После похорон отца Екатерина словно занемела. Странности в её поведении я заметил ещё на поминальном ужине: Катя вдруг перестала плакать, с лица исчезло выражение скорби, и она активно стала кого-то высматривать среди родственников и сослуживцев отца, пришедших в ресторан помянуть добрым словом усопшего. Я сидел рядом с ней, и, несмотря на обильно накрытый стол, не ел и почти не пил. Мне, как говорится, кусок в горло не лез, а тут ещё и странное поведение Кати.

– Кого ты всё время ищешь? – вполголоса спросил я, наклоняясь к розовому аккуратному ушку.

– Тихо! Тсс! – с серьёзным видом произнесла Екатерина и приложила палец к губам. – Он скоро должен подойти!

– Кто он? – продолжал допытываться я, и с подозрением посмотрел на подругу: было что-то в её поведении странное, я бы даже сказал – пугающее.

– У него всегда много работы, – не обращая внимания на мой вопрос, с совершенно серьёзным видом продолжала она, – но папа всегда приезжал домой к ужину.

Не дожидаясь конца поминок, я исхитрился шепнуть о состоянии Екатерины находившемуся в ресторане доктору. Работающий в ЦКБ доктор Филиппов Катю знал ещё с младенчества, так как был «закреплён» за семьёй Воронцовых, и фактически являлся их домашним доктором. Он всё понял с полуслова, и, осторожно взяв Катю под локоток, куда-то увёл.

Домой Екатерину из больницы отпустили через десять дней после появления первых признаков выздоровления, да и то только по настоянию её матери, Варвары Николаевны, женщины умной и властной. Будь Катя простой среднестатистической девушкой из народа, её продержали бы в «Кащенко» месяца три, а то и больше, но Варвара Николаевна подключила все свои связи, и Катю с большим трудом, но выписали домой под неусыпный контроль лечащего врача и домашних.

После выписки Варвара Николаевна сама позвонила мне и попросила приехать к ним на Кутузовский.

– К несчастью, мы с вами не успели познакомиться, – хорошо поставленным голосом произнесла она. – Катенька не успела мне представить Вас, но я знаю, что Вы её друг. Не буду скрывать, я навела о Вас справки. Вы же понимаете, что мне, как матери, не всё равно, с кем общается моя дочь! Меня приятно удивил тот факт, что, оказывается, Вы из приличной московской семьи, и о Вас ходят таинственные слухи даже на самом верху. Кантемир, Вы заинтриговали меня, поэтому я хотела, чтобы Вы бывали у нас чаще, как только позволит Вам ваша секретная служба. Поверьте, это очень важно – Катеньке сейчас нужны исключительно положительные эмоции.

Судя по вступительному монологу, в общении с окружающими Варвара Николаевна предпочитала глаголы повелительного наклонения. Её не интересовало моё согласие. Вопрос, по её мнению, был уже решённым, и я должен был быть счастлив, что мне разрешили переступить порог «родового гнезда» Воронцовых. Что же касается моих московских корней, то в столицу я впервые попал в четырнадцать лет, после того, как мой отец, военный инженер, помотавшись по дальним гарнизонам двадцать лет, наконец-то получил назначение в подмосковную Кубинку. Вот в чём Варвара Николаевна оказалась права, так это в том, что я из приличной семьи. Мой дед по линии отца – царский офицер Дормидонт Каледин был репрессирован в сороковом году прошлого столетия, как только отпала нужда в военспецах. Дед по материнской линии, Елизар Ведищев – недоучившийся студент Петербургского политехнического университета и романтик революции, увлёк за собой на строительство Магнитки десяток революционно настроенных комсомольцев, где впоследствии и был изобличён бдительными сотрудниками ЧК как вредитель, и расстрелян годом раньше, чем Дормидонт Каледин.

В наименьшей степени меня сейчас волновали сплетни вокруг моего имени, которые продолжили циркулировать с новой силой, особенно после моей неудачной поездки на Кавказ. В результате моё позорное пленение обросло слухами и невероятными домыслами, в свете которых шестьдесят четыре дня в затхлом зиндане, приобрели оттенок романтического приключения, а сам я приобрёл ореол героя и мученика в одном лице. Вероятно, благодаря этому я числился в перспективных женихах для дочерей дам высшего света, что в свою очередь повлекло благожелательное расположение ко мне госпожи Воронцовой.

Однако состояние моей Катеньки продолжало оставаться стабильно угнетённым: она ни с кем не разговаривала, а если и говорила, то односложно – «да» или «нет», пугалась резких звуков, которые, по её словам, напоминали выстрел, и ежедневно просила, чтобы её отвезли на могилу к отцу. На кладбище она долго разговаривала с портретом на чёрном мраморном обелиске, и много плакала.

Доктор Филиппов считал, что эти поездки на кладбище, образно говоря, вгоняют в гроб саму Екатерину. Она с каждым днём всё больше замыкалась в себе, что, по мнению эскулапа, являлось плохим признаком.

– Девушка сейчас живёт в своём замкнутом мирке, который, по всей вероятности, написан в её воображении мрачными красками, – пояснял Варваре Николаевне доктор. – Надо как-то отвлечь её от грустных мыслей и вывести из психологического ступора.

– Вы врач, Вы и выводите! – раздражённо отвечала вдова.

– Я не специалист по психическим заболеваниям, – слабо оборонялся Филиппов. – Я могу дать только общие рекомендации, и вообще должен Вас, уважаемая Варвара Николаевна предупредить, что если в течение недели состояние больной не улучшится, я вынужден буду настаивать на её возвращении в стационар.

После таких бесед мать Катеньки горестно заламывала руки и щедро осыпала упрёками всю российскую медицину, не делая различий между платными и бесплатными сферами её деятельности.

Это случилось в конце первой недели сентября: поздно вечером в пятницу Варвара Николаевна позвонила мне и просила (если судить по тональности голоса, то приказала) сопровождать её и Катеньку в субботней поездке к знахарке.

Ранним субботним утром я, Катенька, Варвара Николаевна, и её персональный водитель втайне от доктора Филиппова, выехали в Царицыно.

Во время поездки Варвара Николаевна снизошла до разъяснений, и тихим голосом поведала мне, что одна её старинная подруга устроила встречу со знаменитой знахаркой, которая практикует редко, но уж если берётся за дело, то гарантирует выздоровление и берёт за это очень дорого. Никто не знает, где она живёт, так как знахарка у себя дома никогда клиентов не принимает, и снестись с ней можно только через особо доверенных лиц. Нам встречу таинственная ведунья назначила ровно в двенадцать часов пополудни, на берегу Царицынского пруда возле домика смотрителя.

Машину на территорию парка не пустили, и остаток пути – добрые три версты, нам пришлось идти пешком. Впрочем, прогулка не была обременительной, скорее наоборот: осень щедро одарила клёны позолотой и багрянцем, отчего весь парк, подсвеченный нежарким осенним солнышком, напоминал ожившие полотна Левитана. И чем дольше мы шли через парк по ухоженной тропинке, тем больше проникались обаянием ранней осени, и тем громче и откровенней звучало наше восхищение истинно русским пейзажем. Даже Катенька посвежела, и робкая улыбка иногда трогала её скорбно изогнутые губы.

За пять минут до полудня мы подошли к аккуратному, словно игрушечному домику смотрителя.

– Не торопится что-то знахарка, – нараспев произнесла Варвара Николаевна, обмахиваясь картой Государственного архитектурно-музейного заповедника «Царицыно», словно веером. В это мгновенье на изогнутом, словно радуга, мостике появилась высокая худощавая женщина, одетая во всё чёрное. Опираясь на деревянную трость и прихрамывая на левую ногу, незнакомка неторопливо начала движение в нашу сторону.

Чтобы не показаться невежливыми, мы тоже двинулись ей навстречу.

– Меня зовут Ядвига Траяновна. – с достоинством произнесла ведунья, остановившись в трёх метрах от нас, и гордо задрала вверх острый подбородок. Варвара Николаевна в ответ хотела представить нас, но знахарка сделала предостерегающий жест рукой и шумно втянула похожим на орлиный клюв носом в себя воздух.

– Горьким миндалём пахнешь, – без каких-либо предисловий произнесла она. – Горе у тебя, тяжело тебе, но пока ты в моей помощи не нуждаешься. А этот молодец и вовсе сюда случайно попал! – кивнула она в мою сторону. – Молод он и здоров, русским духом в нос так и шибает! Давно я такого чистого русака не встречала – обмелела порода, поисчерпалась, испоганилась кровью иноземной!

– Да что Вы такое говорите, бабушка! – не выдержал и вспылил я. – Это же неприкрытый национализм!

– А что чую, то и говорю! – зло ответила старуха. – И не бабушка я тебе вовсе! Твоя бабушка мне в праправнучки годится.

– Простите Ядвига Троновна! – попыталась вставить своё слово госпожа Воронцова. – Мы только хотели…

– Траян! – перебила её ведьма.

– Простите, что? – с удивлением переспросила Варвара Николаевна.

– Моего отца звали Траян. Это означает – Третий сын. Он действительно был третьим сыном Ольгерда Рыжебородого – так звали моего непоседливого предка, который пришёл на Русь из Скандинавии, как раз в тот год, когда ваш воевода Александр на Чудском озере немецкие и ливонские полки под лёд пустил. Ну, да не об этом сегодня речь. Подведи, мамаша, дочку ко мне!

– Её Катей зовут, – попыталась наладить диалог старшая Воронцова.

– Мне её имя без надобности, – скривилась ведунья. – Впрочем, как и твоё тоже. Я хочу ей в душу заглянуть.

Всё это время Катенька, равнодушно наблюдая за нашими препирательствами, тихонько стояла в сторонке. Я взял её под локоток и осторожно подвёл к Ядвиге. Ведунья снова шумно втянула носом воздух, и по-птичьи наклонив голову набок, заглянула девушке в глаза.

– Ух! – через мгновенье выдохнула целительница и, приложив к своей морщинистой щеке ладошку, по-бабьи закачала головой. – В душе-то у тебя, девушка, муть непроглядная! Словно кто в молоко чернил плеснул и грязным посохом разболтал. У вас, у людей, эта болезнь депрессией зовётся.

– Спасибо, Ядвига Траяновна! – не скрывая ехидства, произнесла госпожа Воронцова. – А то мы до вашего диагноза всё гадали, чем это у нас Катенька мается!

– А коль знали, то чего ко мне припёрлись? – бесцеремонно уточнила ведунья. – Хвороба эта не по моей части, и ворожба здесь не поможет.

– А что поможет? – наседала вдова.

– Не что, а кто! – назидательным тоном произнесла знахарка. – Вон к нему обращайся, – кивнула она в мою сторону. – Его проси. Всё в его власти!

– Я думала, травками какими-нибудь полечите, – упавшим голосом произнесла Варвара Николаевна. – Да Вы не сомневайтесь, мы хорошо заплатим.

При этом она неодобрительно покосилась в мою сторону: отдавать дочку на «лечение» молодому, да ещё холостому мужчине, ей ой как не хотелось.

– Есть и травки, есть и корешки, даже жабья кожа имеется, – усмехнулась ведьма. – Только доброе слово да любящее сердце посильней моих заклинаний будут.

– С вами, Ядвига Траяновна, поговорить – как меду напиться! – не скрывая иронии, перебила её Воронцова. – Только вынуждена Вас прервать. Слушать цитаты из русских народных сказок нам больше некогда! Сколько мы Вам должны?

– Ничего ты мне не должна, – ледяным тоном произнесла знахарка и пристально посмотрела на вдову своим чёрным глазом, на дне которого затаилась недобрая искорка. – Ты ведь хотела узнать, что тебе с дочкой делать? Я тебе совет дала, а за совет я денег не беру.

– Очень дельный совет! – презрительно хмыкнула Варвара Николаевна и, подхватив дочь под руку, потащила по тропинке обратно. – Только следующий раз, когда соберётесь давать советы, воспользуйтесь телефоном, а не тащите людей, чёрт знает куда, – продолжала ворчать старшая Воронцова.

– Напрасно, Варвара, ты чёрта помянула, – раздался ей вслед голос ведуньи. Обернулись мы, а знахарки-то и нет! Пропала Ядвига Траяновна – внучка Рыжебородого Ольгерда, словно и не было её вовсе.

Не знаю, повлиял ли на поведение Варвары Николаевны совет таинственной знахарки, но только в доме у Воронцовых я стал бывать ежедневно. С Катей я проводил всё свободное время, читал ей вслух любовные романы, рассказывал смешные случаи из своей жизни, а иногда просто брал её ладошку в свои руки, и мы сидели с ней молча, глядя друг другу в глаза.

Время лечит! Через неделю Катенька неожиданно для доктора Филиппова и к нашей всеобщей радости пошла на поправку. Наш эскулап даже разрешил вывозить её в город. Я с удовольствием посещал с Катериной театры и концерты эстрадных звёзд. У Филиппова было только одно условие: эстрадная программа должна быть весёлой, а спектакль не должен быть трагедией.

Примерно через месяц после поездки в Царицыно чудесным субботним вечером мы с Катенькой в антракте прогуливались в фойе театра оперетты. В тот вечер давали «Весёлую вдову» Кальмана.

Неожиданно моё внимание привлекла высокая стройная женщина в длинном вечернем платье. Если бы не орлиный нос и не хромота, я никогда бы не узнал в пожилой леди знахарку с берегов Царицынского водохранилища. В тот вечер она скорее напоминала злую мачеху из сказки о Белоснежке. Её черные густые волосы были мастерски уложены в высокую причёску, косметика на лице выгодно подчёркивала демонический взгляд, в ушах, словно две капельки крови, алели два крупных оправленных в белое золото рубина, а пальцы унизаны золотыми перстнями старинной работы.

– Вижу, – вместо приветствия произнесла она, подойдя к нам. – Вижу, что узнал ты меня, юноша. Вижу, что совету моему внял, и спутница твоя на поправку пошла. Дай-ка я тебе, красавица, в глазки загляну, – и она, протянув руку, взяла Катю за подбородок.

– Может, хватить комедию ломать? – не вытерпел я и, схватившись за украшенную тяжёлым золотым браслетом кисть, убрал от Катиного лица.

– Ваше поведение предосудительно! – звенящим от негодования голосом произнесла женщина. – Потрудитесь объясниться, молодой человек!

– Легко! – процедил я сквозь зубы, чувствуя, как внутри меня закипает злость. – Никакая Вы не ясновидящая и не знахарка! Вы на неё не похожи!

– Не знаю, кто сказал тебе, что я будущее предсказываю – это точно не моя сфера деятельности, а вот что касается знахарства, то тут ты, парень, погорячился! – немного успокоившись, ответила целительница. – Я своё дело хорошо знаю, а что касается образа… Скажи-ка мне юноша, а как ты знахарку представляешь? Наверное, в образе неопрятной старухи с длинными седыми патлами, в длинном чёрном балахоне, с вороной на плече и с зажатым в руке пучком целебных трав!

– Не знаю, как она выглядит, во всяком случае, не так, как Вы сейчас.

– Я плохо выгляжу?

– Выглядите Вы великолепно, но не как знахарка. На Вас платье дорогое, наверное, тысяч пять стоит.

– Ошибаешься: пятнадцать, и не долларов, а евро! А про украшения я вообще молчу – по нынешним меркам им цены нет!

– Значит, знахарство сейчас прибыльный бизнес?

– Не жалуюсь! По крайней мере, на билет в первый ряд и на бокал шампанского в антракте хватает.

– Ядвига Траяновна… – неожиданно вступила в разговор молчавшая до этого Катя.

– Яга! – перебила её целительница. – Зови меня девочка Ягой! Ядвигой я представляюсь, чтобы люди не пугались, так что для тебя, девочка, я Яга Траяновна, но упаси тебя Создатель назвать меня Горыновной!

– С ума сойти! – воскликнул я, и от избытка чувств всплеснул руками. – Баба Яга в умопомрачительном вечернем платье, с шикарной причёской и макияжем, проводит субботний вечер в оперетте!

– Почему бы и нет? – пожала плечами ведьма. – Я люблю Кальмана.

– Только не говорите, что Вы знали его лично!

– Не скажу, потому как из России я редко куда выбираюсь. Сила моя здесь, а на чужой стороне я быстро слабею и свои чудодейственные способности теряю. Опять не веришь?

– Не верю! – закрутил я головой.

– Значит, чтобы ты поверил, я должна прилететь сюда в ступе с метлой и, постучав костяной ногой о стойку бара, потребовать фреш из свежевыжатой жабы, а своему спутнику, чёрному коту, блюдце со сметаной? Это фольклор, юноша! Литературный штамп! Мы, колдуны, да и ведьмы, испокон веков среди вас, людей, жили: в детстве в школу ходили, потом в институтах обучались, некоторые даже диссертации защищали, но это так, на потребу гордыне. Обычно, когда мы в полную силу входим, то становимся затворниками, и живём отдельно от мирской суеты, и не потому, что нам есть, что скрывать. Просто нам с вами жить и общаться становится неинтересно. По сравнению с нами вы – дети малые!

В это время раздался резкий звонок, оповещая окончание антракта.

– У меня есть время до третьего звонка, – обыденно произнесла Яга. – Спрашивай, девочка!

– Вы только не обижайтесь Ядвига Траяновна, но я ещё при первой встречи хотела спросить: почему Вы хромаете, а когда Вы сказали, что ваше настоящее имя Яга… У Вас что, действительно костяной протез?

Я впервые видел, как смеётся ведьма: звонко, от всей своей таинственной души, показывая зубы без признаков кариеса и без единой пломбы.

– Насмешила ты меня, девочка, – утирая слёзы, произнесла Яга. – Ладно, смотри! – и с этими словами она чуть-чуть приподняла подол вечернего платья, обнажив две нормальных женских ступни, упакованные в лакированные туфли-лодочки.

– Хромать я начала после того, как в тридцать седьмом на Соловки в лагерь угодила. Зимой кормить заключённых вообще плохо стали, начался голодомор. Вот моя бывшая товарка Верка Прохорова, упокой Создатель её грешную душу, решила у меня ночью пайку выкрасть, а я не дала. Верка от голода совсем обезумела, поэтому за нож схватилась и мне по сухожилию полоснула. С тех пор и хромаю.

В этот момент прозвенел третий звонок.

– Прощайте Ядвига Траяновна. – с чувством произнесла Катя и прикоснулась кончиками пальцев к её обтянутой коричневой от старости кожей ладони.

– Прощай девочка! И помни мой наказ: унынье – грех! Всё у тебя ещё будет – и любовь, и семья, и детишек нарожать успеешь!

– Прощайте, – сухо произнёс я.

– До свиданья, юноша! – усмехнулась ведьма. – Я хоть и не ясновидящая, но чую, что мы с тобой ещё встретимся. Ах, как русским духом пахнет! Даже слюнки текут! – и она, не стесняясь, с наслаждением втянула носом воздух.