Весна в Петербурге особенная. Я нигде в России прежде не встречал такого места, чтобы приход весны природа обозначала так явственно. У нас в Саратовской губернии весна скоротечна, казалось, вот только в степи распустились жёлтые, как цыплята, тюльпаны, только покрылась земля сплошным зелёным ковром разнотравья, а уже начинают дуть суховеи и солнце палит по-летнему.

В Петербурге весна наступает постепенно: с робким постукиванием капели, с несмелыми проблесками солнца сквозь разрывы по-зимнему хмурых и полных снежной пороши облаков, с шальным «солнечным зайчиком», лихо отскочившим от начищенной бляхи дворника и на мгновенье ослепившего Вас. Именно в это мгновенье, зажмурившись и улыбаясь безобидной шалости природы, Вы вдруг понимаете: наступила весна!

С приходом весны небо в Петербурге становиться выше и голубее, воздух напоминает тающую льдинку — он холоден и прозрачен. А по вечерам в парках и перелесках стоит такая удивительная и хрупкая тишина, что за версту слышно, как падает с ветки на весенний наст подтаявшая сосулька, и как пробивается к свету первый подснежник.

Весной мне особенно трудно: что-то внутри меня просыпается, словно после зимней спячки, и терзает мою плоть и моё естество. Это напоминает болезнь: я нигде не нахожу покоя, потому что свет, запахи, звуки и лица, особенно женские, причиняют мне боль. Физическую боль! Весной с меня словно снимают кожу, и я хожу по улицам города с обнажёнными нервами.

Однажды, на выходе из трактира, куда я зашёл выпить чаю, я столкнулся с красивой дамой. Вероятно, это была жена или дочь разбогатевшего купца. Она хоть и была одета под стать знатной даме, но женщины высшего света такие заведения не посещают. Мы столкнулись с ней, как говорится, нос к носу. Я учтиво извинился, приподняв студенческий картуз, но при этом нагло взглянул прямо ей в глаза.

Иногда на меня что-то «накатывает», особенно когда я нахожусь в таком болезненном состоянии, и у меня начинают проявляться способности, о которых ранее не подозревал. Это был как раз тот самый случай. Я заглянул в чёрные глаза незнакомке и мне всё про неё стало ясно. Я словно читал открытую книгу — книгу «Бытия». Я знаю, что обыкновенный человек, как бы умён он ни был, не способен охватить умом в один миг всё, что написано в толстом фолианте. Не под силу это простому смертному, да и мне в большинство дней в году тоже не под силу. Но иногда, ранней весной или поздней осенью, когда погода стоит особенно ненастная и нервы мои обнажены, тёмная сущность Сборщика Душ берёт окончательно верх над моим смертным естеством. Тогда и появляются у меня способности, о которых я упоминал.

В тот день мне было достаточно одного взгляда, чтобы понять: мы с ней одного поля ягода. За красивыми чертами лица, за дорогими нарядами и привитыми французской бонной утончёнными манерами, скрывалась Чёрная Похотливая Кошка. Это была её душа и её тяжкий крест. Женщина жестоко страдала, и не знала, кто и за что наградил её таким пороком, но противиться ему не могла. Как запойный пьяница, несчастная сколько могла, сохраняла благоразумие, но наступал час, что-то менялось внутри неё, и она пускалась во все тяжкие. И не было в мире силы, которая могла бы её остановить!

Она не знала, в чём её вина, а мне в одно мгновенье открылась история грехопадения её прабабки. Я вдруг воочию увидел сторожку в глухомани Муромского леса, чёрные мечущиеся по стенам тени, трепетный огонёк сальной свечи, и обнажённую молодую женщину. Чёрные распущенные волосы ниспадали на белевшие во тьме плечи, а её тело в порыве сладострастья выгибалось дугой. Запрокинув искажённое гримасой лицо, женщина стонала и скрежетала зубами. Её сильные молодые ноги крепко сжимали бёдра лежавшего под ней мужчины, а тонкие белые пальцы намертво сплелись с пальцами очередного любовника. Наконец сладостная судорога пробежала по телу женщины, и она, издав протяжный стон, больше напоминавший волчье завывание, чем человеческий голос, без сил упала на грудь молодого мужчины.

Какое-то время она оставалась неподвижной, потом неожиданно вскочила на ноги, провела ладонями по лицу, шее, бесстыже торчащим соскам спелой груди, упругим бёдрам, и вдруг, подобно ведьме на шабаше, громко и страшно захохотала.

Пламя свечи взметнулось вверх, осветив убогую сторожку, и я увидел, как в этот момент ещё больше похорошело её лицо: наметившиеся морщинки исчезли, талия стала тоньше, кожа натянулась и приобрела молочно-розовый цвет. Длинные всклокоченные волосы вздыбились над головой чёрной гривой, а в глазах заиграл бесовской огонь. Широко расставив ноги, она сладко потянулась всем телом, издав при этом гортанный стон, потом мотнула головой и со смехом пнула тело бывшего любовника. Мужчина был мёртв.

Смерть партнёра была непременным условием договора, который она заключила с Властелином Тьмы в обмен на вечную молодость. Она желала оставаться вечно молодой, чтобы любить и быть любимой, и, любя, убивала, чтобы быть молодой. Это был порочный круг, из которого не было выхода. Князь Тьмы выполнил своё обещание, и прабабка этой женщины до самой смерти оставалась молодой, но смерть её была мучительной, и после того, как бессмертная душа отлетела в чистилище, тело прямо в гробу, на глазах испуганных родственников, постарело и рассыпалось в прах.

Если кто-то думает, что со смертью человека, заключившего сделку с Повелителем Ада, договор исчерпан, то он ошибается. У Люцифера, как у пресловутой старухи-процентщицы, за годы выполнения им по договору своих обязательств, накапливаются проценты. Очень большие проценты, которые даже бессмертная душа, поступившая в полное распоряжение Князя Тьмы, покрыть не может. По этим процентам и расплачиваются родственники несчастного, часто до седьмого колена. Что поделаешь! За всё в этом мире, да и в потустороннем, тоже надо платить — таковы условия игры, таковы правила сделки!

Всё это я прочитал в глазах незнакомки за одно мгновенье. Она не успела взмахнуть ресницами, как тайна её рода — её проклятие — стало моим достоянием. Видимо, живой человек чувствует, когда я перлюстрирую его душу, потому что женщина испуганно отшатнулась от меня, и, прикрыв глаза ладонью, поспешно скрылась в подворотне, откуда испуганно выскочила попавшая ей под ноги чёрная кошка. — Беги красавица, беги! — прошептал я ей вслед. — Только от самой себя не убежишь. Это говорю тебя я, Сборщик Душ, верный слуга Люцифера и его свиты, а по сути такой же несчастный, как и ты. Таковы правила! Таковы условия сделки!

Нынешняя весна выдалась затяжной. Непогода то и дело сыпала на Петербург запоздалым мокрым снегом, да старательно продувала улицы пронизывающим северным ветром, поэтому приступы накатывали на меня один за другим. В академии я сказался больным и целую неделю не посещал лекции. Глядя на весеннюю слякоть из окна хорошо протопленной квартиры, я пил травяной взвар, который должен был снять с моего организма нервозность, и, как утверждала знахарка, у которой я приобрёл травки, даровать мне глубокий и спокойный сон. Помогало плохо: приступы по-прежнему терзали меня, а сон был прерывистый и тревожный. Я пробовал напиваться до бесчувствия, но становилось только хуже: ко всему прочему добавлялась головная боль, тошнота и прочие малоприятные симптомы алкогольного похмелья.

Во время одного такого приступа, не в силах больше противиться тайным желаниям, я накинул на плечи плащ, натянул на самые глаза шляпу, и пошёл бродить по вечернему городу. Я не пошёл на наполненный светом и праздным гомоном Невский проспект, меня тянуло в тёмные, пугающие неизвестностью дворы Лиговки. Не знаю почему, но разбойничий люд, которым так богата ночная Лиговка, меня не трогал. Я видел, как появившись из тьмы двое фартовых молодчиков, не сговариваясь, пропустили меня, но напали на идущего в полусотне шагов за мной подвыпившего господина. Я видел, как блеснул в лунном свете клинок финского ножа и как несчастный вскрикнув, повалился прямо в лужу. Видел, как душегубы обшаривали карманы покойного, в то время когда душа его, отделившись от мёртвой плоти, белёсым мотылём беззвучно отлетела ввысь, где и растворилась среди лунного света. Глядя на это непотребное действо, я вдруг почувствовал, как мне стало легче. Видимо, что-то подобное чувствует пьяница, когда, мучаясь с перепоя, неожиданно получает рюмку водки на опохмел христианской души. Я вдруг понял, что сегодня, что бы ни случилось, но я не вернусь домой, пока не заслужу расположение Тёмного Господина, поэтому когда ко мне из тёмной подворотни подошла пьяная женщина и предложила за целковый свою тринадцатилетнюю дочь, я, не колеблясь ни минуты, согласился.

Женщине было на вид лет сорок, и на её испитом лице сохранились следы былой красоты. За мгновенье до того, как она увлекла меня в подворотню, в свете газового фонаря я рассмотрел её глаза: в них не было души. Похоть и пьянство не оставили от божественного дара ничего. Они в труху источили её душу и тело, подобно тому, как точит моль старую душегрейку.

В темноте знаменитых питерских дворов-колодцев никто не напал на меня, не ударил по затылку кастетом и не сунул мне нож под рёбра. По-видимому, мой Тёмный Ангел хранил меня, распустив надо мной свои чёрные крылья, и я благополучно вошёл в душную, жарко натопленную комнату. Услышав звук открывающейся двери, из-за ситцевого полога, которым была перегорожена комната, вышла высокая худая девочка, одетая в длиннополую ночную рубашку. Глаза её были печальны, а пальцы нервно теребили кончик русой косы.

— Смотри Марьяна, какого я тебе красавца привела, — дохнув перегаром, радостно выкрикнула мать. — А Вы, господин, не смотрите, что Марьянка худая, худые, они до любви особо охочие. Да не стой ты без дела, верста коломенская, покажи господину товар! — прикрикнула женщина, после чего сама сдёрнула через голову дочери рубашку.

Девочка, оставшись нагишом, устыдилась и попыталась прикрыться ладошками.

— Не смей! — прикрикнула пьяная мать и ударила дочь по рукам.

Я смотрел на трогательные неразвитые бугорки грудей, плоский девичий животик, узкие бёдра, и чувствовал, как у меня во рту с каждой секундой усиливается металлический привкус.

— Ну так как, господин хороший, нравится девочка? — наседала сводня. — По глазам вижу, что нравится. Да и кто же от такой младости откажется? Не девочка — чистый сахар! Во всей Лиговке лучше нет. А если нравится, то извольте расплатиться вперёд, у нас такой порядок.

— Холодно мне! — осипшим голосом и лязгая зубами с трудом произнёс я. Меня действительно била нервная дрожь.

— Да это не беда! — почему-то обрадовалась женщина. — Марьяна Вас сейчас и согреет. И постелька уже разобрана. Целковый извольте!

Женщина торопилась, ей хотелось немедленно обменять полученные деньги на водку, поэтому она тоже нервничала.

— Холодно мне! — повторил я. — Хочу, чтобы вы обе меня согрели, — решительно добавил я и сунул руку в карман.

Женщина растерянно поглядела на дочь, потом на меня, потом зачем-то на свои руки.

— За ваши деньги любой каприз, господин хороший! Только это дороже стоить будет.

Я молча вытащил из кармана первую попавшуюся в пальцы купюру. Это была десятирублёвая ассигнация.

— Надеюсь, этого хватит?

От удивления женщина вытаращила глаза. Для пьяницы это было целое состояние.

— Да не извольте беспокоиться! — затараторила она, зажав деньги в кулаке. — Всё сделаем в лучшем виде! Марьянка, чего клиента томишь? А ну, марш в постель! Да за такие деньги, господин хороший, если пожелаете, я Анфиску кликну. Она в любовных делах большая затейница, и свальный грех очень даже уважает.

— Не надо боле никого! — повысил я голос, расстёгивая жилет. — Раздевайтесь! Мне и Вас с дочерью хватит.

Пальцы меня не слушались, и всего меня продолжало трясти, как в лихорадке…

Когда загасили лампу, я очутился между двух обнажённых и горячих тел. Женщина повернулась ко мне лицом, а девочка, обхватив меня руками за пояс, прижалась маленькой грудью к моей спине. Наши дыханья и тела переплелись во тьме душной комнаты.

— Я больше не могу сдерживаться, — прошептал я и лёг на женщину сверху. Она покорно развела ноги в стороны и положила холодные ладони мне на ягодицы. Девочка в это время, как затравленный зверёк, поблёскивала из темноты глазками, и не знала, как ей поступить.

… Когда мать перестала сучить ногами и издала предсмертный хрип, девочка приоткрыла от удивления рот и на происходящее продолжала смотреть с каким-то болезненным интересом. Она даже не пыталась спастись, когда я, сотрясаемый приступом сладострастья, потянулся к ней. Марьяна покорно легла на спину, задрала вверх подбородок и вытянула руки вдоль тела.

— Не смотри на меня! — прохрипел я. — Закрой глаза! — и коснулся пальцами её век. В этот момент я ясно увидел, что девочка не хочет жить. Она и раньше думала о смерти, как об избавлении от мук, но знала, что самоубийство — это грех, поэтому не решалась наложить на себя руки. Беспробудное пьянство матери, жестокий разврат, голод и нищета иссушили её юную душу, как ядовитый плющ иссушает и губит молодую лозу. Тело несчастной девочки было до краёв наполнены страданиями и болью, а её измученная душа, подобно маленькой пичуге с перебитым крылом, тщетно пыталась взлететь вверх.

— Я помогу тебе, — прошептал я ей на ухо. — Не бойся, больно не будет.

Она еле заметно кивнула головой, и две слезинки из-под закрытых век скатились по её щекам.

В эту памятную ночь я впервые за много дней заснул спокойно. Словно после укола морфия, я блаженствовал до самого рассвета. Утром, проснувшись среди двух окоченевших женских тел, я вновь почувствовал себя молодым и полным сил. Меня как будто омыли первым весенним дождём и напоили молодым вином. Это было свидетельством того, что мой Тёмный Повелитель милостиво принял от меня очередную жертву. Покидая ночное прибежище, я уже не был человеком с обнажёнными нервами. За ночь мои душевные раны затянулись, а на теле наросла новая кожа. Меня больше ничто не мучило и не раздражало, даже десятирублёвая ассигнация, навсегда зажатая в кулаке мёртвой женщины.