Атомные страхи

Отто Штерн, один из друзей Эйнштейна еще с тех пор, когда они оба работали в Праге, жил главным образом в Чикаго и, не привлекая к себе внимания, принимал участие в Манхэттенском проекте. К концу 1944 года у него были все основания полагать, что проект окажется успешным. В декабре он посетил Принстон. То, что Эйнштейн услышал, его расстроило. Вне зависимости от того, будет ли использована бомба в этой войне, характер и войны, и мира изменится навсегда, чего, в этом были согласны оба, и Эйнштейн и Штерн, принимающие решения политики не учитывают. А значит, пока не поздно, надо попытаться их к этому подтолкнуть.

Поэтому Эйнштейн решил написать Нильсу Бору. Их спор касался квантовой механики, но в более приземленных вопросах он мнению Бора доверял. Эйнштейн был одним из немногих, знавших, что Бор, который был наполовину евреем, тайно находится в Соединенных Штатах. Когда нацисты вторглись на территорию Дании, он бежал вместе с сыном, не побоявшись на небольшом суденышке добраться до Швеции. Оттуда его переправили самолетом в Англию, выдали фальшивый паспорт на имя Николаса Бейкера, а затем отправили в Америку, в Лос-Аламос, где он присоединился к работе над Манхэттенским проектом.

Эйнштейн использовал настоящее имя Бора и передал письмо в датское посольство в Вашингтоне, но письмо каким-то образом до Бора дошло. Эйнштейн описал взволновавший его разговор со Штерном, где речь шла о недостатке внимания к вопросу о том, как в будущем можно будет установить контроль над атомным оружием. “Политики не могут оценить его возможности и вследствие этого не знают, насколько велика опасность”, – написал Эйнштейн. Он еще раз привел доводы в пользу создания мирового правительства, наделенного определенной властью и способного предотвратить гонку вооружений в наступившей эпохе атомного оружия. “Ученые, имеющие влияние на политических лидеров, – настаивал Эйнштейн, – должны оказать давление на руководителей своих стран, чтобы добиться интернационализации военной мощи”³¹.

Это было началом политической миссии, всецело поглотившей Эйнштейна в оставшиеся ему десять лет жизни. Национализм отталкивал его еще в Германии, когда он был подростком. Он уже давно утверждал, что лучший способ предотвращения войн – создание общемирового органа, наделенного правом разрешать споры и обладающего военной мощью, позволяющей добиваться выполнения его решений. Теперь, когда возникла угроза появления такого чудовищного оружия, способного трансформировать и войну, и мирную жизнь, Эйнштейн уже считал такую возможность не просто идеалом, к которому надо стремиться, а суровой необходимостью.

Письмо Эйнштейна встревожило Бора, но не из-за того, на что рассчитывал Эйнштейн. Бор разделял желание Эйнштейна установить международный контроль над атомным оружием. Раньше в том же году он отстаивал такой подход на встречах сначала с Черчиллем, а затем и с Рузвельтом. Но убедить их Бору не удалось. Вместо этого их встречи побудили обоих лидеров совместно дать указание своим спецслужбам, требуя от них “провести расследование деятельности профессора Бора и предпринять шаги, гарантирующие уверенность, что он не несет ответственности за утечку информации, в особенности к русским”³².

Итак, получив письмо Эйнштейна, Бор поспешил в Принстон. Он хотел защитить друга, предупредив, что надо быть осмотрительным. Кроме того, он надеялся подправить свою репутацию, сообщив правительству мнение Эйнштейна.

Во время этого частного разговора, происходившего в доме на Мерсер-стрит, Бор рассказал Эйнштейну, что для любого, кто знает о ходе работы над бомбой и поделится этой информацией, “последствия будут самыми плачевными”. Бор заверил его, что ответственные политики в Вашингтоне и Лондоне осведомлены как об угрозах, связанных с такой бомбой, так и “об уникальной возможности способствовать налаживанию дружеских отношений между государствами”.

Ему удалось убедить Эйнштейна. Он обещал ни с кем не делиться своими подозрениями и постараться убедить друзей не предпринимать ничего, что может осложнить внешнюю политику Америки и Англии. А затем, не теряя времени, он решил подтвердить свои слова действием, написав письмо Штерну. Со стороны Эйнштейна такая предусмотрительность была удивительна. “У меня создалось впечатление, что настоятельно необходимо вести себя ответственно, что лучше всего пока не говорить об этой проблеме и что в настоящий момент мы никоим образом не поможем, если сделаем ее предметом всеобщего внимания”, – сообщил он. Он был осторожен, стараясь не проговориться даже о том, что встречался с Бором. “Мне трудно говорить столь туманно, но в данный момент я ничего другого сделать не могу”³³.

Единственное интервью, которое Эйнштейн дал перед концом войны, опять было следствием визита Сцилларда, приехавшего к нему в марте 1945 года. Сцилларда волновало, как бомба может быть использована. Было ясно, что Германия, которую от поражения теперь отделяли разве что недели, такую бомбу не делает. Тогда зачем в Америке так спешно хотят закончить эту работу? И не должны ли руководители страны хорошенько подумать, стоит ли использовать ее против Японии, если для обеспечения победы это не нужно?

Эйнштейн согласился написать еще одно письмо президенту Рузвельту. Он хотел попытаться убедить его встретиться со Сциллардом и другими озабоченными учеными. Однако ему пришлось пойти на хитрость и сделать вид, что он не знает, о чем идет речь. “Я не знаю ни в чем состоят соображения д-ра Сцилларда, ни в чем суть рекомендаций, которые он собирается представить на ваше рассмотрение, – написал Эйнштейн. – Условия секретности, в рамках которых сейчас работает д-р Сциллард, не позволяют ему поделиться со мной информацией о своей работе. Однако я понимаю, что сейчас он очень озабочен отсутствием адекватного контакта между учеными, занятыми этой проблемой, и членами вашего кабинета, ответственными за политические решения”³⁴.

Рузвельт это письмо не прочел. Двенадцатого апреля он умер. Письмо Эйнштейна нашли в его кабинете и передали Гарри Трумэну, который в свою очередь передал его Джеймсу Бирнсу, ставшему вскоре госсекретарем. Сциллард и Бирнс встретились в Южной Каролине, но эта встреча не произвела на Бирнса особого впечатления.

Без лишних дебатов на высшем уровне 6 августа 1945 года атомная бомба была сброшена на город Хиросима. Когда это произошло, Эйнштейн, отдыхавший в Адирондакских горах на озере Саранак, прилег днем отдохнуть. Хелен Дукас рассказала ему о случившемся, когда он спустился вниз к чаю. “О господи”, – только и сказал он³⁵.

Через три дня бомба была сброшена опять, в этот раз на Нагасаки. На следующий день официальные лица в Вашингтоне выпустили длинный отчет, составленный профессором физики из Принстона Генри Деволфом Смитом, где рассказывалось, как в условиях секретности разрабатывалось это оружие. У Эйнштейна надолго осталось ощущение неловкости, поскольку в реализации проекта Смит отводил историческую роль письму, написанному Эйнштейном Рузвельту в 1939 году.

В сознании людей Эйнштейн, написавший письмо, которому приписывали такое значение, и открывший за сорок лет до того соотношение между энергией и массой, указавшее путь к атомной бомбе, стал ассоциироваться с созданием самой бомбы, хотя его вовлеченность в этот процессе было очень незначительной. Time поместил на обложку портрет Эйнштейна с грибовидным облаком сзади, украшенным формулой E = mc². В статье, написанной под руководством редактора по имени Уиттакер Чамберс, журнал в своем особом, цветистом стиле сообщал:

Сквозь последовавшие за тем взрыв и пламя, сравнить которые ни с чем нельзя, интересующиеся причинно-следственными связями в истории смутно различат черты застенчивого, чем-то напоминающего святого, по-детски непосредственного маленького человека с мягкими карими глазами, с обвислыми, как у уставшей от жизни гончей, щеками и волосами, похожими на северное сияние… Альберт Эйнштейн непосредственно над бомбой не работал. Но Эйнштейн является отцом бомбы по двум важным причинам:

1) именно по его инициативе началась разработка бомбы в США;

2) именно его уравнение (E = mc²) указало на теоретическую возможность создания атомной бомбы³⁶.

Свою причастность Эйнштейн сознавал, и это его мучило. Когда его портрет появился на обложке Newsweek с заголовком “Человек, положивший этому начало”, Эйнштейн с горестью сказал: “Знай я, что немцам не удастся сделать атомную бомбу, я бы никогда пальцем о палец не ударил”³⁷.

Конечно, ни сам Сциллард, ни его друзья, участвовавшие в создании бомбы, многие из которых были беженцами из гитлеровского ада, не могли знать, что такие блестящие ученые, как, например, оставшийся в Берлине Гейзенберг, не совладают с ее секретом. “Возможно, я могу быть прощен, – сказал Эйнштейн за несколько месяцев до смерти в разговоре с Лайнусом Полингом, – ведь все мы считали, что немцы, весьма вероятно, работают над этой проблемой, что они могут преуспеть и, используя атомную бомбу, стать господствующей расой”³⁸.

Портрет Эйнштейна, сделанный Филиппом Халсманом в 1947 г.