Книга: Три заповеди Люцифера
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18

Глава 17

Соединённое английское королевство,
г. Лондон. Осень 18** года,
из дневниковых записей г-на Саратозина
Ну, вот и всё! Завтра отплываем, или, как говорит Морской Лис, отходим. Видимо, мне никогда не стать настоящим морским офицером, потому как нет во мне морской жилки, и то, что на флоте я человек случайный, я понял во время своего первого плаванья. Сейчас пишу эти строки, а сам думаю о том, как мы вернёмся в порт приписки, и я подам в отставку. Я плохой моряк, но неплохой лекарь, поэтому и решил, что вернусь в близкую моему сердцу Саратовскую губернию, обоснуюсь в отцовском имении и займусь частной врачебной практикой. Меня больше не манят приключения, а заграница мне противопоказана! Видимо, изменение привычного образа жизни вкупе с изменением географических широт, на мою психику действуют не самым лучшим образом. Однако обо всём по порядку.
Полтора месяца мы простояли в Лондоне у причальной стенки, а если быть совсем точным, то основное время простояли в доке, где нас чинили, или, как точно выразился наш боцман Кавуненко, штопали. Дело в том, что неудача, подобно рыбе-прилипале, незримо присосалась к нашей многострадальной посудине, как только мы вышли в нейтральные воды. Хотя если быть до конца честным, то странности начались ещё в Петербурге.
Дождливым июльским вечером Морской Лис явился на корабль промокший до нитки, но чрезвычайно довольный.
— Через три недели идём в Лондон. — радостно сообщил мне капитан-лейтенант. — Велено набрать команду, отозвать офицеров из отпусков, пополнить запасы провизии и пресной воды.
— Позвольте узнать, господин капитан-лейтенант, а с какой целью мы так спешно взяли курс на берега туманного Альбиона? — в рамках морского устава высказал я своё недоумение.
— Вот в том-то вся закавыка господин лейтенант! Оказывается, что миссия наша тайная! — понизил голос Ерофеев. — Я сегодня лично был удостоен чести быть принятым товарищем морского министра, и он мне так и сказал: «Миссия ваша государственной важности, но тайная, а потому истинного назначения Вам и офицерам вашего фрегата знать не положено. Накануне отплытия возьмёте двух гражданских господ, которые до самого Лондона из каюты носа показывать не должны. Ваша задача доставить их в Лондон, потом стать возле причальной стенки и ждать!»
— Чего ждать-то, Иван Францевич? — опять не утерпел я.
— Именно этот вопрос я и задал товарищу военного министра, — вздохнул капитан-лейтенант. — На что товарищ военного министра рассердился и сказал, что все инструкции я получу по прибытию в конечную точку нашего путешествия, от одного из тех господ, которых мы доставим в Лондон. Ох, не по нутру мне эти тайны Мадридского двора! Ох, не по нутру!
Видимо, переживания нашего капитана были так сильны, что он, сам того не ведая, накликал на нас беду, и с самого начала всё пошло наперекосяк.
Как и было приказано, накануне отплытия, поздно вечером, на борт «Апостола Павла» поднялись двое гражданских господ, которые лица свои скрывали за воротом походных плащей. Один из них нёс английский кожаный саквояж (я такие позже видал в Лондоне у состоятельных господ), а второй, пыхтя, тащил за ним два огромных баула. Оба незнакомца в сопровождении капитана прошли в специально приготовленную для них каюту и тут же в ней заперлись. Через четверть часа Иван Францевич вышел на мостик и вид у него был явно удручённым.
— Я в морских баталиях бывал не один раз, ранения имею! А теперь мной гражданская штафирка командовать будет! — только и сказал мне Ерофеев и надвинул форменный картуз на глаза.
Я не стал настаивать на разъяснении, так как хорошо запомнил, что миссия у нас секретная и совать нос не в свои дела — грубейшее нарушение устава и субординации.

 

Ветер крепчал, и как только мы вошли в нейтральные воды, разразился шторм. Это был первый в моей жизни настоящий шторм, и, сказать по чести, я вышел из этого испытания в облёванном мундире, с головной болью и зеленоватым цветом лица. Фрегат плохо слушался руля, вдобавок в трюме обнаружилась течь, и всей команде пришлось изрядно попотеть: течь устранили, воду откачали помпой. И только наш капитан был молодцом. Я с завистью смотрел на Ивана Францевича, который легко переносил качку, умудрялся везде поспевать и явно чувствовал себя в своей стихии. Распоряжения его были чёткими, лаконичными, в голосе звенел металл, да и сам он, казалось, вдруг стал выше ростом и потерял прежнюю мягкость в обращении с подчинёнными.
Когда шторм стих, обнаружилась ещё одна неприятность, точнее, не неприятность, а событие чрезвычайной важности: пропал молодой матрос по фамилии Слива. Мы дважды обыскали фрегат от бака до якорной каморы, но Сливы нигде не было.
— Смыло салагу в море! — подвёл итог боцман Кавуненко, вытирая тряпицей с лица грязный пот. — Подвёл экипаж, засранец! Чтоб ему ни дна, ни покрышка! Прости меня грешного, господи! — и, спохватившись, перекрестился.
Иван Францевич ходил мрачнее тучи, и по всему было видно, что в происшествии он винит в первую очередь себя.
Вечером, когда мы с ним остались в кают-компании одни, Морской Лис опрокинул в себя стакан вина, и опасливо косясь на дверь, сквозь зубы процедил: «Сегодня вынужден был доложить о происшествии господину статскому советнику! Ни тебе имени, ни отчества, сказали, чтобы величал по чину. Так вот, представьте себе, его интересовало в этом печальном событии только два аспекта: знал ли Слива о их присутствии на фрегате и точно ли он утонул. Так и сказал: «Меня не волнует судьба этого несчастного матросика, меня волнует сохранение секретности нашей миссии»! Он, видите ли, опасается, что Сливу выловит какая-нибудь иностранная посудина, и он проболтается о цели нашего плаванья. Хотя что этот салага мог бы рассказать, если он толком корму от носа отличать не научился? А когда я сказал ему, что матрос был молодой, да неопытный, и по всей вероятности, камнем пошёл на дно, он даже крякнул от удовольствия. На том моя аудиенция и закончилась. Сказать по чести, я жду не дождусь, когда господин статский советник и его секретарь покинут судно. Муторно мне на душе что-то, — и он, допив остатки вина, ушёл в свою каюту.

 

Вопреки устоявшемуся мнению о том, что берега Альбиона плотно закрыты знаменитыми английскими туманами, Лондон встретил нас закатным солнцем и ясной погодой. После выполнения всех таможенных формальностей английские власти разрешили нам сойти на берег, и капитан большую часть команды, не занятую несением вахты, отпустил в увольнение. Господа офицеры, кроме меня и капитана, тоже сошли на берег, чтобы после долгого плаванья отдохнуть душой и телом в злачных местах большого портового города. Я не мог последовать их примеру, так как заступил на вахту дежурным офицером, и, стоя возле трапа, с потаённой завистью взирал на счастливчиков, поменявших палубную качку на твёрдый английский берег. — Ну, теперь, доктор, Вам работы прибавится! — усмехнулся стоявший рядом со мной Морской Лис. — Не было на моей памяти случая, чтобы увольнение на берег обошлось без происшествий. Завтра готовьтесь принимать матросиков: кто с резаной раной заявится, кто со свёрнутой челюстью, ну а господа офицеры обязательно на борт что-нибудь венерическое притащат! Это уж как водится!
Поздно вечером на пристань заехал самый настоящий английский кэб. Стоя на верхней палубе, я с интересом рассматривал непривычную на вид закрытую коляску, у которой возница располагался позади, на уровне крыши. В этот момент я увидел, как по трапу стали спускаться наши таинственные гости — господин статский советник и его секретарь. Они молча сели в кэб и куда-то спешно укатили. Причём меня поразил тот факт, что они не сказали вознице ни слова. Видимо, кто-то прислал за ними оплаченный кэб, и их увезли по ранее оговорённому адресу. Обо всём этом я доложил капитану. В ответ он покачал головой и посоветовал не вмешиваться в чужие дела.
— Завтра утром останетесь на корабле за старшего, — приказал мне Ерофеев — Зная повадки старшего помощника, на его возвращение раньше вечера рассчитывать не стоит, — пояснил капитан, видя моё недоумение.
— Почему Вы считаете, что он вернётся именно к вечер?
— Я в этом так уверен, что могу побиться об заклад. Вот увидите — вернётся к вечернему чаю, грустный, помятый, и без гроша в кармане. А я с божьей помощью поеду в лондонские доки договариваться о ремонте. Не нравится мне течь в трюме! Ох, не нравится! Видимо, крепления шпангоутов ослабли, надо бы проверить. Возможно придётся становиться в сухой док.
— Слушаюсь! — козырнул я и покинул капитанскую каюту.

 

Как и предполагал Морской Лис, фрегат пришлось ставить в док.
— И что же нам теперь делать, Иван Францевич, — с тоской обратился я к капитану, втайне опасаясь повторения истории с ремонтом корабля в Санкт-Петербурге.
— Ждать, господин лейтенант. Ждать, когда ремонт закончится, а главное, ждать распоряжений господина статского советника. Без его разрешения мы швартовые концы с кнехта снять не имеем права. Вот такие дела, дорогой мой доктор. Да Вы не горюйте! Выкрутимся мы и из этой неприятности. Да и не неприятность это вовсе, а так — «лёгкий бриз на глади моря»! Бывало и похуже, и пострашней. Вот послушайте, какая история приключилась со мной лет десять назад.
Помниться, был это месяц май, а может, сентябрь 18** года, давненько было, я уж и забывать стал. В тот год я только-только капитанские нашивки получил, и по большому счёту это было одно из моих первых самостоятельных плаваний. Был у меня под командованием в тот памятный год корвет «Гермес». Посудина, я вам скажу, не чета нашему «Апостолу»! Однако ходовые качества были хорошие, да и пушечное вооружение тоже кое-что значило. Войны в тот момент никакой не было, но времена были очень неспокойные, поэтому я и моя команда были готовы к любому повороту событий — начиная от нападения пиратов и заканчивая объявлением неприятелем войны.
— Позвольте, Иван Францевич, а кто же у нас в тот год в неприятелях ходил?
— Вот чего-чего, а недостатка в неприятелях у флота Российского никогда не было. Я, почитай, четверть века под Андреевским флагом хожу, и могу Вас, юноша, заверить, что друзей у матушки России мало, а супостатов да завистников ох, как много! До сих пор не могут простить нам морские державы, что царь Пётр флот создал и наши корабли из нейтральных вод вывел. Андреевский стяг нынче над всеми морями-океанами реет. Конкуренты мы теперь для той же Франции, или Испании, или Португалии, но больше всего нас англичане не любят. У них на флоте офицеры над матросами зверствуют — чуть что не так, сразу на шею «пеньковый галстук» и на рею, а уж нашего брата русака «прищучить», они завсегда готовы, и возможности этой на море никогда не упускают.
— Странно слышать мне это от Вас, Иван Францевич, когда мы уже три дня стоим в лондонском порту и нам препятствий и козней никто не чинит. Более того, посудину нашу на ремонт в док поставили.
— В том-то и дело господин лекарь, что мы в порту стоим. А позвольте Вас, господин лейтенант, спросить — что есть порт в вашем понятии?
— Порт есть оборудованное место для стоянки кораблей. В порту проводятся такелажные работы…
— Достаточно, господин доктор! Вы совершенно правы — порт есть место для стоянки кораблей под разными флагами: не одни мы у причальной стенки чалимся. Здесь всё, как на витрине, и если случается какая оплошность или неприятность, то об этом становиться известно всем морякам в порту. И новости отсюда корабли разносят по всему свету. Поэтому и ведут себя англичане прилично, да и не только англичане: любой портовый город, как хозяин радушный, гостей к себе зазвать норовит, потому как от этого ему прибыль большая. Что же касаемо нашего фрегата, то мы, юноша, платим за его ремонт полновесной серебряной монетой!
— А в море, значит, всё по-другому?
— Не всё, юноша. В море Морской закон властвует, и любой капитан его исполнять обязан, а если он закон этот попирает, то и не капитан он вовсе, и команда такого капитана рано или поздно за борт на корм рыбам отправит. Даже когда в море до пушечной пальбы дело доходит, то и тогда противники определённые морские ритуалы соблюдают. Лет восемьдесят назад был такой отчаянный капитан, который перед тем, как напасть на неприятельское судно, вывешивал сигнальные флажки, что по сути своей означало «Потопи меня, или будь ты проклят»! Вот такие дела, господин лекарь!
Однако в море свидетелей нет, и судья тебе лишь царь морской да твоя офицерская честь, поэтому некоторые капитаны, забыв о чести, топят обидчиков при первой же возможности без всякого сожаления, случается, и в мирное время.
— Иван Францевич, так что же англичане в то плаванье вашему «Гермесу» учинили, что Вы до сих пор забыть не можете?
— Вопрос, господин лейтенант, поставлен неверно: это не я до сих пор обиды забыть не могу, это они наш финт до сих пор помнят!
Значит, было это в аккурат после окончания Турецкой компании. Времена были смутные, Европа ещё от войны не оправилась, а на горизонте маячили новые неприятности. Англия, которая во всём поддерживала турецкого султана, после полного фиаско последнего только и искала повод для новой «заварушки»! Такой вот был европейский большой политик! — напыщенно произнёс Иван Францевич и ткнул указательным пальцем в английское серое небо. — Наш Император в тот неспокойный год очень большой интерес стал проявлять к Новому Свету, и корабли флота российского к тому времени успели первый визит вежливости нанести в Америку, и президент Линкольн принял нашу делегацию со всеми подобающими почестями. В Петербурге этим событием были очень довольны. И вот через пару-тройку лет Военно-морское ведомство «… с целью укрепления дружеских и торговых связей» приказало снарядить в плаванье до города Сан-Франциско три военных корабля: корвет «Гермес», фрегат «Переславль» и только что сошедший со стапелей сорокапушечный крейсер «Андрей Первозванный».
В самом начале нашего предприятия погода нам благоприятствовала, и мы по знакомому курсу миновали Балтику и вышли на океанский простор.
Видимо, наши молитвы были услышаны на небесах, потому, как большая часть плаванья проходила по тихой воде и была больше похожа на морскую прогулку. Однако благолепие со светящимся в ночи планктоном и летающими рыбами закончилось, как только мы стали приближаться к Североамериканскому континенту. Лёгкий прогулочный бриз сменил резкий и холодный норд-ост, который затянул небо до горизонта грозовыми тучами. В море поднялась штормовая волна, и экипажи судов с большим трудом выдерживали строй. К ночи разразился страшный шторм и корабли наши разметало, словно щепки. Не буду утомлять Вас, юноша, описанием этого светопреставления и всего того, что мне, как молодому капитану, пришлось в ту памятную ночь пережить, скажу только, что с наступлением рассвета волна улеглась и в море наступил полный штиль. А штиль, скажу я Вам, для парусных судов зло не меньшее, чем шторм. Помню, вышел я на палубу, огляделся кругом, и вижу, что паруса наши повисли, словно усы у боцмана Кавуненко при похмелье после хорошей выпивки и болтается наша посудина среди океана, словно цветок в проруби. Но самое печальное было в том, что остался я на «Гермесе» один — ни «Андрея Первозванного», ни «Переславля», я так и не дождался. Через двое суток бесполезного ожидания надежда на благополучный исход окончательно покинула меня, к тому же подул попутный бриз и мы, помолясь, взяли курс на Сан-Франциско.
С божьей помощью американского берега мы достигли без каких-либо злоключений, и за пережитые на море страдания, были вознаграждены тёплым приёмом жителей Сан-Франциско и праздничным обедом, который мэр этого гостеприимного города устроил в нашу честь. Вот так нежданно-негаданно, как старший офицер, оказался я во главе нашего «посольского приказа». Если сознаться, как на духу, то в дипломатии я, конечно, был не силен, и какие дипломатические пассы должен выполнять, не знал и не ведал. Спасибо моему старшему помощнику Алоизу Ван-Кейльну, который до того, как поступить на службу в России, половину жизни проплавал по морям и под английским, и под португальским, и ещё чёрт знает под какими флагами, и порядки иноземные знал не хуже любого посла. Вот так по его подсказкам, да ещё благодаря моему толмачу мичману Мишке Хромову, неделю мы на американском берегу и провели. Мишка после окончания Морского корпуса в Петербурге, как гардемарин, выказавший необычайную живость ума и проявивший склонность к наукам, был направлен для практического обучения в Англию, и цельный годок проплавал на кораблях её Величества.

 

Получалось у нас очень даже неплохо: Ван-Кейльн шепнёт мне, где поклониться нужно, а где ножкой шаркнуть, Мишка мои речи безыскусные на английский язык, как следует перетолмачит и дипломатический блеск им придаст. Так, что ни говори, а голь на выдумки хитра!
Неприятности начались перед самым отплытием. Однажды утром на рейде, словно чёртик из табакерки, появился английский дредноут. Не поверите, юноша, но я сразу почувствовал неладное: в порт англичанин не пошёл, а хитро так стал на якорь на выходе из акватории порта, что миновать мы его никак не могли. Мой старший помощник Ван-Кейльн, как увидел эту английскую посудину, так сразу и выдал мне, что стоит она там неспроста, и по всему видно, что стерегут англичане именно нас.
— Будет большая драка, капитан! — сказал Алоиз, не вынимая трубки изо рта. — Однако боюсь, что долго против англичан мы не продержимся, потому как зная их подлый характер, могу предположить, что ударят они нам в борт со всех орудий без всякого предупреждения, как только наш «Гермес» попытается их обойти.
— Они не посмеют! — возмутился я. — Позвольте напомнить Вам, господин Ван-Кейльн, что сейчас не война, и топить чужие корабли есть настоящее пиратство. К тому же я сомневаюсь, что они посмеют напасть на нас на виду у всего порта!
— А Вы посмотрите, кто сейчас стоит в порту, — спокойно произнёс старый «морской волк» и выпустил очередной клуб едкого табачного дыма.
В порту, кроме нас, стояли два турецких торговых корабля и десятка полтора мелких посудин без опознавательных знаков.
— Рыбы не успеют до конца источить наши тела, как англичане заявят, что это мы напали на них без какого-либо предупреждения, а они вынуждены были защищаться. Этот факт охотно подтвердят турки — верные союзники английской короны.
— Зачем это им нужно? — осознавая правоту старшего помощника, задал я чисто риторический вопрос.
— Это капитан и есть большой политик, — вздохнул Алоиз и стал вытряхивать пепел из трубки за борт, — в котором, если присмотреться, нет ничего хитрого: для войны, как и для драки в портовой таверне, нужен повод. Возможно, спровоцированный англичанами конфликт и наша трагическая гибель должны послужить поводом для очередной военной «заварушки»!

 

После разговора со старшим помощником я понял, что обязан принять все возможные и невозможные меры, но избежать провокации и последующих за ней дипломатических осложнений. Я заперся у себя в каюте и думал весь день и всю ночь. Утром мне на глаза попалась местная «Таймс», неизвестно как оказавшаяся на борту «Гермеса». Я уже упоминал, что английским языком владею слабо, но кое-как прочитал на первой полосе заметку о визите в Сан-Франциско русских моряков, и о том, что в субботу, накануне отплытия, в городском театре специально для русских гостей будут давать «Скупого рыцаря».
Я тут же вызвал к себе Мишку Хромова и приказал ему отнести в редакцию местной газеты наше благодарственное письмо властям города.
— Учти, Мишка! — внушал я ему. — Письмо должно быть таким, чтобы распоследний тугодум в Сан-Франциско понял, что вечером в субботу русские моряки будут в театре!
Надо отдать должное мичману Хромову: письмо на английском языке он исполнил быстро, и судя, по положительной реакции властей, которые опубликовали его в газете на первой странице — проникновенное! В этой же газете было опубликовано объявление о том, что торжественные проводы русского судна «Гермес» состоятся в воскресенье, ровно в полдень.
Вы уже, наверное, догадались, что публикация благодарственного письма и упомянутого мной объявления стала возможной после презента в виде дюжины отменных собольих шкурок, которые мичман Хромов вместе с благодарственным письмом и текстом объявления передал редактору местной газетёнки.
Вечером этого же дня я собрал офицеров у себя в каюте и провёл тайный инструктаж. Господа офицеры на меня покосились, выразительно поскребли в затылках, дескать, сомнительное мероприятие Вы, господин капитан, затеяли, но вслух ничего не сказали, и, как положено, подчинились.
В субботу после обеда все офицеры «Гермеса» при полном параде (даже шпаги нацепили) через весь город пешим ходом потянулись в местный храм Мельпомены.
Признаюсь Вам, юноша, что задуманная мной операция сильно попахивала авантюризмом, поэтому я излишне нервничал и постоянно крутил головой. Успокоился я лишь тогда, когда перед самым началом спектакля в зал во главе со своим капитаном, в парадных мундирах и чопорным выражением на лицах вошли офицеры английского дредноута. Расчёт мой оказался верным: англичане не хотели ни в чём уступать русским морякам, поэтому и явились в театр при полном параде, рассчитывая затмить нас блеском золотых эполет. Они самодовольно уселись в первом ряду, предоставив нам лицезреть свои затылки. Меня это вполне устраивало, так как ситуация складывалась благоприятная и вполне соответствовала задуманному мной плану.
Через мгновенье колыхнулся и отошёл занавес, и на подмостках в окружении сундуков оказался Скупой рыцарь. Зал встретил появление артиста дружными аплодисментами. Я плохо помню игру актёров и всё первое действие спектакля прошло для меня, как в угаре. Я с трудом дождался его окончания, и как только занавес закрыл сцену, я встал со своего места и продолжая аплодировать, громко прокричал: «Браво! Брависсимо»! Это был условный сигнал. Все зрители потянулись в фойе, чтобы выпить шампанского и заодно размять затёкшие ноги и только мои офицеры, воспользовавшись суматохой, незаметно, по одному, потянулись к выходу. Я и мичман Хромов покинули театр последними. Наняв местного лихача, мы устремились в порт, поминутно торопя возницу и помахивая перед его носом серебряным долларом.
Когда я вступил на палубу «Гермеса», вся команда была в сборе. Все стояли по местам и были готовы к отплытию. Я только кинул старшему помощнику и он тут же гортанно отдал команду: «По местам стоять! С якоря сниматься»!
Ветер был попутный и «Гермес», словно застоявшийся боевой конь, резво взял с места.
Когда мы обходили английский дредноут, я, стоя на мостике, преувеличенно вежливо отдал честь горстке английских моряков, оставленных на судне для несения вахты. На судне был только один дежурный офицер, так что противостоять нашему выходу из акватории порта они, естественно, не могли.
По прибытии в Петербург, я, как и положено, подал в Военно-морское ведомство подробнейший рапорт. Начальство моими действиями осталось довольно, даже обещали к ордену представить, но представление где-то в министерских кабинетах затерялось, зато команда нарекла меня Морским Лисом. Вот с тех пор я это прозвище вместо ордена и ношу! И скажу Вам без всякого лукавства, премного этим доволен! 
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18