Политика Эйнштейна

Вопреки подозрениям Гувера Эйнштейн был добропорядочным американским гражданином. Свое противодействие прокатившейся по стране волне расследований, проверке надежности и лояльности граждан он рассматривал как защиту истинных национальных ценностей, много раз повторяя, что либерализм по отношению к свободе самовыражения и свободомыслию является основополагающим, и он это очень ценит, принципом, лелеемым американцами.

Первые два раза на выборах президента Эйнштейн голосовал за Франклина Рузвельта, которого с энтузиазмом публично поддержал. В 1948 году в ужасе от политики холодной войны Гарри Трумэна он голосовал за кандидата Прогрессивной партии Генри Уоллеса, ратовавшего за большее сближение с Россией и увеличение расходов на социальные нужды.

Всю жизнь Эйнштейн последовательно отстаивал то главное, на чем основывались его политические взгляды. Еще будучи студентом в Швейцарии, он поддерживал экономическую политику социалистов, смягчая ее инстинктивным стремлением к индивидуальной свободе, личной независимости, демократическим институтам и защите свобод. Он водил дружбу с многими демократами, вождями социалистов Великобритании и Америки, такими как Бертран Рассел и Норман Томас, а в 1948 году написал важную статью для начавшего издаваться журнала Monthly Review, которая называлась “Почему социализм?”.

Эйнштейн утверждал, что ничем не сдерживаемый капитализм приводит к значительному имущественному неравенству, циклически повторяющимся резким подъемам деловой активности и депрессиям и неприемлемо высокому уровню безработицы. Такая система поощряет эгоизм вместо сотрудничества, накопление богатств вместо помощи ближним. Люди получают образование ради карьеры, но не из любви к работе и творчеству. А политические партии оказываются коррумпированными благодаря обладателям крупных капиталов, вкладывающих в них деньги.

Социалистическая экономика позволит избежать появления этих проблем, утверждал Эйнштейн в своей статье, если ее удастся оградить от тирании и централизации власти. “Плановая экономика, регулирующая производство в соответствии с нуждами общества, позволит распределить требуемую работу между теми, кто способен работать, и гарантирует средства к существованию любому мужчине, женщине или ребенку, – писал он. – Образование человека при одновременном развитии его врожденных способностей поможет воспитать в нем чувство ответственности за ближнего своего, а не прославлять власть и успех, как происходит в современном обществе”.

Он добавлял, однако, что есть угроза превращения плановой экономики в жестокую, бюрократическую тиранию, как это произошло в коммунистических странах, например в России. “Плановая экономика может сопровождаться полным порабощением человека”, – предупреждал он. Поэтому социал-демократам, признающих свободу личности, необходимо ответить на два существенных вопроса: “Что в свете всеобъемлющей централизации политической и экономической власти позволит не допустить превращения бюрократии во всемогущую и слишком самонадеянную силу? Как можно будет защитить права отдельного человека?”⁴⁴

Этот императив – защита прав человека – был фундаментальным принципом политических взглядов Эйнштейна. Индивидуализм и свобода необходимы для созидательного расцвета искусства и науки. Любые подобные ограничения отталкивали его самого – и как политика, и как ученого.

Именно поэтому он продолжал откровенно высказываться по поводу расовой дискриминации в Америке. В 1940-х годах в Принстоне все еще были отдельные кинотеатры для черных и белых, черным не разрешалось мерить обувь или одежду в магазинах, а студенческая газета провозглашала, что равный доступ черных в университет – “благородное устремление, но время для этого еще не пришло”⁴⁵.

Как еврей, выросший в Германии, Эйнштейн остро реагировал на такую дискриминацию. “Чем больше я чувствую себя американцем, тем больше меня мучает эта ситуация, – написал он в статье, называвшейся “Негритянский вопрос”, для журнала Pageant. – Только высказавшись, я смогу избавиться от ощущения соучастия”⁴⁶.

Хотя Эйнштейн сам редко принимал участие в церемониях, на которых происходило вручение ему разных почетных наград, а таковых было много, он сделал исключение, получив приглашение в Университет Линкольна – высшее учебное заведение для черных в Пенсильвании. В сильно поношенном сером пиджаке в елочку он стоял у доски и рассказывал студентам об уравнениях теории относительности. Затем, выступая перед выпускниками, осудил сегрегацию, назвав ее “американской традицией, которая слепо передается от одного поколения другому”⁴⁷. Словно желая разрушить этот стереотип, он встретился с шестилетним сыном Горация Бонда, президента университета. Впоследствии этот мальчик по имени Юлиан стал сенатором от штата Джорджия, одним из лидеров движения за гражданские права и председателем NAACP – Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения.

Однако была некая категория людей, к которым Эйнштейн после войны относился достаточно нетерпимо. “Немцы, вся нация целиком, несут ответственность за массовые убийства и как народ должны быть наказаны”, – объявил он публично⁴⁸. Когда Джеймс Франк, с которым он дружил еще в Германии, попросил его присоединиться к петиции, призывающей с большей снисходительностью отнестись к немецкой экономике, Эйнштейн с гневом отказался. “Абсолютно необходимо на долгие годы сделать невозможным восстановление немецкой индустриальной политики, – сказал он. – Если ваша петиция будет распространяться, я сделаю все, что в моих силах, чтобы она была отклонена”. Франк продолжал настаивать, и Эйнштейн высказался еще более категорично. “Немцы, действуя согласно хорошо разработанному плану, безжалостно уничтожили миллионы гражданских лиц, – написал он. – Если бы они имели на то возможность, они сделали бы это опять. В них не чувствуется и следа раскаяния или ощущения собственной вины”⁴⁹.

Эйнштейн даже не разрешил возобновить продажу своих книг в Германии и не позволил опять включить свое имя в списки членов немецких научных обществ. “Немцы совершили самые омерзительные преступления, которые когда-либо будут упоминаться в истории так называемых цивилизованных государств, – написал он химику Отто Гану. – Поведение немецких интеллектуалов, если рассматривать их всех вместе, было ничем не лучше, чем поведение толпы”⁵⁰.

Как и у многих беженцев-евреев, в основе его позиции были личные переживания. Среди тех, кто пострадал от нацистов, был и его двоюродный брат Роберто, сын дяди Якоба. Незадолго до конца войны, когда немецкие войска покидали Италию, они без всякой на то причины убили его жену и двух дочерей, а затем сожгли дом. Сам Роберто в это время прятался в лесу. Роберто описал Эйнштейну ужасные детали случившегося, а годом позже совершил самоубийство⁵¹.

Как следствие, Эйнштейн еще острее стал ощущать свою национальную и родовую принадлежность. “Я не немец, а еврей по национальности”, – заявил он после конца войны⁵².

Помимо этого, как-то неуловимо он стал и настоящим американцем. Поселившись в 1933 году в Принстоне, он ни разу за оставшиеся двадцать два года жизни не покидал Америку (не считая краткой поездки на Бермуды, необходимой, чтобы начать иммиграционный процесс).

Правда, его поведение несколько отличалось от поведения других граждан. Но в этом он следовал освященной веками традиции, на которой зиждется американский характер. Эйнштейн был ярым защитником свободы личности, нетерпимым к вмешательству правительства, большая концентрация богатства вызывала у него подозрения, и был поборником идеального интернационализма, к которому склонялись американские интеллектуалы после обеих великих войн ХХ века.

Он чувствовал, что не становится плохим американцем из-за того, что склонен спорить и не подчиняться. Скорее наоборот. В тот день 1940 года, когда он стал натурализованным гражданином, Эйнштейн говорил об этих ценностях в своем радиовыступлении. После конца войны президент Трумэн объявил об учреждении праздника в честь всех новых граждан страны. Судья, натурализовавший Эйнштейна, разослал тысячи писем, приглашая всех, кто приносил у него клятву верности Соединенным Штатам, собраться в парке города Трентон на празднование. К удивлению судьи, явилось 10 тысяч человек. Еще удивительнее было то, что приехал Эйнштейн и его домочадцы. Во время церемонии он сидел, улыбаясь и покачиваясь, с маленькой девочкой на коленях. Эйнштейн был рад, что и он является частичкой общего праздника – дня “Я – американец”⁵³.

С премьер-министром Израиля Давидом Бен-Гурионом в Принстоне, 1951 г.