Римма Тихонова
22 ноября 2001 года. Нижний Новгород
Она сидела в машине, припаркованной около небольшого часового магазинчика на Рождественке, и делала вид, что читает газету. Впрочем, стекла в ее «Ауди» были затемненными, полупрозрачными, да и мало кто обращал внимания на женщину, одиноко сидящую в машине. Ждет кого-то – ну и пусть ждет. Не меня, да и ладно. Или наоборот – жаль, что не меня. Люди проходили мимо, люди уезжали на трамвае (рядом были две остановки номера первого, в направлении Московского вокзала и в противоположном, на Черный пруд), а Римма все ждала, ждала…
Она позвонила в ТЮЗ, но там сказали, что Никита уехал в какой-то ночной клуб, будет только ближе к вечеру, но вернется обязательно, потому что начнется монтировка нового спектакля. Против обыкновения, отвечала не женщина, которая отделывалась одним-двумя словами, отвечал мужчина, и Римме удалось его худо-бедно разговорить. Она сразу поехала в «Барбарис», поставила машину практически напротив входа, чтобы уж наверняка не пропустить Никиту, но прошло уже полтора часа, начинало темнеть, и Римма подумала, что ошиблась, примчавшись сюда. Ночной клуб – да мало ли их? Может быть, это та самая «Сладкая жизнь», оформлением которой хотел заняться Никита. Или вообще что угодно.
Главное, не войдешь же туда, не спросишь, здесь ли Дымов? Нет, естественно, она приехала сегодня из Соложенки в Нижний нарочно ради того, чтобы встретиться с ним и поговорить еще раз, но их встреча не должна произойти в людской толчее. Римма слишком многого ждала от нее. Слишком большую ставку на нее делала.
Напряжение грызло ее. Даже лоб ломило от усилий всматриваться в наступающие сумерки. Вход в «Барбарис» рябил флюоресцирующими гроздьями цветов, размашисто нарисованными на затемненных окнах. Столбики у входа были обвиты гроздьями ягод-фонариков, в асфальт тоже вмонтированы разноцветные лампы. Необыкновенно красиво, ярко, необычно. Оазис света на этой шумной, распутной – и в то же время унылой улице. Если оформление входа придумал Никита, он и в самом деле хороший дизайнер.
А впрочем, не все ли ей равно, хороший ли он дизайнер, хороший ли художник, хороший ли человек? Ее любовь, напоминающая наваждение, порчу какую-то, алкала только его тела, его живой молодости, и Римма иногда с ужасом видела в зеркале эти темные, алчные круги, обведшие ее глаза: у нее был вид ненасытной вампирши, которая умирает без глотка теплой крови. В лучшем случае – человека, который лишен лекарства, необходимого для спасения его жизни…
Ну что же, бывает, видимо, смертельная, неизлечимая болезнь души – так же, как и тела. Для тела это – туберкулез, к примеру, рак, ну СПИД, да мало ли что! Для души – неутоленная страсть.
Забавно. Если рассказать про этот темный огонь, который ее пожирает, десятку людей, вряд ли хоть один человек из этого десятка ей посочувствует. Особенно узнав, кто она, как живет. Небось еще скажет: «С жиру бесится!» Но ведь точно так же можно сказать о человеке, который из-за мучительных болей в желудке не может есть жирное мясо. Или макароны, или свежий хлеб. Однако к физическим недомоганиям люди отчего-то относятся с большим уважением и пониманием, чем к страданиям душевным. Тем паче – сердечным. Тем паче – к мучительным страданиям женщины. Все проходит, все кончается… А если – нет? От любви не умирают… А если – да?
Она так долго смотрела на вход в «Барбарис», что, кажется, уже знала наизусть каждый разноцветный фонарик, каждый нарисованный цветок. Но только сейчас заметила под навесом темный глазок телекамеры. Показалось, объектив устремлен прямо на ее машину. Вдруг Никита сейчас сидит где-нибудь в офисе охраны – или где там установлен пульт – и с тоской смотрит на «Ауди»? И мечтает, чтобы эта надоеда поскорее умотала отсюда. Потому что ему надо в театр, у него тысяча дел, и меньше всего ему хочется встречаться с этой приставучей шлюхой!
Римма нервно потерла горло. Да и в самом деле, не уехать ли? Ну… разве что еще немножко подождать?
В эту самую минуту открылась дверь, и на пороге клуба появилась женщина в короткой оливковой курточке и модных, сильно расклешенных брючках. Свет фонарей заиграл на ее тщательно постриженных и уложенных темно-рыжих волосах. Она вытянула вперед затянутую в перчатку руку с пультом, и черный «Мерседес», стоявший неподалеку от Риммы, отозвался радостным урчанием, словно огромный кот, завидевший хозяйку.
Жанна, это была она, рыжая красотка, жена хозяина «Барбариса». А вслед за ней на пороге появился темноволосый парень в короткой синей стеганой куртке.
Никита!
Римма рванулась было вперед, но замерла, увидев, что он переходит улицу вслед за Жанной и оба садятся в «Мерседес». Жанна – за руль, Никита – рядом. «Мерс» сполз по боковому проулку на Нижне-Волжскую набережную. Римма, от неожиданности замешкавшаяся, ринулась следом. Потом обе машины обогнули поворот, поднялись в гору, на площадь Минина, пронеслись по Варварке и через площадь Свободы вывернули на Ошарскую. К ТЮЗу.
Ревнивая дрожь, колотившая Римму всю дорогу: куда Жанна везет Никиту? Уж не к себе ли домой? Не к нему ли домой?! – малость поутихла. Хозяйка «Барбариса» всего-навсего любезно подвезла своего дизайнера к театру.
Римма мягко объехала «Мерседес» и остановилась как раз перед ним. Обернулась. У нее-то заднее стекло темное, а у «мерса» лобовое – прозрачное. Ей видно Жанну с Никитой, а им ее – нет.
Впрочем, им совершенно не до нее. И не до синей «Ауди», остановившейся в нахальной близости. Сидят, уставились друг на друга. Жанна что-то говорит – так оживленно и темпераментно, что ее лицо, поминутно меняющее выражение, кажется гуттаперчевым. Дерзко улыбается большим темно-розовым ртом. Никита смотрит чуть исподлобья – не поймешь, то ли чуть испуганно, то ли просто выжидает: что она будет делать дальше?
Ну вот и дождался – Жанна протянула руку, коснулась подбородка Никиты, потом затянутые в черную перчаточную кожу пальцы скользнули по его щеке, легли на шею, запутались в темных завитках отросших волос, властно повлекли к себе его голову.
Губы их ближе, еще ближе…
Римма резко отвернулась. Нажала на газ, послала машину вперед.
Вот и все. Она просто хотела узнать, хотела узнать… хотела узнать, остался ли еще хоть один просвет, хоть одна, последняя лазейка.
Узнала.
Нет. Не осталось ничего!
…Если бы она задержалась еще на полминуты, она бы увидела, как Никита смущенно чмокнул Жанну в щеку и, выскользнув из машины, побежал к крыльцу ТЮЗа.
Жанна обиженно поджала губы, но тотчас пожала плечами и засмеялась. Ну нет так нет. Не очень-то и хотелось!
Но Римма этого уже не видела. Она на полной скорости выехала с Ошарской на Белинку, там развернулась и опять же по Ошарской доехала до Черного пруда. По Октябрьской поднялась как могла ближе к Покровке, поставила машину возле магазина «Техникс» – выше машинам было запрещено подниматься, там трамвайная остановка, – и пешком дошла до магазина «Русская старина», благо он помещался сразу за углом.
Филипп Алимович был на месте, и Анечка тоже. Они просияли, увидев Римму.
– Что-то вас не видно на занятиях! У нас новая программа, – весело сказала Анечка. – Ох и трудная! Особенно для пятого тренера.
Римма с некоторым усилием поняла, о чем говорит Анечка. Ну да, в их секции шейпинга новая программа. Очень хорошо. Большое счастье! Ну просто огромное.
Она надеялась, что ее улыбка выражает ошалелый восторг – обижать простодушную толстуху не хотелось.
Филипп Алимович, впрочем, оказался более проницательным и посмотрел на Римму с некоторой тревогой:
– Какие-то проблемы?
– Да так, ничего, простудилась немножко, – ответила она со всей возможной небрежностью, понимая, что, если сказать – нет, все в порядке, он не поверит, по ней видно, что никакого порядка нет. А вот ссылка на простуду – причина более чем уважительная и всем понятная.
– Луковицу надо класть под подушку, – посоветовал Филипп Алимович. – Обыкновенную луковицу, неочищенную, конечно, чем больше она будет, тем лучше, в сторонку положите, чтобы голове не мешала, и всю зиму болеть не будете.
– Всю зиму! – усмехнулась Римма. – Куда мне столько! На мой век здоровья и без луковицы хватит. А у вас… все готово?
– Конечно, – кивнул Филипп Алимович и вынул из внутреннего кармана пиджака два узеньких длинненьких сверточка в папиросной бумаге. Развернул их на прилавке – и даже Римма не сразу смогла отличить подделку от оригинала.
Некоторое время смотрела на них, как завороженная, то развинчивая, то снова собирая две авторучки, абсолютно похожие друг на друга. Коллекция «Паркер Дуфолд». Жемчужного оттенка корпус с черными узорами. Перышки – совершенно как чистое золото. И черный упор для пальцев. И очаровательная черная окантовка на концах ручек. О-бал-деть.
Римма не поскупилась на выражение восторга. Оставила великому мастеру оговоренные сто долларов, забрала заказ и вышла из магазина.
К машине возвращаться не стала – пробежала полквартала пешком и вошла в дом, где жил Григорий. Дома его сейчас быть не могло, но все же Римма предварительно – просто так, для страховки – позвонила по его домашнему номеру. Звонить пришлось из автомата – ее мобильник так и остался в Советском отделении милиции, а новый покупать она не стала. Какой смысл?
На звонок никто не ответил – что и требовалось доказать. Она поднялась на третий этаж, отомкнула замки, отключила сигнализацию. Не разуваясь – в квартире по-прежнему царил несусветный беспорядок, Григорий на все явно махнул рукой, словно бы теперь, когда их размолвка углублялась с каждым днем, жил по принципу «чем хуже, тем лучше», – пробежала в его спальню. Вынула из шкафа, из нижнего выдвижного ящика, коробку с коллекцией и вставила в пустое гнездышко одну из ручек «Паркер Дуфолд».
Григорий явно не заметил, что одной из ручек нет. Иначе уже давно поднял бы тревогу, извел бы Римму звонками, не видела ли она, куда запропастилась жемчужина его коллекции. Все-таки он изрядно охладел к своим ручкам, раньше дня не мог прожить, чтобы не полюбоваться ими, а теперь неделями не притрагивается. На это Римма и рассчитывала. В принципе, можно было и дальше полагаться на авось и не ввязываться в эту затею с копией, но ведь пропажа могла обнаружиться в любой момент. Нет, этак ее затея будет с самого начала обречена. Все должно быть сделано чрезвычайно тщательно. В конце концов, она Дева, а Деве полагается быть скрупулезной и аккуратной.
Ладно, коли полагается – такими и будем!
Римма убрала коробку туда, где она лежала, окинула комнату прощальным, но довольно-таки равнодушным взглядом, лишь на секунду засмотревшись на тяжелые белые тюлевые шторы, за которыми шумела Покровка, – и, снова включив сигнализацию, ушла так же незаметно, как и пришла. Еще одну вещь, которая интересовала ее в этой квартире, она унесла в тот же вечер, когда встретилась в маршрутке с Костей. В тот же вечер, когда поняла, что у нее нет другого выхода, когда придумала свой план. Все это время Римма оттачивала его, продумывала снова и снова, и вот, кажется, настало время, когда надо решаться…
Ну что же. Сегодняшняя попытка увидеться с Никитой означала, в сущности, шаг назад. А обратной дороги, оказывается, нет.
Какое облегчение, что больше нечего ждать, нечего решать, нечего выбирать! Осталось только одно испытание – завтрашняя встреча с Григорием. Хорошо, если бы без нее можно было обойтись. Но нет, никак.
Выйдя на Покровку, она снова позвонила из автомата по домашнему телефону Григория и надиктовала на автоответчик настоятельную просьбу завтра непременно, непременно приехать днем в Соложенку.
Обязательно. Это очень важно.
Приедет. Она знала, что Григорий приедет. Он ведь готов на все, чтобы преодолеть стену, которую Римма воздвигла между ними. Григорий и не подозревает, что ему предстоит увенчать это строение последним, завершающим кирпичиком.
Но это все – завтра. 23 ноября.
