Глава 19
Соединённое английское королевство,
г. Лондон. Осень 18** года,
из дневниковых записей г-на Саратозина
С первых же дней пребывания на английском берегу я не мог отделаться от смутного ощущения, что за мной следят. Кто и зачем это делал, я, естественно, не знал, и это меня смущало ещё в большей степени, чем сама слежка. Ощущение, что тебя постоянно кто-то держит на невидимом поводке, было не из приятных, однако я мог поклясться на чём угодно — хоть на судовом журнале, хоть на Библии, — что слежка не была плодом моего воспалённого воображения! Конечно, о своих подозрениях я, как и положено, доложил капитану.
Иван Францевич внимательно меня выслушал, предложил стакан вина, после чего молча раскурил трубку.
— Думаю, что Вам, господин лейтенант, не показалось, — выдал Ерофеев после непродолжительных раздумий. — Увы, но, по всей вероятности, за каждым из нас ведётся слежка, и если до конца оставаться честным — у англичан для этого имеются все основания. Посудите сами, господин лекарь: в Англию мы прибыли с секретной миссией, о которой местные соглядатаи, видимо, всё-таки прознали. Теперь любая персона, сошедшая с «Апостола» на британский берег, негласно берётся под «опеку». Возможно англичане что-то знали о нашем предстоящем визите ещё до того, как «Апостол» отошёл от причальной стенки на петербургских верфях.
— Но как, господин капитан? — нетерпеливо перебил я старшего по званию. Морской Лис покосился на меня, выпустил клуб табачного дыма и многозначительно хмыкнул.
— Всякий секрет, юноша, имеет свою цену, и если находится человек, который эту цену платит, то секрет перестаёт быть таковым.
— Предательство?
— Точно утверждать не могу, но вполне возможно, что кто-то из господ министерских чиновников проговорился, разумеется, небескорыстно. Однако, господин лекарь, не кажется ли Вам, что, ведя подобные разговоры, мы с вами заплываем в чужие территориальные воды, или, говоря по-сухопутному — суём нос не в своё дело! Политика — дело хитрое, я бы даже сказал, порой коварное, и пускай ею занимается те, кому это по службе положено. Рекомендую Вам, господин лейтенант, от всех этих тайн Мадридского двора держаться подальше.
На этом наш разговор и был окончен. Я козырнул и вышел из капитанской каюты. Солнце уже спряталось за возвышавшиеся на границе порта многочисленные пакгаузы, и на улицах загорелись первые газовые фонари. На время ремонта нашего судна я поселился в номере небольшой портовой гостиницы, рядом с номером, в котором проживал капитан. Каждое утро мы с ним отправлялись в док, чтобы взойти на палубу нашего многострадального «Апостола». Иван Францевич весь день придирчиво следил за ремонтом, а я, чтобы не изнывать от безделья, старательно придумывал себе занятие: проводил инвентаризацию медицинского имущества, в очередной раз осматривал команду, боролся с проникшими на борт грызунами, ежедневно снимал пробу на камбузе и безуспешно пытался заставить кока, которого матросы за пышность фигуры и небольшой рост прозвали Пышкой, поддерживать на камбузе чистоту.
— Вы понимаете, что если не бороться с грязью, то мы все от дизентерии или холеры помрём? — пытался я убедить его.
— Бог даст, не помрём! — парировал нижний чин. — Я, господин лейтенант, на флоте десятый годок, так меня ещё юнгой научили простому морскому правилу: больше грязи — морда шире! А с заразой наш брат матрос давно научился бороться: побольше чесноку вместе с винной порцией, и Вас никакая холера не возьмёт!
— Да я Вас за такую дерзость под арест упеку! — кричал я на кока, растратив последние крохи терпения. — На полные десять суток посажу!
— Воля ваша, господин лейтенант. — флегматично отвечал Пышка. — Можно и под арест. Только, осмелюсь доложить, готовить на судне, кроме меня, некому.
Мне парировать было нечем, и я, в очередной раз немилосердно хлопнув дверью, покидал камбуз. Не найдя ничего лучшего, я пожаловался на кока капитану.
— Оставьте Вы его, господин лейтенант, в покое, — посоветовал Иван Францевич после того, как внимательно выслушал меня. — Кок он неплохой, матросам его стряпня нравится, а в море хорошая кормёжка — первое дело, иначе команда может взбунтоваться. Что же касается чистоплотности, то здесь Вы правы: Пышка по жизни неряха, и никаким карцером этот недостаток не исправить!
— Так ведь и до эпидемии недалеко, — пытался я убедить капитана.
— Я двадцать лет плаваю, в каких только странах не бывал и никаких эпидемий у меня на борту не было, — вторя Пышке, отвечал Морской Лис. — Бог даст, и на этот раз минует нас чаша сия.
После таких слов у меня пропадала всякая охота заниматься каким-либо полезным делом, и я, запершись в каюте, изливал свои чувства на страницы дневника, который со временем стал для меня чем-то вроде старого доброго товарища, способного сохранить любую тайну.
В тот вечер, когда Ерофеев посоветовал мне не совать нос в потайные игры политиков, я вдруг почувствовал, как меня неудержимо влечёт в город. Захотелось окунуться в суету вечерних улиц, посидеть за кружкой настоящего английского эля в маленьком кабачке, и, возможно потанцевать с какой-нибудь разбитной морячкой. Поэтому после скромного ужина, я как всегда, сошёл на берег, но отправился не в гостиницу, а, поддавшись внезапному искушению, решил побродить по ночному Лондону. Решение, надо сказать, было не самым правильным, почти безумным, и к тому же вовсе не безопасным. Как и в любом крупном портовом городе, в Лондоне с заходом солнца улицы наводняли разнообразные тёмные личности, которые только и мечтали о том, как бы поживиться за чужой счёт. Проститутки старались напоить и обобрать пьяного клиента, шулера скромно подсаживались за столик, и, тасуя краплёную колоду, предлагали в очередной раз испытать судьбу и сыграть в картишки партию-другую, карманники, которых в Лондоне оказалось превеликое множество, так и норовили залезть в чужой карман. Однако в тот вечер, ощутив в себе знакомые симптомы, я понял, что бороться с грядущим искушением бесполезно, и в гостиничном номере мне в этот вечер не усидеть. Я знал, что ближе к полуночи в моей душе поселится смутное беспокойство, и всё вокруг станет меня раздражать. Потом словно кто-то невидимый одним рывком сорвёт с меня кожу, обнажив нервы, и у меня во рту появится стойкий металлический привкус. После этого моё естество заполнится единственным и всепоглощающим желанием, которое погонит меня на тёмные ночные улицы и будет властвовать надо мной, пока я не сожму в своих смертельных объятьях трепещущую женскую плоть.
Противиться этому наваждению бесполезно, это выше человеческих сил, остаётся подчиниться воле Тёмного Господина и принести ему очередную жертву. Со временем я перестал чувствовать угрызения совести, и каждый последующий приступ расценивал, как рецидив застарелого заболевания, а каждую принесённую мною Повелителю Тьмы жертву — как жизненно необходимое лекарство.
Так, или почти так, было и в тот памятный вечер. Наплевав на опасность, я брёл по ночным Лондонским улицам, с каждым последующим шагом ощущая, как желание всё сильней и сильней овладевает мной. Видимо, в такие моменты что-то меняется в моём облике, и редкие прохожие, среди которых были и явно подозрительные личности, опасливо сторонились меня. Падший Ангел в очередной раз взял меня под чёрное крыло, и я благополучно добрёл до небольшой, хорошо освещённой газовыми фонарями площади. На этом пятачке света было достаточно оживлённо, так как площадь была не чем иным, как пространством, образованном тремя старыми двухэтажными зданиями. В каждом из них на втором этаже располагалась гостиница, а на первом — питейное заведение. Перед кабачками парами и по одиночке прогуливались проститутки, в надежде заполучить в свои объятия пьяного матроса. Разум мой мутился, когда я подошёл к одиноко стоявшей высокой худой проститутке, которой было явно за сорок.
— Как твоё имя? — спросил я по-английски внезапно осипшим голосом. Женщина не ожидала, что на неё обратит внимание офицер, растерянно улыбнулась и сделала шаг мне навстречу.
— Её зовут Долговязая Мэри, — со смехом сообщили мне проститутки, которые решили побороться за клиента и подошли ко мне со спины. Я резко обернулся на голос и они, увидев моё лицо, почему-то отшатнулись.
— Зачем тебе эта долговязая дылда? — по инерции произнесла одна из них. — Пойдём лучше с нами, — позвала она неуверенным голосом, но её напарница, опасливо покосившись на меня, ни слова ни говоря, потащила подругу в тёмный переулок.
— Меня действительно зовут Мэри, — приятным мягким голосом произнесла женщина, и в этот момент я уловил её запах: сквозь помесь дешёвых духов и пудры пробивался запах зрелой женщины. От этого запаха я качнулся, словно пьяный, и Мэри, улучив момент, подхватила меня под руку. Я не сопротивлялся, более того — я желал этого! Выудив из кармана несколько серебряных монет, я торопливо сунул их в ладонь случайной подруги, и тут мне показалось, что слева мелькнула чья-то тень.
— Неужели и здесь за мной следят? — мысленно озадачил я сам себя вопросом и закрутил головой. Мэри мои действия поняла по-своему и увлекла меня в темноту соседней улочки, которая, к моему удивлению, оканчивалась неприметным тупиком.
— Если господин офицер торопится, то я могу его обслужить прямо здесь, — с придыханием произнесла женщина и положила ладонь мне на отворот мундира. — Не беспокойтесь, здесь нам никто не помешает, но если Вам неудобно, то мы можем пойти ко мне на квартиру. Я живу неподалёку, — и она попыталась заглянуть мне в глаза.
— Пусть будет здесь, — процедил я сквозь зубы, чувствуя, как меня начала потряхивать нервная дрожь. Трясущимися руками я неловко расстегнул ворот её платья и ткнулся лицом в тёплую женскую грудь. Она была выше меня ростом, поэтому просто запрокинула голову и почти по-матерински стала гладить меня по затылку. Запах её тела пьянил меня, и я, с шумом втягивая воздух, всё крепче сжимал её в объятьях. Потом отстранился на миг и потянулся к её губам. Мэри склонила голову и с чувством поцеловала меня. Поцелуй опытной в любовных утехах женщины окончательно вывел меня из душевного равновесия.
— Мне неудобно, стань на колени, — потребовал я сиплым голосом.
— Как прикажете, благородный господин! — покорно ответила проститутка, и, сорвав с головы шляпку, опустилась на колени. Я взял её за плечи и стал неумело стягивать с неё платье, а она, запрокинув голову назад, тряхнула волосами, да так резко, что шпильки градом посыпались на промёрзлую землю. Я вновь отстранился от неё, и по-новому взглянул на мимолётную подругу: передо мной на коленях стояла сорокалетняя женщина с распущенными волосами, и добрыми, немного печальными глазами, взгляд которых, казалось, проникал в душу. В её лице не было ничего порочного, её можно было назвать привлекательной, если бы не рабская покорность и подобострастное желание услужить господину. В этот миг я увидел её душу, вернее её зрительный образ — то, что нарисовало мне воспалённое сознание: передо мной, припав на передние ноги, стояла покорная и безразличная к своей судьбе овца. Я брезгливо поморщился и тряхнул головой.
— Что-то не так, мой господин? — тихо поинтересовалась проститутка.
— Всё так, как надо, — ответил я ей, и в этот момент сомкнул пальцы на её горле. Я видел, как в её глазах вспыхнул испуг и как она в безотчётном порыве попыталась разорвать мои смертельные объятия. Она ещё не была готова умереть. Всё естество противилось смерти, но усилия были тщетны. В такие минуты мой Тёмный Господин удесятеряет мои силы, и справиться со мной женщине практически невозможно. Я железной рукой продолжал сдавливать горло, не в силах оторвать взгляд от её стекленеющих глаз, успевших напоследок вобрать в себя траурные краски осенней ночи. К моему удивлению, она оказалась сильной женщиной, поэтому агонизировала довольно долго и чем дольше она билась в предсмертных конвульсиях, тем сильнее и ярче были мои ощущения, а когда из её горла вырвался предсмертных хрип, горячая волна ни с чем не сравнимого удовольствия поглотила меня целиком.
Очнулся я от того, что холодные капли дождя стали обильно затекать за воротник. Я с трудом разжал пальцы и тело мёртвой женщины неловко упало на правый бок. Было тихо, и, как мне обещала покойная Мэри, нам никто не помешал. Я прислушался к своим ощущением и с радостью отметил, что нервы мои больше не были обнажены, изо рта исчез металлический привкус, а душа вновь наполнилась тихой радостью. Хотя о чём это я?
Сборщик душ своей души иметь не может!
Таково третье правило Люцифера.
* * *
Я уже упоминал, что изменение привычного образа жизни вкупе с изменением географических широт, на мою психику действуют не самым лучшим образом. Это я прочувствовал на себе в полной мере по прибытию в Лондон. Приступы стали преследовать меня каждую неделю, и протекали гораздо тяжелее, чем в России.
На следующее утро после того, как я принёс Долговязую Мэри в жертву Тёмному Господину, эта новость попала в утренние газеты. — Убийство! Жестокое убийство женщины! — кричал мальчишка-газетчик. — Очередная жертва Джека-Потрошителя!
Я купил у мальчишки газету и после того, как поднялся на палубу «Апостола», заперся у себя в каюте, стал торопливо читать заметку об убийстве. То, о чём я прочитал, повергло меня в шок: на первой странице была броская заметка о том, как убийца, которого с лёгкой руки лондонских журналистов окрестили Джеком-Потрошителем, зверски искромсал свою жертву ножом.
— Возможно, это был не просто нож, — предполагал автор заметки, — возможно это был скальпель хирурга или даже тесак мясника. Слишком уж профессионально был разделан труп несчастной женщины!
Целый день я ходил подавленный, и не знал, что предположить. К вечернему чаю я уже твёрдо верил в то, что тень, которая в тот памятный вечер промелькнула возле меня, не была плодом моего больного воображения. На следующий день я забыл об этом происшествии и не вспоминал о нём ровно неделю, то есть до очередного приступа. Промозглый лондонский воздух с каждым днём всё больше и больше отравлял моё сознание. Каждую неделю я, гонимый тайным желанием, уходил в ночь, и бродил по угрюмым ночным улицам в поисках очередной жертвы. После Долговязой Мэри, судьба в образе моего Тёмного Господина свела меня ещё с четырьмя женщинами: с простушкой Лили, у которой, несмотря на осень, на лице были рыжие веснушки, жеманной рыжеволосой Джин, которая утверждала, что мать прижила её от благородного господина и в её жилах течёт голубая кровь, Cмешливой Анной, прозванной так за то, что швы на её порезанную щёку были наложены небрежно, отчего левый уголок рта был приподнят и создавалось впечатление, что она постоянно улыбается, а также красоткой Джейн — самой молодой и самой привлекательной из пятёрки несчастных.
И каждый раз, когда я уводил проститутку в укромное место, я явственно видел, как мелькает тень моего преследователя. Однажды мне показалось, что я видел, как мелькнул подол его тёмного плаща. А на следующий день в утренних газетах опять мелькали заголовки о Джеке-Потрошителе, и местные писаки смаковали подробности каждого убийства.
После того, как я принёс в жертву Тёмному Повелителю Смешливую Анну, я понял, что некто неотступно следует за мной по пятам, и, обнаружив на пути очередной труп женщины, нещадно кромсает его ножом. Я назвал моего преследователя Падальщиком. Падальщик проник в квартиру красотки Джейн — единственной из пяти женщин, с которой я провёл ночь под крышей дома.
Газетчики, подобно борзым, рыскали по городу безуспешно пытаясь разузнать, кто же на самом деле скрывается под личиной Джека-Потрошителя. Я же был твёрдо убеждён в одном: он мог быть кем угодно, только не хирургом. Настоящий хирург не станет по ночам шастать по тёмным улочкам с зажатым в руке скальпелем. Даже если он извращенец, то ему нет нужды таким странным образом удовлетворять свою извращённую страсть. Он это может сделать в больнице на вполне законных основаниях, где врачи не отходят от операционного стола по 8-10 часов. Скорее всего, это был какой-то низший чин секретной службы, которому начальство поручило наблюдать за мной.
Однако это уже позади. Завтра «Апостол» берёт курс на Кронштадт. Где-то там, за промозглой дымкой, за серыми осенними туманами, скрывается милый моему сердцу российский берег. Россия! Что ждёт меня на её великих просторах? Неведомо! Знаю лишь одно: где бы я ни был и чем бы ни занимался, рано или поздно, но упокоюсь я в русской земле. Это ли не утешение для человека без души? Пусть слабое и с привкусом горечи, но всё равно — утешение! Значит, так тому и быть!