Вместо эпилога

Юля встретилась с Вероникой Льдовой в летнем кафе.

– Знаете последнюю новость? – Вероника дрожащей рукой достала сигарету, но потом, сломав ее, бросила в пепельницу. – Про Тамару Перепелкину?

Юля, которая уже упустила инициативу разговора и теперь не представляла себе, как же она сейчас будет переходить от сплетен и новостей к самому главному, ради чего они и встретились здесь, на нейтральной территории, покачала головой: она не знала.

– Перепелкина вышла замуж за друга ее отца, некоего Сперанского, и они уехали в Египет. Не знаю уж, почему именно в Египет, но думаю, чтобы быть подальше от всех. Тамара красивая девочка, развитая, думаю, что они будут счастливы. – Вероника улыбнулась одними губами, словно актриса, которую заставили выйти на сцену в день смерти близкого человека и играть комическую роль.

– Разве физическое развитие – залог счастья? – попыталась поддержать разговор Юля.

– Да нет, она развитая не только в физическом плане, но и в интеллектуальном. Я слышала, что она и до Сперанского встречалась с мужчинами, но не осуждаю ее за это. Каждый волен выбирать себе путь, как ни банально это звучит. Я вот, например, тоже знала, на что иду, выходя замуж за Льдова. Ему очень подходила и до сих пор подходит эта холодная фамилия. У него вместо сердца – ледышка, как в сказке Андерсена. Вот и мы с Вадькой жили как в сказке, но только очень холодной… А что же вы молчите про Корнилова? Они же с Людой Голубевой тоже куда-то уехали, не за границу, конечно, а в какой-то пансионат на Волге или в деревню… Муж у нее – мерзавец, она так измучилась с ним. Люда – личность неординарная, она большая умница, но ей необходимо надежное мужское плечо. Я буду рада, если она уйдет от мужа и останется с Корниловым. Он хоть и мрачный с виду дядька, но обаятельный, добрый. Юля, я чувствую, что вы хотите сказать мне что-то очень важное… Говорите, я готова выслушать ПРАВДУ. Тем более что никаких иллюзий относительно своего сына я никогда не строила – я его слишком хорошо знала. – Вот теперь Льдова закурила.

– То, что я сейчас расскажу вам, Вероника, лишь мои предположения. И если вы будете настаивать, то я дам им ход и все проверю. Но вы сначала послушайте, а потом решайте, стоит это делать или нет… Вы – мать, и всегда будете оправдывать поступки своего сына.

– Я уже подготовилась к самому худшему. Постараюсь быть объективной… – Вероника щурилась на солнце и то и дело поправляла развевающиеся на ветру волосы. Сидящие за соседним столиком мужчины с интересом поглядывали на серьезно разговаривающих молодых женщин. – Давайте возьмем кофе с коньяком… А то меня что-то колотит…

– Конечно… Так вот. Вы были правы, когда подумали, что причину убийства Вадика надо искать в той самой поездке в Москву… Дело в том, что среди его одноклассников и одноклассниц была одна девочка, не состоящая в их группировке… Вы же понимаете, о чем я говорю? Из скромной семьи, хорошая девочка, воспитанная, и все такое… Она была девственницей. И этот факт не давал покоя вашему сыну. Он поклялся перед СВОИМИ, что лишит ее девственности уже осенью, и сказал ей об этом. У девочки был нервный стресс, но она так никому ничего и не рассказала… Между тем Вадик не шутил. Он неоднократно подкарауливал ее в тихих местах – за школой, например, в ее же подъезде, вечером возле дома, когда вокруг ни души, – и требовал от нее откупного. То есть денег или то, что можно продать, чтобы выручить деньги. И девочка приносила ему мамины украшения, словом, все самое ценное, что было в семье. Отца у них нет, поэтому просить защиты ей было не у кого. А мать постоянно болела и подолгу лежала в больнице. И вдруг – эта недорогая поездка в Москву. Мама сама настояла, чтобы дочка поехала и немного развеялась. И она поехала.

– Как зовут девочку? Я ее знаю?

– Вера Корнетова…

– Вера? Я помню ее, такая высокая, тоненькая, с большими темными глазами. И что же?..

– Проводница вагона, в котором ехал класс, заглянув в одно купе, где были как раз ваш Вадик и парень, по описанию похожий на Олеференко, увидела следующую картину… Девочка – а это была Вера Корнетова – стояла на коленях перед Вадимом, и сами понимаете, что он ей делал, в то время как Олеференко держал ее за волосы… Девочка потеряла сознание после того, как проводница, увидев эту картину, закричала, обозвала парней самыми последними словами и, конечно же, кинулась к классной руководительнице, едущей в другом купе… Но развития эта история, как ни странно, не получила. Ларчикова постаралась замять этот инцидент. Никто не был наказан. А Вера после этой поездки стала реже появляться в школе. У них в классе есть еще одна девочка – Жанна Сенина. От нее я узнала, что было потом. Вадик не отступался от задуманного и несколько месяцев, вплоть до апреля, терроризировал Веру, звонил ей, говорил разные мерзости, а потом, в присутствии как раз Жанны Сениной, сказал ей, что если она не придет пятого апреля в кабинет географии и не отдастся ему, то они ее вместе с Олеференко и Горкиным затащат в посадки и сделают с ней то же самое, что и с интернатской девчонкой… И они бы сделали это, тем более что ваш сын, не имея ни прав, ни паспорта, уже спокойно разъезжал на отцовской машине… И тогда Жанна Сенина, девочка, о которой все в школе отзываются как о самой жестокой и распущенной в классе, вдруг пожалела Веру и написала записки Голубевой и Драницыной, в которых от имени Льдова приглашала их в тот же вечер в кабинет географии. Она даже не стремилась подделать почерк, а написала печатными буквами на авось. Она понимала, что Вера придет из страха перед будущим, перед перспективой быть изнасилованной сразу тремя одноклассниками. И она пришла, но только не в пять, а на полчаса позже. Почти одновременно с Голубевой. Потому что раньше всех пришла Оля Драницына. Они целовались с Вадиком, когда их увидела Голубева. Она разрыдалась и выбежала из класса… Оля, рассмеявшись, сказала, что она все поняла, что Льдов разыграл их, и ушла, договорившись встретиться с ним на следующий день на квартире Иоффе…

– И обо всем этом знала Жанна?

– Да, представьте! А потом, дождавшись, когда девочки уйдут, в кабинет вошла Вера… Ваш сын курил возле открытого окна и разговаривал с нею даже не поворачивая головы. Жанна Сенина, которая подсматривала за ними в замочную скважину и которая, как она мне призналась, была готова вступиться за Веру, глазам своим не поверила, когда Вера достала из пакета, из обычного полиэтиленового цветного пакета, топор и, продолжая разговаривать с Вадимом…

– Подождите… Вы соображаете, что говорите?! Вера?! Это она?.. – Вероника дрожащей рукой достала из сумочки пачку сигарет, извлекла одну и закурила в сильнейшем волнении.

– Да. Он приказал ей запереться на швабру (что она, кстати, и сделала) и начать раздеваться. А Вера, ухватившись за топор обеими тоненькими руками, подняла его над своей головой и опустила… Жанна не могла отойти от двери – она словно приросла лбом к скважине… ОНА ВСЕ ВИДЕЛА. Потом Вера взяла тряпку, которой стирают с доски мел, протерла топор и выбросила его из окна, предварительно высунувшись и убедившись, что там, на газоне, никого нет… Я спросила Жанну, какое же у Веры при этом было лицо, и знаете что она мне ответила?

Вероника сидела, опустив голову и прикрыв ладонью глаза.

– Она сказала, что у Веры НЕ БЫЛО ЛИЦА. Там был только «белый страх». Она так и сказала… Жанна Сенина… Потом она убежала, чтобы Вера ее не увидела, а сама Корнетова вышла из класса и пошла домой. В тот же самый день они с матерью уехали в деревню, к родственникам. Насовсем. Я принесла список тех, кто заходил в тот день в столярку… Видите: «Корнетова пришла за скалкой»… Мальчики на «трудах» вытачивали на станках скалки. Преподаватель не заметил, что она взяла еще и топор… Конечно, никто не обратил внимания на… девочку…

– А Голубева? Значит, это не она была свидетельницей? Значит, ее не убили?

– Нет, она не хотела отравиться до смерти, хотела просто попугать Льдова, чтобы он обратил на нее внимание, но не рассчитала… И это мне тоже, представьте, сказала Жанна Сенина. А она слышала это от самой Наташи, которая просила ее раздобыть немного димедрола или другого снотворного. Вы можете мне, конечно, не поверить. Но я… я была у Корнетовых, ездила к ним в деревню…

Юля побывала там вместе с Харыбиным и разговаривала с матерью Веры. Они представились социальными педагогами, прибывшими из областного центра для составления списка малообеспеченных детей. Говорили ни о чем и обо всем… Юля спросила, как учится Вера в новой школе, и услышала: «Отличница». А ведь когда она подъезжала к дому Корнетовых, то, представляя себе разговор с ее матерью, больше всего боялась услышать, что Веры больше нет, что она умерла… Или кричит по ночам.

– Ну и как там она? – спросила Вероника, закуривая следующую сигарету.

– Жизнь продолжается… Теперь, когда вы все знаете, сами решайте, что делать…

– А что Пермитин, – Льдова неожиданно отошла от темы, – этот убийца? Его схватили?

– Нет… Он сбежал… Объявлен в розыск.

Юля вспомнила, как нервничала, когда люди Корнилова вместе с прибывшим подкреплением прочесывали посадки вдоль трассы, ведущей из аэропорта в город, чтобы найти могилу настоящих Пермитиных, и как вздохнула облегченно, когда захоронение было найдено: она оказалась права. Ее версия, над которой она работала беспрестанно, не посвящая в нее (из-за кажущейся абсурдности!) НИКОГО, оказалась единственно верной. Никто не знал, сколько труда она положила на то, чтобы разыскать газеты с упоминанием поселка Дражный. И если бы не Соболев, который так поддержал ее и помог конкретными делами, причем не задавая лишних вопросов, навряд ли ей удалось бы собрать столько материала для обвинения Ирганова. Ведь только узнав об украденных самородках, она начала строить свою версию.

– Но его все равно найдут… – Юля не могла сказать правду.

Ирганов был схвачен в аэропорту Домодедово спустя три дня после того, как с помощью Харыбина и Корнилова было возбуждено уголовное дело против «гр. Пермитина М. Я.». Возможно, Бурмистров так и вставлял бы палки в колеса, тормозя следствие и пытаясь отвести подозрения от «Пермитина», и без того принесшего ему великое множество хлопот, если бы не приехавшая из Москвы столичная группа следователей, занимающихся делом чеченской террористической группировки, на которую работал и Ирганов. Под таким нажимом не выдержал и могущественный покровитель преступника (лицо, судя по степени давления на высшие чины областного УВД, второе или третье после губернатора) – ловушка, дверцу которой долгое время держали открытой, наконец захлопнулась…

Юля не рассказала Веронике о поимке Ирганова, поскольку эта информация держалась в секрете и в интересах следствия не подлежала разглашению.

– А как Оля Драницына?

– Поправляется.

– Охрану сняли? Или ее не снимут, пока не схватят Пермитина?

– Нет, не сняли… – Лгать было трудно, тем более что Вероника смотрела прямо в глаза.

И вдруг:

– Как она учится? – Льдова подняла на Юлю мокрые от слез глаза и прикрыла ладонью дрожащие губы. – Как учится эта… Вера Корнетова?

– Отличница.

– Ну и слава богу… Закрываем дело. Это все, что мне хотелось узнать. И не трогайте девочку. Это возможно?

– Как скажете… – прошептала Юля.

Поезд увозил Юлю в Москву, к маме. Вот и еще одно расследование позади. Позади, как вся ее прошлая жизнь, полная переживаний, непонятных чувств и бесчисленных вопросов. Она даже не осталась на свадьбу Крымова – не смогла. И с Харыбиным не попрощалась как следует – тоже смелости не хватило. Только Шубин, милый Шубин проводил ее на вокзал и посадил на поезд. Он был удивлен, когда узнал, что она никому не сообщила точную дату своего отъезда.

– Как ты могла? – только и спросил он.

– Не люблю прощания-расставания. Я так устала от всего, что хочется побыть одной. Ты не обижайся… – Она поцеловала его в губы, как раньше. Теперь, когда поезд должен был вот-вот тронуться, она позволила себе это. Она целовала Шубина, ласкала его, как если бы еще любила. Но это была не любовь, а нечто другое, но тоже большое и настоящее. Она благодарила его за его любовь, за преданность и понимание.

Поезд тронулся – Игорь едва успел спрыгнуть на перрон.

Юля разрыдалась, глядя на него, бегущего за поездом, за нею, за ускользающим счастьем…

Немного успокоившись, она вдруг поняла, что в купе совсем одна – без соседей. Это было как подарок.

Она села, достала из сумочки пудреницу и посмотрела на себя в зеркальце. Черные потеки туши под глазами, распухший нос и размазанная помада… Да, в таком виде можно обниматься только с мамой.

В купе постучали.

– Войдите.

Она даже не посмотрела, кто вошел, а машинально протянула деньги за постель и билеты. На пальце ее под лучами солнца сверкнуло кольцо с бриллиантом, то самое, которое Харыбин ей подарил еще там, в Петрозаводске, и которое она, конечно же, не выбросила – в канализационную решетку полетела лишь красная сафьяновая коробочка… Она улыбнулась, вспомнив выражение его лица…

– Значит, так, – неожиданно услышала она и, резко повернув голову на знакомый голос, не поверила своим глазам: с Харыбина градом катился пот, рубашка на груди и под мышками потемнела, – у меня мало времени. Сейчас будет переезд, за ним станция Анисовка, где поезд остановится всего на одну минуту и только для нас, ты все поняла? Где твои чемоданы? Пошли к выходу, проводницу я уже предупредил… Через два часа самолет в Москву. Я тебе по дороге все объясню… – И вдруг, повернув ее к себе и внимательно посмотрев в ее глаза, спросил: – Ты плакала?

Но она так и не смогла ему ничего ответить: откуда-то издалека до нее донеслись выворачивающие душу звуки марша Мендельсона, и она УВИДЕЛА замутненную картинку – проплывающую в замедленном движении свадебную процессию с сонмищем расплывчатых лиц и белым облаком вместо невесты и Крымова в черном костюме и почему-то черных перчатках… Он что-то кричал сквозь стук колес, звал кого-то… И вдруг совсем близко, опаляя ее своим горячим дыханием, прошептал возле самого уха: «Привет, Земцова. Я чуть с ума не сошел…» И звуки искаженного синкопами марша, стук колес, биение сердец и его, Крымова, грустные глаза… полные слез.