли. Только к ночи вернулся.
— Значит, не знаешь, что прилетела «Рита-четыре»?
— Нет, конечно. Сколько их?
— Девятьсот.
— Ого! Поздравляю!
— И тебя! Тебе тоже полегчает.
— Хорошо бы…
— Тут, Сандро, собрались в клубе полсотни ребят с этого корабля. Первые, кто вышел. Юные такие, бледные… — Розита вздыхает. — Как мы шесть лет назад… Пришли, чтобы послушать и повидать тебя. Ты, оказывается, стал очень популярным на Земле изобретателем. Вместе с… — Розита как-то запинается. — Вместе с Евгением… Ваши коэмы пошли по всей планете! Евгения они затребовали прямо на корабль. Пока шли прививки… А тебя только что прослушали. Теперь хотят повидать. Может, включишь экран?
— Пожалуйста.
Нажимаю кнопку. Экран вспыхивает, мгновенные полосы торопливой лесенкой бегут по нему, и я вижу совсем молодых ребят в привычных зелёных костюмах, которые мы тут давным-давно сносили, заменив серо-голубыми. Когда-то в таких же зелёных мы улетали с Земли. Значит, форма не изменилась. Собственно, к их отлёту не изменилась… Сто лет они летели! А что на Земле сейчас — никто не знает…
Ребята сидят в креслах небольшого клуба. А перед ними громадный, во всю сцену, экран. Ради концертов и редких самодеятельных спектаклей его поднимают. Но сейчас он в обычном положении. И на этом телеэкране я. В полный рост…
Дружно, хором, видно потренировавшись, ребята кричат:
— Здрав-ствуй, Сан-дро!
Я улыбаюсь, здороваюсь и говорю, что рад видеть их, таких молодых и красивых. Мы давно их ждали и многого от них ждём.
Мне хорошо видны лица. Вначале ребята тоже улыбаются, потом начинают смеяться. Всё сильней и дружней. Даже, по-моему, против своего желания. Они явно сдерживаются. Но смех неумолимо пробивается сквозь вежливую сдержанность. Ничуть не обидный — молодой здоровый непобедимый смех.
Понятно, их рассмешил мой вид. Известный на Земле изобретатель сидит перед ними полуголый, раскрашенный цветными завитушками на груди и на животе, в хитроумной тиаре из пёстрых птичьих перьев. Почти как древний индейский вождь с иллюстраций к бессмертным детским книгам Майн-Рида и Фенимора Купера.
Я скольжу взглядом по рядам, вижу прекрасные умные смеющиеся лица, и становится мне так же легко и весело, как этим ребятам. Я хохочу вместе с ними. Что тут придумаешь? И, чем отчётливее стараюсь увидеть себя их глазами, тем сильней хохочу. Такая вот вышла неожиданно весёлая встреча.
На какие-то секунды удаётся сбросить с себя и щемящую боль невосстановимых утрат, и злую тоску по нормальному земному уровню человеческой жизни, и напускную солидность главного колдуна пяти могущественных племён на Западном материке, «сына неба», который может советовать племенным вождям, зная наверняка, что «советы» будут исполнены. На короткие секунды становлюсь я таким же, как они: весёлым, молодым, почти беззаботным. И бездумно, просто любуясь новым пополнением, скольжу взглядом по лицам.
И вдруг взгляд мой спотыкается о лицо, которое не смеётся. Далёкое и не очень разборчивое девичье лицо. Чем-то до боли знакомое. Чем-то неожиданно кольнувшее душу. Но нечёткое, размытое. И даже в этой размытости — печальное.
Я начинаю крутить ручку настройки, приближая лицо. Экран как бы поехал по рядам. Это совершенно незаметно для них. Они ничего не должны понять, но вдруг что-то понимают и затихают. Резко! Смех убегает с лиц стремительно. Должно быть потому, что изменилось моё лицо. Они догадались: я торопливо что-то делаю, чего-то жадно ищу и жду.
А я кручу ручку настройки уже лихорадочно, приближая то далёкое девичье лицо и вытесняя с экрана остальные. Я уже понял, кто это. Но боюсь даже про себя произнести её имя.
И вот лицо заполняет весь экран. Прекрасное, родное, когда-то очень любимое лицо. Оно из той, бесконечно далёкой, невозвратимой жизни. Оно уже не такое юное, как тогда, но ещё более прелестное.
Сама Таня смотрит на меня с экрана. Друг детства, первая моя любовь и первая страшная боль. Когда-то она принесла нашу любовь в жертву этой загадочной — с Земли! — планете Рита. А я узнал полную правду лишь здесь, после гибели жены, перед уходом на Западный материк.
Две блестящие неровные дорожки катятся из Таниных глаз по щекам. И я понимаю, что плачет она не из-за дикого моего вида, а из-за непоправимости того, что натворила судьба, когда-то не позволившая нам быть вместе.
Восемь лет неумолимо и навсегда разделили нас. Не знаю, как прожила она эти года и как умудрилась попасть на Риту со своим неоперабельным в ту юношескую пору пороком сердца.
Может, медики Земли уже перевели этот вид порока в разряд операбельных?
Но зато я знаю точно, что прилетела она с мужем. Наверняка он сидит в этом же зале: добровольцев на Риту посылают только супружескими порами. Во избежание драм и трагедий. По земным представлениям…
Много ли знают там о причинах наших трагедий?
В то же время прилететь сюда Таня могла только из-за меня. Она всегда была равнодушна к далёкой планете Рита и воспринимала её лишь через мой интерес. Что же иное могло заставить её просочиться сквозь мелкое сито в лагерь астронавтов «Малахит»? Историей литературы — главной Таниной страстью — удобнее заниматься на Земле. Но кто-то, видимо, рассудил, что на Рите нет пока литературоведов. И, значит, надобно послать!
А тут уже бегает среди смуглых мальчишек племени купов темноглазый мой сынишка Вик, записанный в городской метрике как Виктор Тарасов. И в геологической палатке — моём бунгало! — управляется с нехитрым хозяйством тихая послушная и ласковая Лу-у — дочка вождя купов. На неё метрика в Городе пока не заведена…
Наверняка всё это Таня успела узнать. Если Женька Верхов был на их корабле, она просто не могла не расспросить его. Ведь мы трое учились когда-то в одном классе!
Прекрасные печальные глаза Тани смотрят на меня с экрана одновременно с нежностью и ужасом. И пухлые губы доброго человека, которые когда-то я так любил целовать, чуть-чуть шевелятся, что-то шепчут. Я резко поворачиваю регулятор громкости и слышу её шёпот, не слышный в том зале никому:
— Шур, милый, что с тобой? Как ты дошёл до этого, милый мой Шур?
Как я до этого дошёл?
Ну, что ж… Постепенно вспомню и расскажу…
А кое-что не смогу рассказать. Невозможно. Только вспомню…