Глава 5
Из «Садов» возвращались в полночь на машине Пасечника. Красный «Фольксваген», в котором Белла старательно протерла все ручки и предметы, до которых дотрагивалась, остался ночевать на пустынном шоссе.
– Спасибо. Если бы не вы, не знаю, что бы я делала…
– А что, разве в машине, кроме газового баллончика и денег, ничего не было?
– Была еще папка с документами, но я спрятала ее на даче у Игоря.
– А почему ты не захотела положить ее в машину, чтобы вернуть хозяину?
– Не знаю. Наверное, потому, что мне он не понравился.
– Чем же?
Они мчались в город, оставляя за собой оранжевые от ночных фонарей улицы с мигающими желтым глазом светофорами. Григорий Александрович казался задумчивым.
– Чем-чем?.. Терпеть не могу щучью икру.
– Но при чем здесь щучья икра?
– Ни при чем. Как-нибудь потом верну ему документы. Ведь в них наверняка есть его фамилия или адрес. Как вы не понимаете, что я просто ЗАБЫЛА об этой папке.
– А у человека могут быть неприятности из-за нее… Вернее, из-за ее пропажи.
– Не будет в следующий раз оставлять машину открытой.
– Логично. Железно. И жестоко.
– Не надо меня воспитывать. И вообще, куда мы едем?
– У меня дела в городе…
– Мы свернули к аэропорту, зачем это?
– Так надо. Хочу показать тебе город.
– Вы имеете в виду кафе «Панорама»?
– Именно. Подышим свежим ночным воздухом, там развели чудесный розарий, ты немного успокоишься, а потом мы вернемся домой. Идет?
Она пожала плечами.
Кафе, конечно же, было закрыто. Но аэропорт, который находился на высоком холме, сверкал своими огнями, гудел самолетными двигателями и манил куда-нибудь улететь… Площадка летнего кафе находилась над самым обрывом, с которого открывался вид на весь город. Тысячи танцующих огней мерцали где-то внизу и казались отражением звездного летнего неба.
Они встали возле мраморного парапета, Григорий Александрович закурил. В это время откуда-то слева показалась машина. Она притормозила, мужчина, которого Белла не видела, попросил огня. Григорий Александрович подошел к машине, достал зажигалку, и вдруг Белла кинулась к нему, схватила за рукав и оттянула в сторону.
– Проезжайте! – крикнула она срывающимся голосом, обращаясь к незнакомцу в машине. – У нас нет огня. Оставьте нас в покое…
Машина, фыркнув, рванула с места и скрылась за поворотом у здания аэровокзала.
– Что с тобой? – спросил, недоумевая, Григорий Александрович. – У тебя проблемы?
– Как вы не боитесь? Ведь ночь… А что, если эти люди были по МОЮ душу?
– У тебя развивается паранойя.
– Возможно. Но больше я с вами по ночам гулять не буду. Вы только взгляните вниз! Это же обрыв в сотни метров! И ничего не стоит скинуть туда меня…
– Я вижу, ты переволновалась, а я, осел, вместо того, чтобы успокоить тебя, заставил только переживать… Ты простишь меня?
– Прощу, если мы немедленно вернемся домой. И вы пообещаете больше не возить меня по ночам куда бы то ни было. Вы же не хотите, чтобы я боялась и вас… Посмотрите, я вся дрожу…
Она направилась в сторону их машины, как вдруг остановилась. Принюхалась.
– Скажите, это от вас пахнет одеколоном «Janni Armani»?
– Нет… Я предпочитаю английские ароматы.
– Странно. Но я явственно почувствовала этот запах.
– Возможно, кто-нибудь из сегодняшних посетителей кафе воспользовался этим одеколоном… Мало ли что…
– Да, действительно… Ну что, поехали?
Они сели в машину и медленно покатили с холма в город.
– Ты не проголодалась? – спросил Григорий Александрович, взглянув на притихшую рядом с ним Беллу.
– Проголодалась.
– Аппетит – это признак душевного здоровья.
– Нет, это неправда… Просто у некоторых людей аппетит возникает помимо сознания. Это физиологическое явление. Мой мозг никак не связан с тем салатом, который приготовила сегодня ваша домработница… Кстати, она что, ходит в шапке-невидимке? Я чувствую, что она была сегодня в квартире, видела какие-то пирожки, салат, кастрюльку с тушеным мясом, но саму женщину не заметила…
– Просто она живет по соседству, я звоню ей и говорю, когда прийти… Ну, если ты так проголодалась, тогда нам, быть может, стоит увеличить скорость?
* * *
За ужином говорили только о деле.
– Нам нужен человек из органов, иначе у нас с тобой ничего не получится. Где мы сможем раздобыть всю информацию? – говорил Григорий Александрович, накладывая на тарелку Беллы самые аппетитные куски индейки.
– Но ведь вы и сами намекали, что у вас большие связи.
– Правильно, но этого недостаточно, можешь мне поверить.
– Я имею в виду совсем другие связи… Найдите человека из органов, лучше всего из прокуратуры…
– Наконец-то… Вот это я и хотел услышать. Значит, ты не будешь возражать, если я приглашу сюда человека, которому ты сможешь довериться и поставить перед ним конкретные задачи.
– Вы так туманно говорите. Кто я такая, чтобы ставить перед прокурорским работником какие-то задачи? Я могу лишь попросить его об одолжении…
– Понятно, просто я не так выразился.
– И у вас уже есть кто-нибудь на примете?
– Да. Некто по фамилии Савельев. Я знаком с ним больше двадцати лет.
– Что он из себя представляет?
– Он мой друг.
– Только не говорите, что это именно он занимается сейчас убийством Макса… Я в это не поверю.
– И правильно сделаешь. Это было бы невероятно, неправдоподобно, нереально, наконец.
– Вот именно. Вы мне только скажите: ему можно довериться? Ему можно открыться, или он, узнав, кто перед ним, ради того, чтоб выслужиться перед своим начальством, выдаст меня с потрохами? Ведь я, как это ни странно, просто нафарширована информацией, которая, вполне возможно, может помочь найти убийцу Макса. И они там, в прокуратуре, должны это понимать. Кроме того – сенсация: я жива! Не проболтается ли ваш драгоценный Савельев о моем существовании журналистам?
– Нет, конечно. Если бы он был способен на такие мерзости, я бы и не говорил о нем. Савельев – вполне порядочный и надежный человек.
– Но ведь он на службе… А работает он, как я поняла, в прокуратуре?..
– Да, он следователь.
– Отлично. Так вот, каким образом вы сможете его заинтересовать моей персоной, и с какой стати он будет взваливать на свои плечи всю тяжесть моих проблем? Он что, патологический альтруист?
– Может, и так.
– Я вам не верю. Что-то здесь не так. Да и вообще, странно все это…
– Ты о чем?
– Как о чем? О якобы случайной встрече с вами, а теперь еще и потенциальном друге – следователе прокуратуры, который, судя по вашим словам, ни с того ни с сего станет мне помогать. Я не блаженная какая, почему я должна вам верить? А что, если вы, такой хороший Григорий Александрович, как раз и являетесь убийцей Макса? Вы подстраиваете нашу с вами встречу (это элементарно, если бы мне понадобилось устроить подобное, то я бы сделала это еще более виртуозно, но это я так, к слову), приближаете меня к себе, покупаете мне платья и туфли, предоставляете кров и еду, и все это затем, чтобы побольше узнать о Максе и его делах…
– Но зачем мне это?
– Макс мог знать что-то такое, что могло бы скомпрометировать вас или ваших близких, и вам теперь важно узнать, поделился он с кем-нибудь этой информацией или нет… Да Бог ты мой, причин подружиться со мной ради своей же собственной безопасности – тысячи…
– Это все, разумеется, логично. Но только я никак не был связан с твоим мужем. Я не собираюсь клясться тебе кровью или доказывать что-то… Положись на свою интуицию. Больше мне нечего тебе сказать. Сейчас ты ляжешь спать, а утром сообщишь о своем решении: либо ты остаешься у меня и считаешь меня своим другом, и мы начинаем действовать в твоих интересах вместе с Савельевым, либо ты действуешь так, как подсказывает тебе сердце.
– Как высокопарно и сказочно! Утро вечера мудренее, скажете?
– Не знаю. Ты мне нравишься, Белла. И это, по-моему, единственная причина, по которой ты находишься здесь. Мне доставляет удовольствие смотреть на тебя. Мне очень жаль, что твое сердце отдано другому мужчине. Я бы мог сделать тебя счастливой.
– И где это только вас научили так говорить?.. Спасибо за ужин. Мне, кажется, действительно пора спать…
Он проводил ее до спальни, помог даже разобрать постель и, пожелав ей спокойной ночи, бесшумно вышел. Белла разделась, забралась под одеяло и долго не могла уснуть, прислушиваясь к звукам в квартире. Она слышала, как Григорий Александрович с кем-то разговаривает по телефону. Она хотела встать, пройти на цыпочках к двери и попытаться подслушать, но сон, внезапно сковав ее движения, вмиг погрузил ее в сладчайшее забытье.
Ей снился ресторан «Европа», великое множество официантов (и все почему-то на одно лицо), какие-то негры, пьющие молоко из прозрачных высоких бокалов, а потом в сон ворвался пожар… И она закричала, увидев объятую пламенем «Мазду» и корчащегося рядом на земле Макса…
Но самое страшное заключалось в том, что она НЕ ЗНАЛА, что это сон. Она страдала по-настоящему. И слезы, которые залили ее щеки, когда она проснулась, были тоже настоящими. А в груди прыгало, не в силах уняться, маленькое перепуганное сердце.
Григорий Александрович стоял в дверях. В его взгляде она прочла боль.
– Успокойся, – он прошел и сел рядом с нею на постели, – это был только сон. Тебе надо отдохнуть. Если ты позволишь, я дам тебе немного снотворного.
– Нет! – вскрикнула она. – Я не верю вам, не верю никому…
Она сидела с округлившимися от ужаса глазами, лицо ее, мокрое от слез, побледнело, а трясущиеся губы продолжали бормотать: «Я не верю… Я не верю…»
– Да пойми ты наконец. У тебя нет другого выхода. Ты должна мне довериться. Иначе пропадешь. Изойдешь слезами, но ничего не добьешься. Тебе сейчас нужны силы. И если ты не возьмешь себя в руки, не осознаешь, что ты теперь ОДНА, без Макса, то очень скоро последуешь за ним в могилу. Ты бы посмотрела на себя в зеркало. Буквально за три дня ты превратилась в аморфное и слабое существо. Ты сейчас как никогда уязвима. И это после того, как ты сумела проявить себя совершенно с другой стороны. Я просто восхищаюсь тем, как ты угнала машину, как раздобыла денег, как выжила, наконец… Согласен, ты балансировала тогда между жизнью и смертью, но ведь ты же была другая. Совершенно другая…
Она достала из-под подушки большой носовой платок, шумно высморкалась и уставилась на Григория Александровича уже с интересом.
– Вы действительно полагаете, что мне под силу вернуться к нормальной жизни?
– Полагаю, что да. Просто тебе понадобится какое-то время, чтобы восстановить душевное равновесие… Абстрагируйся. Тебя же НЕТ. Ты же умерла. А девочка, которая сидит сейчас передо мной и сморкается в платок, – совершенно другой человек. Постарайся…
Она шумно вздохнула и снова легла. Повернулась к окну, положила руки под щеку и закрыла глаза.
– Если хочешь, я лягу с тобой. Ничего не будет. Просто я обниму тебя и попытаюсь передать тебе тепло своего тела.
Она тотчас повернулась в его сторону. Увидев, как он снимает халат, Зу-Зу почувствовала, как кровь приливает к ее щекам. Да, он выглядел именно так, каким она себе его и представляла.
«Прости меня, Макс», – подумала она спустя некоторое время, чувствуя, как тело лежащего рядом мужчины прижимается к ней.
20 июля
Однако утром она была готова убить его: он сдержал свое слово – «ничего не было». И Зу-Зу приняла это как личное оскорбление. Ничего подобного ей в жизни еще не приходилось испытывать. Сначала она возбудилась, затем перевозбудилась, а к утру ее даже затошнило от переизбытка чувств. Но самое ужасное заключалось в том, что она знала, что Григорий Александрович понимает все, что с ней происходит. Она видела это по выражению его лица (оно носило легкий оттенок иронии в сочетании с нарочитой заботливостью) и готова была высказать ему все это вслух. Но не высказала. Побоялась.
На кухне, куда она пришла после часа, проведенного в ванной, она наконец-то увидела женщину, которая помогала Григорию Александровичу по хозяйству. Ей было за пятьдесят. Круглое добродушное лицо, круглое мягкое тело, круглые глаза и круглые очки на носу. Немногословная и тихая, как и положено быть домработнице. Увидев Беллу, женщина тихонько выплыла из кухни, оставив на столе блюдо с горячими, аппетитно пахнувшими оладьями и судок с жарким.
– Спасибо, Зина, – услышала Зу-Зу голос Григория Александровича и почувствовала, как впервые за последние дни к ней вернулся аппетит. Он присутствовал, конечно, и в тот вечер, когда она угнала машину и покупала продукты в магазине, но ТОТ аппетит носил чисто физиологический характер. Теперь же, в этой светлой и уютной кухне, заполненной чудесными ароматами жареного мяса и оладий, она поняла, что к ней вернулось прежнее желание получать удовольствие от вкусной еды. Ведь, если разобраться, у нее теперь оставалось в жизни не так уж и много удовольствий. Одного – это уж точно – ее лишил этой ночью мужчина, который пролежал с нею в постели абсолютно голый, обнимая ее, но, измучив ее ожиданием, так ничего и не предпринял. Ей не верилось, что он поступил с ней так лишь из уважения перед ее чувствами по отношению к ее погибшему мужу. «А с другой стороны, – вдруг подумала она, усаживаясь за стол и с головой погружаясь в размышления, – именно вчера я была на похоронах. Не кощунственно ли было бы отдаться в этот трагический день первому встречному мужчине?» Она изо всех сил хотела проникнуться к Григорию Александровичу уважением и оправдать его действия (а точнее, бездействие), но у нее так ничего и не получилось. Когда он вошел на кухню, она сделала вид, что рассматривает сметану в вазочке.
– С тобой все в порядке? – спросил он.
– Григорий Александрович… – начала она с пафосом, но почему-то замолчала.
– Мы же договаривались, что ты будешь звать меня просто Гришей или Григорием.
– Легко сказать…
– Так что ты надумала этой ночью?
«Сделать из тебя фарш», – подумала про себя Белла, но вслух произнесла:
– У меня, пожалуй, действительно нет другого выхода, как довериться вам. Но я также вспомнила, что Савельев, если мне не изменяет память, «важняк».
– Белла, ты не перестаешь меня удивлять! Ты даже знаешь, что такое «важняк»?!
– Не что, а кто… Это следователь областной прокуратуры, а зовут его, кажется, Николай… отчество забыла. Он как-то был у нас, заезжал, чтобы поговорить с Максом.
– Вот это память. А почему же ты не сказала мне об этом вчера?
– Не знаю, наверное, не вспомнила.
– Тем проще тебе будет общаться с ним. Надеюсь, у Макса не было с ним конфликтов?
– Кажется, нет. Но после разговора с Савельевым Макс не сказал мне ни слова, а это странно… Макс много чего мне рассказывал. Я уже знаю, что у вас вертится на языке: что, мол, напрасно он все это делал, так?
– Приблизительно.
– Вот видите, я понимаю вас с полувзгляда.
– Да ты вообще талантливая девочка. Так мы звоним Коле Савельеву?
– Звоним, конечно. И вы могли бы сразу же попросить его разузнать все, что возможно, о Родионе Исханове?
– Думаю, что в этом есть смысл.
Григорий Александрович ушел звонить, Белла покончила с завтраком и подошла к раскрытому окну. Прямо перед глазами раскачивались ветки старого тополя, пахло мокрым газоном, кофе, какими-то духами… Небо над головой было ясным-ясным, голубым и бездонным. И, глядя на эту красоту и вдыхая свежий воздух, ей почему-то захотелось поплакать. Но не от горя, что не стало Макса, а от необратимого чувства досады за то, что он ее оставил. Она и сама не ожидала от себя такой реакции на эту невосполнимую потерю. Страдать от одиночества – это одно, но злиться на человека, который отошел в мир иной, – это ли не эгоизм?
