АВГУСТ 2001 ГОДА, НИЖНИЙ НОВГОРОД
– У тебя денег, случайно, нет? – спросила Нина, лениво проводя пальцем по груди Александра. – А, май лав? Как насчет маленькой денежки для твоей хорошей девочки?
– На мороженку? – отозвался Александр, убирая ее руку (он боялся щекотки) и изо всех сил стараясь говорить спокойно, хотя в душе мгновенно взвились вихри. Не в деньгах было дело, не из-за них он завелся с пол-оборота… хотя нет, именно из-за денег. Вернее, из-за этой Нинкиной манеры начинать подобные разговоры тотчас после любви. Как будто она не понимает, что так могут вести себя только продажные женщины? «Я тебе дала, а теперь ты мне дай». Хоть бы какие-то приличия соблюдала, что ли… Не могла подождать даже полчаса, когда они встанут с постели и, подобно добропорядочной семейной паре, усядутся пить чай? Но в том-то и дело, что они не добропорядочная пара, даже любовниками их трудно назвать в полном смысле слова… нет, они просто знакомые, которые встречаются не по любви, а вот именно что для спорадического трахен-бахена. Как выражаются в народе – когда приспичит. Ни того ни другую эти поцелуи во имя исполнения некоего обряда прелюдии или вымученно-ласковые слова особо не заводят.
Оба спешат поскорее перейти к делу, но после некоторых торопливых телодвижений вздыхают с явным облегчением не из-за того, что достигли наконец блаженства, а просто потому, что дело сделано и можно не играть друг перед другом в какие-то чувства, не изображать влечение – лучше полежать, отдохнуть, потом принять душ, попить чайку, уже с трудом сдерживая желание поскорее расстаться – и наконец разбежаться до следующего «когда приспичит», а это может произойти через неделю, через две, три, через месяц, а то и больше. Как-то раз они не встречались месяца три. И ничего, никто особо не страдал в разлуке. «И все же… если хоть изредка изображаем некое подобие любви, значит, должны соблюдать определенные приличия, – тоскливо подумал Александр. – Чтобы хотя бы друг перед другом стыдно не было».
Ага, приличия! Не в приличиях дело. Тебе не хватает романтики. Вернее, этой самой любви… не количества и качества фрикций, а именно любви!
Ну и что? Мало ли кому чего не хватает? Тебе – любви, Нинке вон – денег…
– Сколько тебе надо? – спросил он, изо всех сил пытаясь скрыть затаенную обиду.
– А у тебя сколько есть?
У Александра было пятьсот рублей и еще те две зеленые бумажки по сто, полученные нынче ночью. Вот интересно, позвонил бы он сегодня Нинке, зазвал бы ее в койку, если бы не было ночного приключения и этих двух женских фигур, одинаково стройных, высоких, одной – со сверкающим золотом волос, другой – со смоляной косою? Они были словно день и ночь и звались удивительным именем Анна-Марина…
Стоило их вспомнить – и его снова пробрала дрожь подступающего желания. Встал, набросил тонкий штапельный халат, чтобы Нинка не увидела этого – ведь не ее он захотел так внезапно, зачем же отводить ей роль куклы из секс-шопа, а точнее, подобия латексной вагины?
– Сколько есть? Пятьсот рублей, – буркнул он, вдруг решив, что не только не скажет ей про доллары, но даже и тратить их не будет. Самое правильное было бы их вернуть, но стоит только представить, как глупо это будет выглядеть… Нечего кривить душой: даже если потащишься делать такой нелепый жест, только лишь для того, чтобы увидеть сам знаешь кого. Но во-первых, не факт, что увидишь, – скорее всего охранник Серега и за ворота не пустит, а во-вторых, ночь с ее тайнами – это одно, день – другое, он несет иной раз такие разочарования… Нет, деньги возвращать – кретинство. Если они так уж разъедают твое самолюбие, то пусть валяются. Как говорится, на черный день. Кушать баксы не просят, а черный день однажды и в самом деле может наступить.
– Пятьсот? До какого? До двадцатого? – Нина чуть нахмурилась, как бы рассчитывая в уме. – Ладно, дай мне триста пятьдесят, поделим по-братски.
Спасибо, что хоть все не потребовала, смиренно вздохнул Александр. Все-таки до двадцатого, то есть до зарплаты, еще жить да жить. Но все равно, он отдал бы ей все, что ни попросила бы. От стыда за себя, за то, что позвал сегодня, звал раньше… за то, что не хочет больше звать, но, может быть, не удержится. Вообще-то, по-хорошему, Нинка девчонка нормальная, а если в постели лежит бревно бревном, так, может, в этом прежде всего Александр и виноват? Но что поделаешь, если в ее присутствии ничего особенного с ним не происходит? Не звенит …
– Тогда тебе придется подождать, я спущусь вниз в магазин, разменяю. Пятисотка моя одной бумажкой.
– Разменяй, – согласилась Нинка.
– Только сначала в душ забегу.
– Ага. А я пока чайник поставлю.
Александр включил газ, подождал, пока раскочегарится колонка – он любил очень горячую воду, – и влез в ванну. Задернул шторку, направил на себя душ – и подумал философски, что разрядка, даваемая женщиной, – это всего лишь разрядка, снятие статического электричества, а наслаждение – вот оно, эти почти раскаленные струи, омывающие тело, горячий пар, ощущение легкости и чистоты…
– Сашка-а! О-ой, нет, не надо, что вы…
Истерический крик Нины, потом захлебывающаяся скороговорка, потом поток прохладного воздуха, ворвавшийся в горячий кокон, которым только что был окутан Александр, – кто-то резким рывком отдернул пластиковую шторку… и тотчас он увидел, кто это.
Невысокий, широкоплечий, чем-то смутно знакомый парень – совсем молодой, небось не больше двадцати лет, но весь какой-то потрепанный жизнью, про таких говорят: «Битый-перебитый!» – держит перед собой Нину, безжалостно заломив ей руку. В руке – пистолет, дуло уперто Нине в висок, как будто мало этой вывернутой руки, которую и сломать можно, если силу приложить.
Взгляд Александра скрестился со взглядом светло-карих насмешливых глаз – этому типу с пистолетом было весело! – и он мгновенно понял, что попытка хлестнуть его струей горячей воды из душа будет напрасной: он просто-напросто прикроется Ниной.
– Саша, ой, Саша… – стонала она, заводя от боли глаза.
Жалость, бешенство, стыд – велика радость стоять перед этим незнакомым в чем мать родила! – все смешалось, перехватило горло.
– Отпусти ее, чего надо? – с трудом выдавил Александр.
– Вылезай и не дергайся. Шаг вправо, шаг влево… – ухмыльнулся парень, с мужским, каким-то соперничающим любопытством меряя взглядом чресла Александра. Точно так же в бане мужики исподтишка косятся друг на друга – не без ревности: у кого это больше, толще, длиннее? Вообще-то Александру стыдиться в этом смысле было нечего, но сейчас его охватило форменное бешенство!
– Нормального мужика не нашли, педика прислали? – спросил он, нарываясь, конечно, однако не в силах сдержаться.
Против ожидания парень не оскорбился – снова ухмыльнулся:
– А почем ты знаешь, что меня кто-то прислал? Может, я сам пришел на тебя поглядеть?
И при этих словах смутные догадки, бродившие в голове Александра, внезапно оформились в четкий, накрепко запомнившийся образ. Он уже видел этого парня – правда, ни цвета глаз, ни цвета волос, ни даже черт лица толком не рассмотрел, дело происходило ночью, однако было что-то неповторимое, запоминающееся в голосе, в повадках, в манере поводить широкими, накачанными плечами. Тем более что встреча произошла меньше суток назад. Никак не мог Александр забыть Серегу, охранника-»качка» с загадочной дачки человека, который носил намертво приставшую к его лицу бронзовую маску Аддисоновой болезни!
– Узнал? – удивился Серега, которому нельзя было, конечно, отказать в проницательности. Вот ведь, сразу приметил эту искру, мелькнувшую во взгляде Александра. – Да, не зря он тебя испугался!
– Это он тебя послал, значит?
Им не было нужды уточнять, о ком идет речь.
– Да.
– Зачем? – И тут же мелькнул в голове ответ на вопрос, но ответ сей был настолько нелепый, настолько безумный, театральный, нереальный, что Александр не нашел ничего лучшего, как прикрыться злой иронией: больше-то ведь нечем было! – Витек живой еще? Моя очередь первая?
Серега расплылся в ухмылке:
– Не трясись… не бойся. Если б надо было тебя убрать, ты и не заметил бы, кто тебя в совок замел. Я б тебе не дал такой возможности – заметить. Я сейчас по-дружески пришел, просто так – совет тебе дать: ты помалкивай, понял? А то сюжет будет разрабатываться по классической схеме: девочку твою разложат и отработают так, что потом проку с нее никакого не будет. – Он оттолкнул Нину в угол, к стиральной машине. – А девочка хорошая, неужто не жалко?
Девушка упала на колени, скорчилась, обхватив голову. Рубашка Александра, которую она набросила, когда, очевидно, ринулась так опрометчиво открывать дверь на звонок, едва прикрывала тугой задик.
– Тебе в задницу тоже хорошего ерша загонят, – продолжал стращать Серега, – ну и так далее…
Улыбка не сходила с его круглого, простецкого, можно сказать, даже привлекательного лица, но глаза похолодели, из чего следовало сделать вывод, что он говорит серьезно.
– Тебе не трахали еще, нет? – спросил он с доброжелательной улыбкой. – Мама дорогая, скольких я таких, как ты, Машками сделал на зоне – не сосчитать. Что характерно, некоторым нравилось. Ей-богу, не вру! Сначала вроде даже в петлю готовы, а потом в тако-ой вкус входят! О вкусах, как говорится, не спорят…
Александр медленно, вкрадчиво улыбнулся.
– Слушай, а ведь я тебя знаю, – сказал негромко.
– Понятно, знаешь! – хмыкнул Серега. – Ого, как ты ночью глазками шнырял! Приметливый, это я сразу просек.
– Нет, я тебя еще раньше видел, не только вчера ночью.
– Как это ты мог меня видеть? – озадачился Серега. – С кем-то путаешь.
– Да ничего я не путаю, – спокойно ответил Александр, глядя ему в глаза. – У меня абсолютная память на лица. Виделись мы на Первое мая. Я тогда в линейной дежурной бригаде работал, мы приехали на вызов к двум педикам, которым мало было собственных палок, так один другому взял да и засунул уполовник в задницу. От чувств-с, как Миша Бальзаминов говорил. Видел кино «Женитьба Бальзаминова»? Ну вот… засунул, значит. А уполовник-то с ручкой, возьми и застрянь. И никак его не вытащить. Вызвали «Скорую», а что мы можем в домашних условиях? Тут оперировать надо или не знаю что. Повезли страдальца в машине, а у нас тогда «Волга» была, ему там с этим крючком в заднице ни встать, ни сесть – от неосторожного толчка уполовник еще глубже загоняется. Поставили табурет сзади в салоне, на него раком взгромоздили парня, причем задница его с уполовником пришлась как раз напротив окна. Обычно из окон нормальные лица смотрят, на худой конец – собачьи морды, а тут что? Правильно, твоя жопа. Это ведь ты был, верно, Серега? Это ведь именно тебе друган для усиления чувств уполовник аж по рукоять засадил? Ты только скажи, без операции обошлось или все же резать понадобилось? Тебя – или уполовник пилили по кусочкам?
– Са-ша, не на-адо! – в голос завопила Нинка, сгибаясь уж вовсе в три погибели и закрывая руками голову.
«Не могу ее больше видеть, – с облегчением и тоской понял вдруг Александр. Нашел, конечно, время принимать судьбоносные решения!.. – Глаза б мои на нее не смотрели! Все, все кончено. Если выберемся из этого живыми, больше никогда ей не позвоню, слово даю!»
А шансы выбраться «из этого» живыми, судя по остекленевшим глазам Сереги, были равны нулю. А может, даже минус единице.
– Ты… что? Ты… что? – со свистом выдохнул Серега, как будто его внезапно поразил сильнейший приступ астмы.
– А что такое? Ты правильно сказал, о вкусах не спорят! – сделал невинные глаза Александр.
Пальцы Сереги нервически тискали рукоять пистолета. Но постепенно сознание возвращалось в остекленевшие светло-карие глаза, выражение их становилось осмысленным – злобным, ненавидящим, но контролируемо злобным, осмысленно ненавидящим.
– Спасибо за совет, – пробормотал он высохшими, побледневшими губами. – С уполовника мы и начнем, как только ляпнешь, где был сегодня ночью и кого видел. Понял? Кстати, можешь его уже сейчас покупать, уполовник-то. Вот, велено тебя профинансировать. – Он выхватил из кармана и швырнул на пол две зеленые бумажки. – Хочешь, все себе возьми, хочешь, водиле своему отдай. Чао!
И быстро вышел из ванной. Протопали его шаги за стенкой в коридоре, хлопнула входная дверь. Создалось впечатление, что Серега поспешил уйти, чтобы не сорваться, не нарушить приказа. Приказ ведь явно был – попугать, напустить страху, но никого не трогать…
Александр наклонился над раковиной и принялся плескать в лицо холодной водой. «Попугать, но не трогать, – повторял он. – Попугать, но не трогать…»
Очень хотелось убедить себя в этом. Хотелось самого себя заставить поверить, что он ничем не рисковал, мог сколько угодно издеваться над Серегой. Потому что если и было что-то в жизни, чего Александр совершенно не выносил, что могло заставить его рехнуться от злости, взбеситься до полной потери сознания и ринуться грудью на амбразуру, откуда строчил пулемет, – так это угроза. Любая угроза, особенно такое вот грубое, наглое давление, превращала его в берсерка – или некое осовремененное, чуть-чуть пообтесанное цивилизацией подобие этого обезумевшего викинга. Но сейчас он рисковал не только своей жизнью, а еще и жизнью Нины…
Словно услышав свое имя, девушка вдруг подхватилась с пола и уставилась на Александра стеклянными от страха и ненависти глазами.
– Убийца! – закричала она. – Ты понимаешь, что меня могли убить из-за тебя? Ненавижу! Ненавижу! Пропади ты пропадом!
Какие-то мгновения она качалась взад-вперед, нелепо размахивая руками, как если бы с трудом сдерживала желание наброситься на Александра и отхлестать его по щекам, потом с рыданиями бросилась вон из ванной. Он слышал, как она бегает взад-вперед, – Нина, очевидно, собирала свои вещи, одеваясь на ходу, – потом раздалось еще одно смешанное со слезами:
– Ненавижу! – и Нина, с очередным хлопком входной двери, вылетела из квартиры. Александру хотелось надеяться, и из его жизни…
Покачал головой, глядя на свое отразившееся в зеркале озлобленное, бледное лицо с потемневшими глазами. Бледный, как стенка, а щеки горят. Еще бы не горели, ведь словил-таки кайф!
Дурак, мальчишка, бретер! Ну да, ну да, Долохов, сидевший, свесив ноги, на подоконнике четвертого этажа и хлебавший из горла шампанское, одно время был его любимым героем. Только эти страницы из великого, ну слишком великого романа Л.Н. Толстого «Война и мир» он мог читать запоем, снова и снова. Это было в школе, в девятом классе, или в каком там проходят бессмертную эпопею? Номер-то класса он забыл, а вот жажду посидеть на подоконнике с шампанским – сыграть в этакую «русскую рулетку»! – сохранил в душе навсегда.
Его запросто можно было уговорить что-то сделать, но не заставить. И главное, без угроз, только без угроз! Угрозы в подобных ситуациях производили совершенно противоположный эффект.
Конечно, ни Серега, ни, тем паче, его бронзовый хозяин этого не знали и знать не могли. Но это уж их проблемы. Как говорят юристы, незнание закона не освобождает от ответственности!
