Эпилог

Мозг Эйнштейна и разум Эйнштейна

Когда умер сэр Исаак Ньютон, гроб с его телом был выставлен для прощания в Иерусалимской палате Вестминстерского аббатства. Несли гроб лорд-канцлер, два герцога и три графа. У Эйнштейна могли бы быть такие же похороны: на них съехались бы важные персоны со всего света. Однако в тот же день, еще до того, как новость о его смерти облетела мир, он был кремирован в Трентоне. Так захотел он сам. На церемонии присутствовало двенадцать человек, среди них Ганс Альберт Эйнштейн, Хелен Дукас, Отто Натан и четыре члена семьи Бакки. Натан прочел несколько строк Гете, а затем отвез урну с прахом к протекающей неподалеку реке Делавэр, где и развеял его¹.

“В ХХ веке ни один другой человек не сделал так много для безмерного расширения области познанного, – заявил президент Рузвельт. – Тем не менее ни один человек не был столь скромен, обладая властью, которой является знание, ни один человек не был столь уверен, что власть без мудрости смертельно опасна”. На следующий день в The New York Times кроме передовицы было напечатано еще девять материалов о смерти Эйнштейна. В передовице говорилось: “Человек стоит на этой крохотной Земле, устремив взгляд на мириады звезд над волнующимся океаном и шумящими деревьями, – и изумляется. Что все это значит? Как все это возникло? В лице Эйнштейна от нас ушел самый вдумчивый мыслитель, который появился среди нас за последние три столетия”².

Эйнштейн настоял, чтобы его прах был развеян. Он не хотел, чтобы место его последнего успокоения стало объектом нездорового поклонения. Но одна из частей тела Эйнштейна кремирована не была. Разыгрался спектакль, который мог бы показаться фарсом, если бы он не был столь трагичен, поскольку мозг Эйнштейна на четыре десятилетия стал кочующей реликвией³.

Через несколько часов после смерти Эйнштейна врач-патологоанатом из принстонского госпиталя Томас Харви приступил к рутинной процедуре вскрытия. Но Харви был квакером родом из небольшого городка. Он был мягкосердечен и имел не вполне определенный подход к вопросам жизни и смерти. Отто Натан, словно обезумев, молча наблюдал, как Харви вынул и обследовал каждый из жизненно важных органов Эйнштейна. В конце он взял пилу, открыл череп и вынул мозг Эйнштейна. Зашивая тело, Харви, ни у кого не спрашивая, решил мозг забальзамировать и сохранить.

На следующее утро учительница пятого класса принстонской школы спросила своих учеников, о каких новостях они слышали. “Эйнштейн умер”, – сказала одна из девочек, которая очень хотела сообщить об этом раньше всех. Однако очень быстро внимание переключилось на обычно тихого мальчика, сидевшего на задней парте. “Мой папа забрал его мозг”, – сказал он⁴.

Когда все это обнаружилось, Натан, как и семья Эйнштейна, был в ужасе. Ганс Альберт обратился с жалобой в больницу, но Харви утверждал, что изучение мозга Эйнштейна может представлять интерес для науки. Эйнштейн был бы этому рад, заявил он. Сын Эйнштейна, не понимая точно, каковы его юридические и фактические права в этом вопросе, с неохотой согласился⁵.

Вскоре Харви стали осаждать желающие получить мозг Эйнштейна или хотя бы его часть. Харви был затребован в Вашингтон на встречу с представителями патологоанатомической службы армии США, но, несмотря на их требования, он отказался показать им доставшийся ему приз. Его охрану он почитал своей миссией. В конце концов Харви решил, что его знакомые из Пенсильванского университета должны из части мозга Эйнштейна приготовить препараты для микроскопических исследований. Он разделил мозг Эйнштейна на кусочки, положил в две стеклянные банки для хранения печенья и повез в Филадельфию на заднем сиденье своего “форда”.

Такая ситуация, одновременно бесхитростная и безумная, продолжалась годами: Харви посылал микроскопические срезы или кусочки от оставшейся у него части мозга случайным исследователям, привлекшим его внимание. Он требовал, чтобы скрупулезных исследований не проводились, и долгое время ничего не публиковалось. А тем временем он ушел из принстонской больницы, оставил жену, успел еще несколько раз жениться и переехать из Нью-Джерси в Миссури, а оттуда в Канзас, часто не заботясь оставить свой новый адрес. И всюду он возил за собой оставшиеся фрагменты мозга Эйнштейна.

Время от времени репортерам удавалось либо случайно услышать что-нибудь о Харви, либо натолкнуться на него самого, что вызывало небольшой переполох в газетах. Стивен Леви, работавший в то время в New Jersey Monthly, а затем в Newsweek, обнаружил его в 1978 году в Уичито. Коробка с надписью Costa Cider стояла в углу его офиса за сумкой-холодильником для пикника. Оттуда Харви вынул банку с завинчивающейся крышкой, где хранились кусочки мозга Эйнштейна⁶. Через двадцать лет Харви опять выследил пишущий для Harper's предприимчивый и экспансивный журналист Майкл Патернити. Свою поездку с Харви и мозгом Эйнштейна по дорогам Америки во взятом напрокат “бьюике” он конвертировал в награжденную премией статью и бестселлер под названием “Поездки мистера Альберта”.

Целью их путешествия была Калифорния. Здесь они нанесли визит внучке Эйнштейна Эвелин. Она была разведена, почти не работала и жила в крайней нужде. От путешествия Харви с мозгом ее бросало в дрожь, но у нее был свой особый интерес. Она надеялась, что ей удастся прояснить давно занимавший ее вопрос. Эвелин была приемной дочерью Ганса Альберта и его жены Фриды, но время и обстоятельства ее рождения были неясны. Ходили слухи, заставившие ее подозревать, что, возможно, – только возможно – она на самом деле была дочерью самого Эйнштейна. Эвелин родилась после смерти Эльзы, когда Эйнштейн много времени проводил с женщинами. Могло статься, что она появилась в результате одной из таких романтических связей, а потом Эйнштейн договорился, что Ганс Альберт ее удочерит. Работая с Робертом Шульманом, редактором письменного наследия Эйнштейна, она надеялась понять, что можно узнать, изучая ДНК из мозга Эйнштейна. К сожалению, оказалось, что тот способ, которым Харви бальзамировал мозг Эйнштейна, не позволял выделить пригодные для этого ДНК. И поэтому ответ на свой вопрос ей так и не удалось получить⁷.

В 1998 году, через сорок три года, Томас Харви, полубезумный страж мозга Эйнштейна, которому уже исполнилось восемьдесят шесть лет, решил, что пора снять с себя эту ответственность. Поэтому он позвонил человеку, который в то время занимал его прежнее место патологоанатома в принстонской больнице, и отправился туда, чтобы передать ему свое сокровище⁸.

Из десятка людей, которым Харви за эти годы раздал маленькие кусочки мозга Эйнштейна, только трое опубликовали значимые научные исследования. Первыми это сделали ученые из Беркли под руководством Мариан Даймонд⁹. Они сообщили, что в одной из областей мозга Эйнштейна, части теменной коры, число так называемых глиальных клеток повышено по отношению к числу нейронов. Это может означать, говорят авторы, что нейроны используют большее количество энергии.

Один из вопросов, связанных с этим исследованием, состоит в том, что мозг семидесятишестилетнего человека сравнивался с мозгами одиннадцати других людей, умерших в возрасте около шестидесяти четырех лет. Не было образцов, взятых у других гениев, что могло бы помочь подтвердить сделанное открытие. Была еще одна, более фундаментальная проблема: не было возможности проследить развитие мозга в течение жизни, и значит, осталось неясным, какие физические отличия могут быть причиной более ярко выраженных умственных способностей, а какие являются следствием многолетнего использования и тренировки определенных участков мозга.

Во второй статье, опубликованной в 1996 году, делалось предположение, что кора головного мозга Эйнштейна была тоньше, чем в пяти образцах мозга других людей, а плотность нейронов больше. И опять образец был слишком мал и свидетельства в пользу того или иного вывода слишком фрагментарны.

Чаще всего цитируется работа, сделанная в 1999 году группой профессора Сандры Вительсон из Университета Макмастера в Онтарио. Харви по собственной инициативе послал ей факс и предложил образец для изучения. Ему было уже за восемьдесят, но он лично поехал в Канаду, везя с собой “лакомый кусочек” – почти пятую часть мозга Эйнштейна, включая теменную долю большого мозга.

При сравнении с мозгом тридцати пяти других людей оказалось, что в мозгу Эйнштейна желоб в нижней теменной доле большого мозга гораздо короче, что, как считается, обеспечивает способность к математическому и пространственному мышлению. Также эта область его мозга была на 15 % шире. Авторы статьи допускали, что эти особенности могут привести к образованию более сложных нейронных цепочек в этой области мозга¹⁰.

Но копание в образцах глиальных клеток и желобков мозга Эйнштейна не дает ничего для истинного понимания его фантазии и интуиции. Вопрос, который следовало задать, звучит так: как работал разум Эйнштейна, а не его мозг. Сам Эйнштейн чаще всего объяснял свои интеллектуальные достижения любопытством. В конце жизни он сформулировал это так: “У меня нет специальных талантов, я просто неистово любопытен”¹¹.

Пытаясь разобраться в том, что именно составляет гений Эйнштейна, возможно, лучше всего начать именно с этой его черты. Вот он перед нами, больной маленький мальчик в постели, пытающийся понять, почему стрелка компаса указывает на север. Многие из нас могут вспомнить, что видели такие дрожащие стрелки, стремящиеся занять нужное положение. Но мало кто столь последовательно и столь страстно искал ответ на вопрос, как действует магнитное поле, как быстро оно может распространяться и каким образом оно может взаимодействовать с материей.

На что будет похожа пробежка вдоль светового луча? Если движешься по искривленному пространству, наподобие жука по скрученному листу, как можно это заметить? Что означает утверждение, что два события происходят одновременно? Для Эйнштейна любопытство не сводилось к желанию разгадать какую-то тайну. Чувство, сходное с изумлением ребенка, побуждало его задавать вопросы обыденному, спрашивать о том, о чем, как он сам сказал однажды, “ни одному взрослому человеку не придет в голову беспокоиться”¹².

Он умел, глядя на хорошо известные факты, уловить ускользавшую от других суть проблемы. Например, еще со времен Ньютона ученые знали об эквивалентности инерционной и гравитационной масс. Но Эйнштейн увидел в этом эквивалентность гравитации и ускорения, что стало ключом к пониманию Вселенной¹³.

Символ веры Эйнштейна был в том, что природа не загромождена беспорядочно лишними элементами. Соответственно, любопытство должно иметь конечную цель. Для Эйнштейна такой целью было появление разума, способного задавать вопросы и восхищаться вселенной. Для него оно было сродни религиозному чувству. “У любопытства есть собственные резоны для существования, – объяснил он однажды. – Нам ничего не остается, как с благоговейным трепетом созерцать тайны бесконечности, жизни, загадочную структуру реальности”¹⁴.

С самого детства Эйнштейну было свойственно скорее визуальное, а не вербальное мышление. Чтобы удовлетворить свое любопытство и дать пищу воображению, он создавал мысленные образы и ставил мысленные эксперименты. Это включало и умение ясно представить себе физическую реальность, нарисованную мазками кистью математики. “За формулой он сразу видел физическое содержание, тогда как для нас она оставалась просто абстрактной формулой”, – сказал один из первых учеников Эйнштейна¹⁵. Планк ввел понятие кванта, видя в нем только математическое ухищрение, но, чтобы осознать его физическую реальность, потребовался Эйнштейн. Лоренц предложил математические преобразования, описывающие движущиеся тела, но нужен был Эйнштейн, чтобы на основании этих преобразований выстроить новую релятивистскую теорию.

Однажды, еще в 1930-х годах, Эйнштейн пригласил Сен-Жона Перса в Принстон. Он хотел понять, как работает поэт. “Как вам приходит в голову идея стихотворения?” – спросил Эйнштейн. Поэт стал говорить о роли, которую играет интуиция и воображение. “То же относится и к человеку науки, – удовлетворенно отозвался Эйнштейн. – Это неожиданное озарение, почти исступление. Позднее, чтобы не возникало сомнений, рассудок анализирует, а эксперимент подтверждает или опровергает интуицию. Но сперва имеет место величайшее усилие воображения”¹⁶.

Эстетическим компонентом мышления Эйнштейна было чувство красоты. Он считал, что простота – один из элементов красоты. В Оксфорде, когда он там был перед отъездом из Европы в Америку, формулируя свое научное кредо, Эйнштейн, словно повторяя афоризм Ньютона “Природе нравится простота”, сказал: “Природа представляет собой простейшую из мыслимых реализаций математических идей”¹⁷.

Есть бритва Оккама и схожие философские максимы, но нет очевидных доказательств того, что это должно быть именно так. Возможно даже, что Богу действительно нравится играть в кости, и ему по душе византийская изощренность. Но Эйнштейн так не думал. “При построении теории его подход в чем-то напоминал подход художника, – говорит Натан Розен, ассистент Эйнштейна в 1930-е годы. – Он стремился к простоте и красоте, а красота для него была в конечном итоге простотой”¹⁸.

Он стал похож на садовника, высаживающего цветы на клумбу. “Я верю, что прежде всего его моральные качества позволили Эйнштейну достичь столь многого, – говорит физик Ли Смолин. – Просто его гораздо больше, чем большинство его коллег, заботило то, что физические законы должны объяснять все в природе логически последовательно и непротиворечиво”¹⁹.

Его личности было присуще интуитивное стремление к унификации, что отражалось и в его политических взглядах. В науке Эйнштейн искал единую теорию, которая управляла бы космосом. Искал он ее и в политике. Она должна была, совладав с анархией ничем не ограниченного национализма, позволить управлять планетой, основываясь на единых принципах мирового федерализма.

Возможно, самая главная сторона личности Эйнштейна – готовность быть нонконформистом. Именно такую позицию он оценил очень высоко в предисловии к новому изданию трудов Галилея, написанном в конце жизни: “Лейтмотивом работы Галилея я считаю его страстное желание вести борьбу против любых основанных на авторитетах догм”, – говорит он²⁰.

И Планк, и Пуанкаре, и Лоренц почти вплотную подошли к открытиям, сделанным Эйнштейном в 1905 году. Но их несколько больше сдерживали догмы, опирающиеся на авторитеты. Только Эйнштейн оказался бунтарем настолько, что смог не посчитаться с традиционными, выработанными веками устоями науки.

Этот счастливый нонконформизм заставил его отшатнуться при виде шагающих в ногу прусских солдат. Столь же бдителен Эйнштейн был и в политике. Он был готов дать отпор любой тирании, подавляющей свободомыслие, от нацизма до сталинизма и маккартизма.

Свобода – это источник творчества, таково жизненное кредо Эйнштейна. “Развитие науки и созидательная активность личности, – говорил он, – требует свободы, суть которой – независимость мышления от ограничений, навязанных авторитетами или социальными предрассудками”. Поддержка – вот к чему должна, по его мнению, сводиться основная роль правительства. Оно же должно взять на себя образовательную миссию²¹.

Простой набор формулировок определял точку зрения Эйнштейна. Созидательность требует добровольности, а не подчинения правилам. Это требует воспитания свободомыслия и свободы духа, что в свою очередь требует толерантности. А фундаментом толерантности является скромность – уверенность в том, что никто не имеет права навязывать другим идеи и убеждения.

Мир видел много дерзких гениев. Особенность Эйнштейна в том, что его ум и душа умерялись скромностью. Он мог оставаться спокойным, будучи уверенным в правильности выбранного им курса, но одновременно смиренно благоговеть перед красотой творений природы. “Духовное начало проявляет себя в законах Вселенной – духовное начало, безмерно превосходящее человека, такое, перед лицом которого мы со своими скромными возможностями должны испытывать чувство смирения, – писал он. – В этом смысле занятие наукой вызывает особого рода религиозное чувство” ²².

Для некоторых людей свидетельством существования Бога служат чудеса. Для Эйнштейна отсутствие чудес было проявлением божественного провидения. То, что космос постижим, что он следует определенным законам, достойно преклонения. Это определяющая черта “Бога, проявляющего себя в гармонии всего сущего” ²³.

Эйнштейн считал это чувство благоговения, эту космическую религию источником истинного искусства и науки. Именно это направляло его. “Когда я оцениваю теорию, – говорил он, – я спрашиваю себя: если бы я был Богом, я бы так устроил мир?”²⁴ Это было тем, что украшало его, человека, в котором так прекрасно переплелись самоуверенность и благоговение.

Он был одиночкой, глубоко привязанным к человечеству, бунтарем, одаренным благоговением. И так случилось, что одаренный богатым воображением, дерзкий клерк из патентного бюро стал тем, кто сумел распознать мысли создателя космоса, тем, кому удалось найти ключ к тайнам атома и Вселенной.

Первая страница рукописи “Основ общей теории относительности”,впервые опубликованной в 1916 г.