ПЛАЧ ДАВИДА О ПРЕЖДЕВРЕМЕННОЙ КОНЧИНЕ АВЕНИРА, СЫНА НИРА
Смертию ли подлого.
Умирать Авениру?
Руки твои не были связаны, и ноги твои не в оковах, и ты пал, как падают от разбойников.
Нашу третью беседу принцесса Мелхола заканчивала весьма раздраженно:
– Смотри-ка, – сказала она мне, кивая на главного царского евнуха, – до чего он похож на своих птицеголовых богов.
Я скромно промолчал.
– И ты, Ефан, тоже злишь меня – пишешь и пишешь. Все, что царь Соломон хочет знать от меня, я могу сказать ему прямо в лицо.
– Я отложил вощеную дощечку, Аменхотеп поклонился и проговорил:
– Если госпожа желает, чтобы мы удалились…
– Оставайтесь, – сухо отозвалась Мелхола, – я хочу рассказать все до конца. – Она поднялась, худая, в черной одежде. – Не могу забыть голову Иевосфея. Остального уже почти не помню: ни походки, ни жестов, ни манеры говорить. В тот день Давид послал за мною на женскую половину хевронского дворца с приказанием: "Царь хочет видеть тебя". Я удивилась, но пошла за гонцом. Давид сидел в тронном зале меж херувимов, рядом стоял Иоав и остальные приближенные; поклонившись, я сказала: "Раба твоя пришла по зову твоему, господин". Он поднял руку, указывая на столик, где лежало что-то, укрытое темным платком. Давид проговорил: "Гляди, это брат твой Иевосфей". Слуга откинул платок, и я увидала голову; волосы сплетены в две косицы, связанные между собой, как ручка, чтобы удобнее нести; глаза, как два серых камешка; на бороде и горле – запекшаяся кровь.
Маленькими глотками принцесса отпила ароматной воды. Затем своей надменной походкой она подошла к Аменхотепу, легонько стукнула его веером по руке и сказала:
– Можешь удалиться, если это звучит слишком жестоко для изнеженного слуха египтянина.
– Будь египтяне слишком изнежены, госпожа, – отозвался он, – мы не сумели бы заставить ваших предков таскать глыбы для наших великих пирамид.
– Тем не менее мы выжили, – сказала принцесса. – Мы вообще весьма жизнестойки. – Наморщив лоб, она помолчала. – На чем мы, собственно, остановились? Ах, да… Так вот, мой муж Давид повернулся к двум мужчинам, стоявшим рядом, и велел: "Будьте любезны, Баана и Рихав, сыновья беерофянина Реммона, повторите ваш рассказ моей жене Мелхоле, дочери Саула и сестре Иевосфея". Баана и Рихав побледнели, лица их стали менее самоуверенны, они принялись рассказывать: "Мы пришли к дому Иевосфея в самый жар дня и проникли внутрь без помех, ибо Иевосфей давал нам разные поручения насчет Авенира, сына Нирова, и его стражники знали, что он ждет нас. Мы дошли до спальни, где Иевосфей лежал, похрапывая, на постели своей, а вокруг лица его летали мухи. Тут мы поразили его, и умертвили его, и отрубили голову его, и взяли голову его с собою, и шли пустынною дорогою всю ночь. Мы принесли голову Иевосфея в Хеврон к вашему супругу царю Давиду и сказали: "Вот голова Иевосфея, сына Саула, врага твоего, который искал души твоей; ныне Господь отметил за господина нашего Саулу и потомству его ".
Принцесса Мелхола села, скрестив руки на коленях. Я видел, как опустились уголки ее губ, видел морщины на ее лице, и думал о Давиде, о его поразительном даре устраивать зрелища, подобные тому, о котором шла речь.
– Давид поднялся, – продолжала принцесса, – и сказал: "Слушайте, сыновья Реммона, и ты, Мелхола, дочь Саула". Он заговорил об юном амаликитянине, который некогда принес ему в Секелаг венец Саула и запястье с его руки в надежде на награду, однако Давид приказал убить амаликитянина. Тут Давид, обращаясь к Баану и Рихаву, ко мне и остальным присутствующим, повысил голос: "Жив Господь, избавивший душу мою от всякой скорби, я сурово покараю негодных людей, убивших человека невинного в его доме на постели его! Неужто не взыщу я крови его от руки вашей и не истреблю вас с земли?" Баана и Рихав взмолили о пощаде, подняли крик, но Давид отдал приказ слугам, и те убили их; братьям отрубили руки и ноги, а тела повесили над прудом в Хевроне, Принцесса сложила руки. – Не знаю, какая извращенная прихоть побудила Давида распорядиться, чтобы голову Иевосфея похоронили во гробе Авенира в Хевроне. Разве Иевосфей не был такой же жертвой Авенира, как и убийц Баана и Рихава? А может, смертная близость обоих была каким-то символом, тайным сравнительным знаком, понятным только Давиду
И Богу?
