Приглашение на свадьбу Кантемир получал не часто. школьный дружок Санька Скороспелов привёз из армии молоденькую связистку, у которой хорошенькая фигурка была слегка подпорчена оплывшей талией и наметившимся животиком.

— Не поверишь, но я её у начальника узла связи отбил, — гордо заявил подвыпивший жених.

— Отчего не поверить, верю! — заявил Каледин, хлопнув школьного дружка по плечу и машинально окинув взглядом его субтильную фигуру и конопатое расплывшееся в пьяной улыбке лицо.

«Скорее всего, начальник узла связи избавился от наскучившей и к тому же забеременевшей любовницы, умело подсунув её подчинённому, которого отправил на «дембель» с первой же партией «стариков»», — сделал вывод Кантемир, садясь за свадебный стол и косясь на симпатичное, но плутоватое личико невесты.

Свадебный вечер, как и положено на Руси, закончился дракой, инициатором которой выступил пьяный жених. Гости, озверев от такого гостеприимства, азартно стали пинать Саньку ногами и разбивать о его хмельную голову принесённые на свадьбу в качестве подарков хрустальные вазы и чайные сервизы. Кантемир попробовал заступиться за товарища, но русская драка — это не поединок восточных единоборств и благородства в ней мало, вернее, нет совсем. Кантемира на первой же минуте свадебного побоища кто-то огрел сзади чем-то тяжёлым по голове, и он присоединился к лежащему на полу Саньке, у которого лицо к этому времени было разбито в кровь.

Итог был плачевный: Каледину порвали новый костюм, залили кровью рубашку и поставили под глаз приличный синяк.

— Да пропадите вы пропадом с вашей свадьбой! — ругался Кантемир, сидя на постели в соседней хате, куда его отвела сердобольная свидетельница со стороны невесты. Свидетельница, как могла, утешала его, и подливала в стакан из прихваченной со свадебного стола бутылки.

— Выпей, сокол! Легче будет! — ворковала свидетельница, чокаясь с ним щербатой рюмкой. В результате такого утешения наутро он проснулся в чужой хате и без штанов. Слева лежала обнажённая свидетельница, а справа его ласкала невеста, которая, видимо, к ним присоединилась позже, и которой ранняя беременность в сексуальных утехах помехой не была. Как это произошло, Кантемир не помнил.

Окинув похмельным взглядом лежавшую рядом с ним без фаты и свадебного платья молодую, на которой из белья были одни белые чулочки, он с ужасом представил, как через минуту-другую в хату ворвётся молодой муж, который успел с утра выпить с гостями на мировую, и все вместе они c упоением начнут его лупцевать с применением оглобли и другого сельхозинвентаря.

С той памятной свадьбы Кантемир уходил, как командарм Котовский из села, внезапно захваченного белополяками — в одних кальсонах и огородами.

С тех самых пор к бракосочетанию Каледин относился более чем серьёзно и даже с опаской.

— Я думаю, что Вам, подполковник, есть смысл сходить на это мероприятие, — задумчиво произнёс Баринов, которому Кантемир передал полученное накануне тиснённое золотом приглашение. — Возможно, Вам уготована роль свадебного генерала…

— Но меня мало кто знает, — перебил начальника Каледин. — Да и брачующихся я знаю только заочно.

— Знают мало, — поморщился генерал-лейтенант, — но слышали о Вас многие. То, что Вы любимчик нашего Президента — ни для кого не секрет.

Теперь пришла очередь морщить нос Каледину. Ему не понравилось, как интерпретировал его положение начальник.

— А возможно, кто-то ищет с Вами возможности переговорить, — продолжил Баринов, проигнорировав недовольство подчинённого. — Свадебный приём — это очень удобно: много гостей, много выпивки, много незнакомых между собой людей, поэтому ваша встреча будет выглядеть естественно, и на Вас мало кто обратит внимания. Оцените обстановку, прощупайте тех, кто к Вам проявит интерес, может, из этой светской тусовки что-нибудь полезное и выудите, ведь не зря они потратились на приглашение. Интуиция подсказывает мне, что это продолжение пока непонятной нам игры, и центром внимания являетесь Вы, подполковник.

— Разрешите идти?

— Идите, подполковник, идите! Пейте в меру и постарайтесь обойтись без ваших экстравагантных выходок.

— Любимчик! — фыркнул Владимир Афанасьевич, после того, как за Калединым закрылась тяжёлая двухстворчатая дверь, и вновь углубился в чтение лежавших на столе документов.

Нет, что ни говорите, а купеческие замашки в русской душе неистребимы. Живёт в душе каждого россиянина этакий Тит Титыч, который только и ждёт момента, чтобы выйти из потаённых душевных закоулков наружу, и показать своё довольное мурло. Бороться с проявлением этого пережитка бесполезно, потому как пережиток этот — часть русской души, не самая лучшая часть, но что делать — чем бог наградил, с тем и живём. Поэтому с незапамятных времён и гуляют по белому свету байки о купеческих загулах, одна другой удивительней и неправдоподобней. И неважно, когда и где русская душа в загул пустилась — в веке осьмнадцатом на постоянном дворе или в веке двадцать первом в «Максиме» или «Метрополе». Тут главное широта, размах, так, чтобы у народа очи на лоб от удивления повылезли, челюсть до самого плинтуса отвисла и долго не закрывалась. Принцип здесь один: чтобы было всё, и всего этого было много. Если шампанского — так цельный фонтан, икры — так чтобы горкой, чтобы гости ей, проклятой, не только животы досыта набили, но и вместо дёгтя сапоги мазали, ну а если музыкальное сопровождение — так цельный цыганский табор, а то и два, и никак не меньше!

И над всем этим непотребством незримо висит хмельной и вечный купеческий рык: «Знай наших! Гуляй, православные, за всё заплачено! Пей, ешь, сколько душа пожелает! Что хочешь, твори, только не говори, что хозяин на угощенье поскупился, потому как на Руси это самая большая обида. За такие слова, гость дорогой, недолго и в грызло получить! Ну, а коли ты слов обидных ни по трезвой памяти, ни во хмелю не сказал, то ты есть для меня самый дорогой человек, хоть и вижу я тебя первый, и, скорее всего, последний раз в жизни».

Скажешь читатель: «Неправда»! Да нет — к сожалению, правда! Так было и так есть. И неважно, какой на дворе век, и не столь важно, кто на этот раз бражничает — купчишка тверской или высокооплачиваемый менеджер из «Газпрома», главное — знай наших! Гуляй душа, за всё заплачено!

В тот день на зелёных лужайках музея-заповедника гуляла если не вся московская элита, то её большая часть. Друзья и близкие (и не очень близкие) родственники отмечали бракосочетание примы Большого театра Дарьи Калининой и владельца сети торговых супермаркетов «Мир вкуса» Максима Опанасенко. Вообще-то в музее-заповеднике такие мероприятия проводить запрещено: во-первых, музей, хоть и под открытым небом, а во-вторых — заповедник! Но чего не сделаешь ради счастья молодых! — решило правительство Москвы, и вместе с министерством культуры Российской Федерации на такие мелочи синхронно закрыли глаза.

Странная была эта свадьба. Хоть и потрачен на устройство свадебного торжества не один миллион, и дизайнеры постарались на славу, и сама молодая была женщиной утончённых манер и дурновкусия не терпела, а всё равно сквозило от показной роскоши неистребимым купеческим душком.

По зелёному склону заповедника были разбросаны цветные шатры, внутри которых вдоль богато накрытых столов томились в ожидании гостей вышколенные официанты, число коих приближалось к численности армейского батальона, укомплектованного по штату военного времени.

Центральный шатёр — самый большой, расположенный в центре лужайки, был драпирован белым шёлком таким образом, чтобы стоящий на возвышении в центре шатра свадебный стол для молодых, был виден с четырёх сторон.

Справа от центрального шатра, на специально сколоченных и задрапированных зелёным покрытием подмостках расположился оркестр.

Из-за строгих концертных костюмов музыканты казались немного чопорными, и нервно, без нужды, трогали скрипки и валторны. Седой капельмейстер, словно полководец перед битвой, задумчиво вышагивал перед шатром, косясь при этом на известного всей Москве конферансье, который на этом празднике жизни исполнял роль тамады и главного распорядителя торжества одновременно.

— Почему-то вертится в голове фраза «…гости съезжались на бал»! — вполголоса произнёс конферансье, подойдя к капельмейстеру. В ответ музыкант тряхнул седыми локонами и с готовностью уставился на собеседника. — Сыграйте что-нибудь классическое, но без надрыва, а то гости начинают нервничать.

Капельмейстер снова кивнул и решительно шагнул к оркестру. Заскучавшие музыканты с удовольствием взялись за смычки и через мгновенье над заповедником полились чарующие звуки венского вальса.

Второй день октября был по-летнему солнечным, но Каледин с утра, как и положено русскому офицеру во время отсутствия боевых действий, хандрил. Тратить законный выходной на очередное сборище толстосумов не хотелось. — Ничего, брат, не попишешь — приказ! — сказал он сам себе и после освежающего послеобеденного сна стал собираться на «оперативное мероприятие».

До Царицыно можно было добраться на метро за десять минут, но кто же ездит на свадьбу к местному олигарху на метро! Поэтому Каледин был вынужден простоять битый час в дорожной пробке, ругая себя последними словами за тупое соблюдение этикета. На въезде в заповедник его встретили пара упакованных в вечерние костюмы «качков» и миловидная стройная девушка, трепетно прижимающая к девичьей груди список гостей.

— Ваш столик в шатре номер шесть. — с улыбкой сообщила она Кантемиру, отыскав его фамилию в длинном перечне приглашённых. — Это голубой шатёр, — уточнила распорядительница и рукой обозначила направление движения Кантемира. Подполковник едва уловимо поморщился: номер шатра напомнил чеховскую «Палату номер шесть», а цвет ставил под сомнение его сексуальную ориентацию. По пути к своему шатру Каледину трижды попался официант с подносом горячительных напитков, и подполковник трижды оросил измученную офицерскую душу ледяной водкой. Полегчало. Закусил каким-то диковинным бутербродом, взятым с первого попавшегося на пути стола, Кантемир с удовлетворением отметил, что мучавшая его хандра, подобно старой деве на балу, тихонько отошла в укромный закуток.

Неожиданно оркестр грянул что-то бравурное, и в воздух полетели белые шары. Гости повернулись лицом к закату и задрали головы вверх. В небе показался воздушный шар, к которому вместо корзины было привязано кресло, на котором восседала невеста, точнее, уже молодая жена.

— Впечатляет! — обратился к Кантемиру стоящий рядом с ним белокурый тенор с бокалом напитка в руке.

— Круто! — согласился Каледин. — Даже круче, чем фонтан из шампанского, — и отошёл в сторону, оставив певца в недоумении. Тем временем распорядитель начал судорожно махать руками, видимо, обозначая точку приземления. К удивлению гостей, шар приземлился на точно обозначенном месте. Распорядитель с молоденькими помощницами бросился к Калининой и быстро освободили от страховочного ремня, поправили платье и расправили трёхметровую фату. Кантемир подошёл ближе и хорошенько рассмотрел новоиспечённую супругу олигарха. Лицо молодой женщины светилось нескрываемым удовольствием. Склонная к эпатажу прима Большого театра играла главную роль в собственноручно написанном и режиссированном ею спектакле. Роль второго плана была отдана самому олигарху, который к моменту приземления подкатил в белом с золотыми позументами ландо, запряжённом четвёркой белых, по всей вероятности цирковых, лошадей.

— Коляска, поди, тоже из музейных запасников? — раздался за спиной подполковника мужской ироничный голос.

— Не говори ерунды! — ответил женский голос с приятной хрипотцой. — Станет тебе Дашка в побитом молью музейном экспонате ездить! И коляску, и шатры заказывали за полгода. Все эти Дашкины причуды Максиму в копеечку обошлись, и думаю, это не последние его траты на любимую жёнушку. Разорит она его, как есть разорит!

— А я слышал сплетню, что Максим за два месяца до свадьбы от Калининой сбежал в загородный дом, — продолжил мужской голос.

— Это не сплетня, это правда. Съехал от неё Максимушка в загородный особняк и два месяца носу не показывал. Даже годовалая дочка не удержала. Все уже думали, что свадьба отменяется, как вдруг на показе последней коллекции Вали Юдашкина Дашка, как ни в чём ни бывало, появляется с Максимом под руку и что-то трогательное ему на ушко воркует. Как она его уломала — одному богу известно, но факт остаётся фактом.

Кантемир окинул взглядом затянутого в свадебный костюм молодого супруга и без труда прочёл на его интеллигентном лице озабоченность, которую тот пытался замаскировать вежливой улыбкой. Видимо, роль второго плана олигарху была не по душе, но он стоически переносил дорогостоящий спектакль. Галантно посадив молодую жену в ландо, он кивнул одетому в белую ливрею кучеру, и коляска мягко тронулась с места.

Ехать до свадебного шатра было недалеко — метров двести, и это расстояние можно было пройти пешком, но в сценарии примы значился пункт с коляской и четвёркой белых лошадей, а отступать от сценария было строжайше запрещено.

Когда экипаж остановился возле свадебного шатра, оркестр снова вспомнил Штрауса, и вместе с бессмертной мелодией в небо устремилась стайка белых голубей, число которых совпадало с возрастом мужа. О своём возрасте молодая скромно умолчала.

— Знай наших! — крякнул Кантемир и умудрился ухватить с подноса пробегавшего официанта бокал с виски, который тут же осушил одним глотком.

«Ну, какая тут, к чёрту, оперативная комбинация! Кому я здесь нужен!» — подумал Кантемир, чувствуя, как спиртное, просочившись в кровь, мягко обволакивает мозг, настраивая на минорный лад.

Свадебный вечер продолжал набирать обороты, и гости в соответствии со сценарием гурьбой потянулись к празднично накрытым столам. Людской поток занёс Кантемира в голубой шатёр, как раз за стол № 6, и он оказался зажатым между двумя сильно декольтированными дамами, у которых вторая молодость должна была давно вступить в свои права, но почему-то проигнорировала. Напротив него за столом оказался политик, который пару раз умудрился мелькнуть на трибуне Государственной думы, и теперь не упускал случая показать электорату, как он всей депутатской душой болеет за Россию. Депутат так же, как и Каледин, успел перед застольем осушить пару-тройку бокалов и поэтому сразу почувствовал в Кантемире родственную душу.

— Выпьем! — обратился депутат к подполковнику, как только гости расселись за столом. Вместо стульев гостей рассадили на широкие деревянные лавки, которые по замыслу хозяйки праздника более гармонично вплетались в интерьер шатров, нежели дешёвые пластиковые стулья.

— За Россию! — с надрывом произнёс депутат и выставил вперёд бокал.

— Можно и за неё, родимую. — легко согласился Каледин и двинул бокал навстречу.

— Мужчины! — визгливым голосом нарушила задушевность тоста соседка справа, чьё бедро плотно соприкасалось с бедром «офицера для особо деликатных поручений». — Вы хоть сегодня можете забыть о делах? Сегодня полагается пить за молодых!

— Выпьем за молодых, — так же легко согласился Кантемир и попытался сдвинуться влево. В результате скрытого манёвра его левое бедро плотно прижалось к бедру соседки слева, которая поняла телодвижение мужчины по-своему и одарила его томной улыбкой.

— И за Россию! — настаивал депутат, но его уже никто не слышал. Гости дружно сдвинули бокалы, и его политически зрелый тост потонул в звоне хрусталя.

Звон бокалов ещё не покинул покоев голубого шатра, как гости, утоляя первый голод, дружно накинулись на многочисленные закуски. Наступил тот самый пресловутый момент, когда хмель от первой рюмки не достиг цели, а время второго тоста не наступило, поэтому чтобы как-то скоротать этот временной промежуток, гости активно рушили ножами и вилками великолепную сервировку стола. Наконец тамада провозгласил тост за здоровье молодых, и все с удовольствием выпили по второй.

— Вот мы тут перепелов жрём, икру! — потрясая надкушенным бутербродом, с надрывом обратился политик к гостям. — А может себе это сельская учительница позволить, или, скажем, доктор?

— Лично мой гинеколог ни в чём не нуждается. И хватит об этом! — фыркнула декольтированная дама справа.

— И мой тоже, — подтвердила её подруга.

У депутата своего гинеколога не было, поэтому он обиженно умолк, проглотив недоступную для малообеспеченных слоёв общества закуску. Вскоре тосты стали звучать чаще, голоса громче, а поведение гостей с каждым новым тостом становилось всё фривольней. Кантемир физически ощущал, как пространство между его соседками по столу сжималось, подобно сугробу под лучами весеннего солнца, и он, извинившись, к явному неудовольствию женщин, покинул шатёр.

— Надо быть на виду, — решил подполковник. — Если кто-то и ищет встречи со мной, она должна выглядеть естественно и не вызывать удивления окружающих. Впрочем, здесь трудно кого-то чем-то удивить.

Последнюю фразу он произнёс вслух, глядя на привязанную к колышку розового шатра игуану, с которой популярная, но излишне экзальтированная телеведущая Ксения Чак явилась на свадебное торжество. Сама хозяйка, одетая в новое эксклюзивное платье, сильно напоминавшее рыбацкую сеть, щедро усеянную стразами, позабыла о своём необычном питомце, с головой окунувшись в свадебную круговерть.

— Ну что, чудовище, скучаешь? — задушевным голосом произнёс Кантемир, присев перед игуаной на корточки. — День сегодня праздничный, так что радуйся — амнистия тебе выпала! На волю! Все на волю!

С этими словами Каледин отвязал от колышка тоненький поводок и с чувством выполненного долга незаметно удалился. Почувствовав свободу, игуана неуклюже, но быстро заскользила по зелёной траве в сторону фланирующих возле центрального шатра высокопоставленных гостей. Через минуту оттуда донёсся испуганный женский крик, и возникла небольшая суматоха. Игуана, так же, как и любой гость, жаждала общения и требовала к себе внимания. Пресмыкающееся отловили силами охраны и поместили во временно пустующий стеклянный куб аквариума. Нарушительница спокойствия обиженно царапала лапками стекло и беззвучно раскрывала маленькую пасть, словно пыталась выразить протест на незаконное ограничение свободы.

— Держись, чудовище! — произнёс захмелевший «офицер для особо деликатных поручений», и с чувством пошлёпал ладонью по стенке аквариума.

— Развлекаетесь? — раздался за спиной женский голос с приятной хрипотцой.

«Кажется, сегодня я уже слышал эти чарующие звуки. — мысленно отметил Кантемир. — Неужели это она?»

Обернувшись, Каледин понял, что не ошибся: на расстоянии шага, с бокалом в руке и в умопомрачительном вечернем платье, переливающимся в лучах закатного солнца, стояла Железная Стелла.

Стелла Андреевна Железнова, или, как величали её партнёры по строительному бизнесу, Железная Стелла, обладала мужским умом, деловой хваткой и способностью работать по 24 часа в сутки. Благодаря этим качествам она не сразу, но сумела выбиться в пятёрку воротил строительного бизнеса, почти по-братски поделивших между собой территорию Москвы и Подмосковья. В свои тридцать пять лет Стелла Андреевна продолжала оставаться завидной невестой. Как и большинство удачливых бизнес-леди, Железнова была несчастлива в любви. О её многочисленных, но неудачных романах судачила вся Москва. Стройная, высокая, с царственной осанкой и гордо посаженной на лебединую шею красивой головой, она изначально подавляла мужчин одним своим видом. Сильный пол на её фоне как-то сразу мельчал и терял бойцовские качества, но Стелла не унывала и упорно искала по российским городам и весям своего принца.

— Должен же быть в этой огромной стране хоть один настоящий мужик! — говорила она подругам.

— И к тому же свободный, — вторили ей подруги.

— Это необязательно, — махала она рукой. — Главное чтобы был!

За годы, проведённые в строительном бизнесе, Железная Стелла усвоила правило, что за каждый выгодный контракт надо драться. Эту аксиому она подсознательно перенесла и на обустройство личной жизни, поэтому матримониальный статус будущего избранника Стеллу практически не волновал.

— Это от скуки. — заплетающимся языком произнёс Кантемир. — А вы, девушка, кроме многообещающего взгляда, можете предложить скучающему мужчине что-то существеннее?

— Не хамите, подполковник! Это я устроила Вам приглашение на свадьбу.

— Вы? — искренне удивился Каледин. — Уж кого-кого, а Вас в этой роли я меньше всего представлял! Чем обязан?

— Надо поговорить.

— Другого ответа я и не ожидал, выпить на брудершафт Вы же мне не предлагаете.

— Встряхнитесь, подполковник, и возьмите себя в руки! Странно видеть такого профессионала, как Вы, в состоянии карамельной патоки.

— Сильно сказано, — согласился Кантемир, и, словно пытаясь стряхнуть опьянение, провёл ладонью по лицу. — Итак, я Вас слушаю.

— Не здесь. Давайте пройдём во флигель.

— На виду у всего московского бомонда, чтобы завтра говорили, что я — ваш очередной избранник?

— Нет, завтра вся Москва будет говорить, что я связалась с ФСБ! С каких пор Вас, подполковник, стала волновать чистота нравов? Ну, так и быть, идите первым, а я появлюсь минут через пять.

На входе во флигель висело объявление «Внимание! Ведутся реставрационные работы. Посторонним вход воспрещён!».

Каледин левой рукой опёрся на створку двери, а правой снял с ноги полуботинок и стал вытрясать из него несуществующий камешек. Улучив момент, когда большинство гостей устремили хмельные взоры на первые россыпи праздничного фейерверка, он проскользнул внутрь помещения.

Внутри флигеля было сумрачно, пахло свежей побелкой и пылью. Кантемир приготовился ждать появление Стеллы, но в этот момент боковая дверца, которую Каледин из-за строительных лесов сразу не заметил, открылась, и во флигель вошёл статный мужчина примерно сорока лет с волевыми чертами лица, прямым носом, и, как позже убедился Каледин — голубыми глазами. Белокурые волосы незнакомца были аккуратно подстрижены и зачёсаны наверх. На плечах мужчины, словно офицерская шинель, был небрежно наброшен синий забрызганный побелкой рабочий халат.

«Истинный ариец, — шутливо отметил про себя Каледин. — С таким лицом хорошо батальоном командовать или даже полком, а он в глубоком тылу окопался».

— Вы ждёте Стеллу Андреевну? — без всякого предисловия осведомился незнакомец. Голос его был на удивление мягким, без приказных интонаций, и явно не соответствовал его офицерской выправке.

«Нет, на батальон он явно не тянет — не та «закваска»! — продолжал анализировать Каледин. — Хотя с виду хорош, очень хорош! Так и просится на рекламный плакат в центр вербовки «контрактников»».

— Напрасно! Она не придёт, — не повышая тона, продолжил незнакомец и привычным жестом поправил спадающий с плеч халат. Кантемира так и подмывало задать уточняющий вопрос, но он промолчал, полагая, что ситуация разъясниться сама собой.

— Это я упросил Стеллу Андреевну организовать встречу с Вами.

«Чем дальше, тем интересней. — подумал Кантемир. — А я, дурак сюда идти не хотел!»

Однако вслух ничего не произнёс, предоставляя собеседнику возможность самому внести ясность в создавшуюся ситуацию.

— Меня зовут Оскар Эммануилович Шлифенбах. — представился обладатель синего халата, и при этом привычно обозначил кивок головой.

«Только каблуками не щёлкает! — с сожалением отметил подполковник. — Ему бы синий халат на золотые эполеты поменять, и тогда уже точно, как в песне — «…раздайте патроны, поручик Голицын»!»

— Как Вы, наверное, догадались, я сын погибшего профессора Шлифенбаха. У меня, так же, как и у Вас, есть большие сомнения в том, что его смерть была ненасильственной.

— Вы хотите сообщить мне новые обстоятельства смерти вашего отца? — нарушил молчание Каледин.

— В общем, это даже не факты, это скорее мои предположения.

— Тогда к чему весь этот цирк? Для чего Вы захотели встретиться со мной именно здесь, в Царицыно? И вообще, к чему вся эта игра в шпионов? Не проще ли было прийти на Лубянку и изложить свои подозрения?

— Как много вопросов, — вздохнул Шлифенбах и снова поправил халат.

— Давайте пройдём ко мне в мастерскую, там будет проще пояснить, почему я искал встречи с Вами именно здесь.

Каледин последовал примеру Шлифенбаха, и, пройдя через маленькую боковую дверцу, оказался в просторной, хорошо освещённой реставрационной мастерской. В центре комнаты на специальной подставке был установлен холст, который почему-то был тщательно завешен простынёй.

Шлифенбах убрал лишний свет и жестом предложил Каледину старое, сильно потёртое кожаное кресло. Сам он по привычке разместился на высоком деревянном табурете возле своего рабочего стола.

— Как Вы догадались, я работаю в Царицыно, но причина, по которой я избрал это место встречи, не в этом, но позвольте ответить на ваши вопросы по порядку. Итак, я попросил свою старую знакомую Стеллу Андреевну организовать нашу встречу, потому что на Лубянке Вас не застать, а говорить с дежурным сотрудником ФСБ я не хотел. К тому же мне стало известно, что именно Вы ведёте расследование по факту смерти моего отца. А в шпионов я не играю, просто так сложились обстоятельства.

— Вы давно знакомы с Железновой? — бесцеремонно вклинился в монолог Каледин.

— Примерно лет пять, может быть, шесть. Стелла Андреевна — человек тонкой душевной организации и подсознательно тянется к прекрасному…

— Неужели? — снова перебил собеседника Каледин. — Вся Москва только и говорит о её тонкой душевной организации. Конкурентов давила так, что профессионалы завидовали.

— Позвольте мне продолжить? — повысил тон Шлифенбах, подчёркнуто проигнорировав последнюю реплику собеседника.

— Извините.

— Так вот, Стелла Андреевна, воспользовавшись создавшейся ситуацией, добыла Вам приглашение на свадьбу, что как нельзя лучше соответствовало моим планам.

— Вам надо, чтобы я встретился с Вами именно в мастерской? — догадался Каледин.

— Именно так, — согласился реставратор и извлёк из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Это композиционный портрет предполагаемого убийцы моего отца, — пояснил он. — Мне его показал один из сотрудников вашего ведомства, когда допрашивал меня. Я позволил себе ксерокопировать его.

Кантемир сразу узнал портрет, написанный Манюней по его просьбе.

— Тогда я сказал, что это лицо мне незнакомо, — продолжил Шлифенбах после короткой паузы. — Но это не совсем верно. Примерно полгода назад я обнаружил в запасниках музея портрет молодой женщины, в котором сразу узнал руку великого мастера. Однако доказательств в том, что портрет является утраченной в 18 веке картиной великого русского художника, не было никаких. Вопреки устоявшимся традициям, картина не была подписана, и в журнале учёта значилась как «Портрет итальянки». Почему итальянки? Не знаю, но изображённая на нём женщина хоть и одета в русское платье, теоретически могла быть уроженкой Апеннинского полуострова. К тому же черты лица и разрез глаз характерны для уроженки юга Италии.

— Нельзя ли сразу определить, какая связь между смертью вашего отца и завалявшегося в запасниках «Портрета итальянки»? — не выдержал подполковник, которого немного раздражала академическая манера повествования собеседника.

— Можно и сразу, — поморщился Оскар Эммануилович, недовольный тем, что его перебили, и подошёл к завешенному простынёй портрету.

После того, как простыня упала на пол, взору Каледина предстал портрет красивой черноволосой дамы с миндалевидными глазами. На вид ей было около тридцати лет, а дорогая одежда, холёное, немного надменное лицо, и тщательно уложенные в высокую причёску волосы говорили о том, что изображённая на портрете женщина могла принадлежать к высшим слоям общества того времени.

— Манера письма, тщательно проработанные детали и сама композиция портрета даёт мне возможность предположить, что это полотно принадлежит кисти великого…

— Стойте! — вновь перебил Кантемир собеседника и даже вскочил с места. — Подождите! Я где-то видел это лицо, вот только не могу вспомнить, где.

В ответ Шлифенбах молча приложил к портрету ксерокопию ориентировки предполагаемого убийцы. От неожиданности подполковник вздрогнул.

— Если бы Вы не сказали, что портрет старинный, можно было предположить, что на ориентировке изображён сын этой женщины, — растерянно пробормотал Каледин. — Но ведь это невозможно!

— Невозможно, — подтвердил реставратор. — Однако это не последний сюрприз, который преподнёс мне этот таинственный портрет. В журнале учёта под инвентарным номером, который был присвоен портрету в момент поступления его в музей, значатся две единицы, то есть две вещи.

— Ещё один портрет? — удивился Кантемир.

— Я тоже так думал, — усмехнулся Оскар. — Поэтому с удвоенной силой возобновил поиски в запасниках музея, но никакого портрета не обнаружил.

— Ещё одна историческая загадка?

— Уже нет. К моему удивлению, под этим инвентарным номером я обнаружил пакет из плотной обёрточной бумаги, запечатанный сургучом. В пакете находилось вот это, — и Шлифенбах протянул Кантемиру книгу в твёрдом переплёте, уголки которого были отделаны потемневшим от времени серым металлом. Каледин машинально поскрёб один из них ногтем.

— Серебро, — подтвердил его догадку реставратор. — Вы держите в руках дневник уроженца Саратовской губернии незаконно рожденного сына местного скотопромышленника Евгения Саротозина. Впрочем, как это следует из дневниковых записей, фамилия и имя автора этих строк вымышленные.

— Странно, — удивился Кантемир. — Обычно дневнику доверяют самые сокровенные мысли, и при этом не скрывают своего имени.

— На это у него были весомые причины. У Вас в руках дневник Джека Потрошителя.

— Кого?

— Да-да, Вы не ослышались, именно Джека Потрошителя. Возможно, Саратозин был лишь его последователем, хотя если сопоставить даты описанных в дневнике убийств, то можно предположить, что Евгений Саратозин и Джек Потрошитель — один и тот же человек. Впрочем, человеком его назвать трудно.

Подполковник раскрыл дневник, но прочитать ничего не смог, так как страницы были покрыты ровным, но мелким убористым почерком.

— Трудно что-либо разобрать. Местами чернила выцвели, но в условиях криминалистической лаборатории текст прочитать возможно, — сделал заключение Кантемир.

— Я обошёлся без услуг криминалистов. — довольным тоном произнёс Шлифенбах. — Как у реставратора, у меня имеется кое-какое оборудование, которым я не преминул воспользоваться. Я потратил не один вечер, и вот что могу сказать определённо: на портрете изображена мать Евгения Саротозина. Кстати, она действительно оказалась итальянкой.

— И как это можно соотнести с гибелью вашего отца?

— Пока не знаю, но интуиция подсказывает мне, что определённо какая-то связь между этими фактами есть.

— Я изымаю у Вас этот документ на время проведения следствия, — решительно произнёс Каледин, захлопнув дневник. — Протокол изъятия составим позже.

— Что-то похожее я предполагал, — примирительно произнёс Оскар Эммануилович и протянул Кантемиру прозрачный файл, который извлёк из ящика рабочего стола. — Тогда возьмите и это фото, возможно, оно Вам пригодится.

С фотографии, сквозь прозрачную оболочку файла, на подполковника миндалевидными глазами надменно взирала таинственная незнакомка.