ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА
Добрые люди везде отыщутся, и на чужой роток не накинешь платок – это Анюта с малых лет знала. Она едва успела войти в автобус на автовокзале райцентра, как с заднего сиденья ей принялась неистово махать Катюша Перебывалова, тоже заманихинская, но пришлая и как бы временная, вместе с мужем жившая в деревне уж который месяц в доме больной матери, ухаживать за которой приехала сначала она из какого-то уральского городишки, потом мужа перетащила, а теперь поговаривала, что надо и свекровь перевозить вместе с детишками. Мать Катюшина была уже совсем плоха, но если сначала дочка мечтала продать дом и вернуться на Урал, то теперь ясно было, что родимые места ее притягивают больше, чем дальние. Анюта когда-то училась с Катюшей в одной школе, правда, Катерина была на пяток лет постарше и подругами они никогда не были, потом долго вообще не виделись, и Анюта вполне обошлась бы в жизни без новых встреч с Катюшей, которая и всегда-то любила посплетничать, а с годами обрела навыки записной ворошительницы чужих судеб. Ее хлебом не корми, только дай высказать человеку в лицо все, что она о нем думает, причем с такими участливо вытаращенными голубыми глазами, что даже не сразу можно было понять, что Катюша, оказывается, тебя поедом ест, да еще и причмокивает.
Анюта по своей воле никогда бы рядом с Катькой не села, но просто деваться оказалось некуда: автобус был переполнен, даром что это первый, самый ранний рейс (вблизи Заманихи располагались два пионерлагеря, турбаза, санаторий и дачный поселок). Стоять два с половиной часа в тесном, пропитанном бензиновой гарью, скачущем на ухабах «БелАЗе» – последнее удовольствие на свете. Да еще тяжеленные сумки с учебниками и гостинцами держать… А вот около Катьки каким-то чудом сыскалось свободное местечко – вернее, она его создала из ничего, как-то подвинулась, кого-то из соседей потеснила, на кого-то огрызнулась и заставила поджаться, так вот и удалось Анюте втиснуться бочком, а потом, когда дорога поневоле утрясла пассажиров, сидеть стало почти свободно, даже можно было откинуться на сиденье и чуточку подремать.
Но с Катькой как раз подремлешь! Стоило Анюте смежить веки, как Перебывалова начала молоть языком, да так громко, что невольно все окружающие прислушивались. Единственным способом ее утихомирить было подсунуться к ней поближе, глядеть ей в рот, ловить каждое слово и участливо кивать, показывая, до чего ты внимательно слушаешь, что Анюта и была вынуждена делать всю дорогу, пока сама себе не стала казаться кем-то вроде китайского фарфорового болванчика с вечно качающейся головой. Такой болванчик стоял в серванте у Анютиной школьной учительницы, Тины Ивановны, начиная туда-сюда качаться от малейшего движения близ серванта, и Анюте всегда бывало страшно, что его голова вот-вот отвалится, но шли годы, а голова все не отваливалась, поэтому Анюта в конце концов поверила, что и с ее собственной головой ничего не произойдет, если она будет кивать в такт Катюшиным словам. Да и тряска автобусная этому только способствовала.
Конечно, Катька была последним человеком, от которого Анюта хотела бы услышать о том, что произошло в Заманихе во время ее отсутствия, но выбирать не приходилось. И мучительней всего было то, что нужно скрывать ужас, который охватил ее при одной только мысли об опасности, угрожающей Петру, ненависть, которую она почувствовала к бывшей однокашнице, сделавшей ее горе и позор известными всем, кто ехал в автобусе и кто пытался прислушаться к Катькиному голосу, отнюдь не тихому…
А еще Анюта ощутила пугающую растерянность перед тем человеком, с которым ей вскоре предстоит встретиться и от него самого услышать, что он сделал из любви к ней и злобной ревности. Потому что она ни разу, ни на мгновение не усомнилась в том, что история эта с самого начала и до конца подстроена Ванькой Бушуевым. Еще месяц назад, после их последнего и очень резкого объяснения, когда Анюта вырвалась из его рук и суматошно свела на груди нечаянно расстегнувшуюся блузку, выпалив: «Никогда! Оставь меня в покое! Я другого люблю!», Ванька резко убрал руки за спину, словно еле удержался от искушения снова стиснуть Анюту в объятиях, а вернее, ударить по лицу или даже задушить (да уж, выражение лица у него было в эту минуту совсем не влюбленное и нисколечко не нежное!), а потом процедил, резко отделяя слово от слова: «Твой Петька – гад и сволочь последняя, а ты бисер перед свиньями мечешь. И я тебе это докажу! Потом спохватишься, да поздно будет». И с этими лютыми словами он повернулся и пошел вон, по-прежнему держа за спиной руки, так что Анюта могла видеть, что они стиснуты в кулаки.
«Докажу», – сказал Ванька… И вот доказал…
Сначала, с перепугу, Анюта подумала, что Петька уже за решеткой сидит, ждет, пока любимая девушка ему сухариков привезет, но Катюша, которая была не какой-то там болтуньей, но именно профессиональной сплетницей, то есть не просто языком молотила что ни попадя, а знала досконально, о чем говорит, сообщила, что да, было у Ваньки желание Петра посадить на другой же день после ограбления сберкассы, но воспротивился прокурорский следователь. Даром, что дружок Ванькин, а не по-приятельски поступил – по закону! Дескать, подозрений на Петра никаких не падает, кроме твоей личной злобы, а что в его алиби ты сомневаешься, так это опять же твоя личная беда. У половины заманихинских мужиков точно так же либо вовсе никакого алиби нету, либо его жена подтверждает, а жена – лицо заинтересованное, ей верить нельзя. Найдешь конкретные доказательства, тогда другое дело, тогда и приходи за ордером. И вот уже который день Ванька Бушуев занимается не поисками убийцы милиционера Лукьянова и грабителя, а копает для Петра яму – причем такой глубины и ширины, чтобы он туда весь поместился, с ручками и ножками, и вылезти бы оттуда никогда не мог.
Всю дорогу от Владимира до Заманихи Катюша не умолкала ни на мгновение. Иногда она доставала из сумки бутылку с кефиром и делала глоток-другой, как бы смазывая пересохший механизм своего болтливого рта. Кефир был уже несвежий, от Катьки разило этой кислятиной, мало того – вокруг ее маленьких, тугих губешек образовалось белесое колечко свернувшихся молочных хлопьев… Вскоре у Анюты какой-то ком начал кататься от желудка к горлу и обратно. Будь рядом с ней кто-то другой, она уже пробралась бы к водителю и попросила хоть на минуточку остановиться: дескать, укачало. Дело обычное, с кем не бывает? Но под пристальным, буравящим Катькиным взглядом этого сделать было никак нельзя, потому что Анюта мгновенно сообразила, какой вывод сделала бы ушлая Перебывалова из ее внезапной дурноты. Тошнит тебя – значит, тому есть только одна-единственная причина. Беременная сделалась девушка Анюта – вот какова эта причина!
Анюта прижала руку ко рту, чувствуя, что ее сейчас вырвет – вырвет, несмотря на все попытки сдержаться! Нет, совсем не по той причине, которую мигом измыслит Катюха. Ни с кем она не спала, ни с Петром, которого любила от всего сердца, ни с Иваном, которого видеть не могла. Тоска и безысходность – вот что подкатывало сейчас к горлу, отвращение к жизни и обида на ее несправедливость – вот от чего люто мутило!
И в эту минуту автобус, как по волшебству, остановился, двери распахнулись, повеяло прохладой. Анюта и Катюша смотрели друг на дружку, еще не вполне осознавая, что произошло. Они были как бы одурманены долгой дорогой и бесконечным разговором, этими потоками злобы, которые одна изрыгала, а вторая – покорно принимала на себя. Они никак не могли сообразить, что все – поездка кончилась, прибыли в Заманиху, надо выходить из автобуса.
До Анюты до первой дошло, что настало освобождение. Она чуть ли не с радостным визгом вскочила с места, подхватила свои сумки и бросилась вон так стремительно, словно бы у «стекляшки», где была автобусная остановка, ее ждал Петр.
Конечно, он ее не ждал, он ведь не знал, когда именно Анюта вернется сегодня. Но это ничего, она только домой забежит, вещи поставит, а потом немедленно, сразу, пойдет к нему, а если он на своей турбазе, где по выходным самая горячка, тогда Анюта поедет туда. Попросит кого-нибудь подвезти, а нет, так и на велосипеде доберется, велика ли беда два часа педали крутить, ноги не отвалятся… Она скажет, что ни в какие Ванькины обвинения не верит, а еще скажет, что хватит Петру вокруг нее круги нарезать – надо пожениться как можно скорей, чтобы Бушуев понял: ничего никогда ему не отломится, ни при каких обстоятельствах! Может, наконец отвяжется и от Петра, и от Анюты?
Она вихрем полетела домой, от души надеясь, что удастся отделаться двумя словами о том, что экзамены сданы, тетке стало получше, подробности потом, – и сбежать от материных причитаний. Но не удалось. Ни экзамены, ни здоровье сестры мать не интересовали. А интересовала ее, как и всю Заманиху, только одна новость: о том, что Петр Манихин с раннего утра уехал на рыбалку, а ближе к полудню Ванька Бушуев отправился к нему в дом – делать обыск.
