Егор Царев
Май 2001 года, Агадир
В отличие от акул эвкалипты, вообразите себе, существовали в реальности. Как-то вдруг, внезапно маленький отряд всадников очутился среди песчаных увалов, на которых стояли огромные, полные достоинства деревья с раскидистыми ветвями и длинными, серебристо-зелеными листьями.
Егор долго слагал в уме по-английски вопрос: дескать, вот а зэ вандефул триз, ну, деревья, деревья это какие такие чудесные? В качестве своего английского он был неуверен, однако Жиль оказался парнем смекалистым и с улыбкой отвечал, что вокруг одни сплошные эвкалипты.
Да… ради этого зрелища стоило немножко помучиться с Пашо́й! Ради одного этого шума ветра в вершинах эвкалиптов, нет, не шума, не шелеста даже, а некоего серебряного дыхания, словно бы вздохов, то глубоких, то тихих, вкрадчивых. Ради этого волшебного чередования света и теней, называемого художниками божественным словом – чиароскуро. Все-таки Егор и сам был в некоторой степени художником, он знал всякие этакие словечки, но, что такое чиароскуро в натуре, постиг лишь сейчас, глядя на изысканные листья и тяжелые ветви эвкалиптов. Кора у них тоже была диковинная – словно бы окаменевшие слои тяжелого темно-серого пепла.
Коняшкам, судя по всему, этот пепел очень нравился – они тотчас начали тормозить у деревьев и вонзать в кору зубищи. Сукин сын Паша́ оказался в числе самых тонких ценителей эвкалиптовой коры, и даже инструктор устал оттаскивать его то от одного, то от другого ствола. Ну а Егор вообще ничего не мог с ним поделать, просто ничего. Это был просто наркоман какой-то, а не конь. Немножко утешало только то, что все туристы находились примерно в таком же положении. Вороной Батал, на которой сидела «Надюшка», тоже бесконтрольно грыз эвкалиптовую кору – так, словно помирал с голоду. И только Микадо был как шелковый в руках Родиона. А между тем Егор своими ушами слышал, как этот неприятный тип на голубом глазу признавался, что сегодня садится верхом впервые в жизни. Но было такое ощущение, что он всю жизнь скакал по этим песчаным холмам. Ковбой, ну чистый ковбой! Врал, конечно. Зачем? Ха! А зачем они выдают эту хорошенькую бабенку за Надюшку Гуляеву? Может быть, и признание во мнимой неумелости Родиона – тоже какой-то расчетливый ход? Значит, надо быть готовым к тому, что…
Жиль что-то заорал по-арабски и погрозил кулаком. Егор попытался оглянуться, но неосторожно потянул за повод, и поганый Паша́ вместо того, чтобы повернуться, вдруг начал заваливаться на бок, явно намереваясь снова скинуть Егора с седла. Ну, кое-какие навыки тот уже наработал и на сей раз почти не испугался. Рывком вернул себя в седло и уже хотел вдарить в бок Паше́ каблуком, но одумался. Леший знает, как поведет себя при таком непринужденном обращении эта неконтролируемая скотина. Может, свалится на бок, начнет кататься, подминая седока. Или встанет на дыбы, а Егор еще не вполне был готов изображать из себя Медного всадника. И он решил отложить месть до тех пор, пока прогулка не закончится. Вполне насладиться эвкалиптами в совокупности с чиароскуро, а потом, когда все вернутся на ипподром и коней разведут по стойлам, он этому недоноску даст украдкой тако-ого пинка по…
Егор с сожалением покачал головой. А ведь не получится, ибо Паша́ мерин. Нету у него того самого, по чему можно дать пинка, что можно оторвать и в рот запихнуть, отрезать, поджарить, накрутить – ну и так далее.
Егор усмехнулся, мигом почувствовав свое чисто мужское превосходство над Пашо́й. У него-то самого с этим делом все обстояло как надо. Пожалуй, Егор ощутил себя почти отмщенным. Он даже испытал некий приступ жалости к кастрированному коняшке и покровительственно похлопал его по шее.
В эту минуту Жиль воткнул в песок, прямо перед мордой Паши́, палочку-погонялочку, которую несколько минут назад выломал в придорожных кустах, и, бросив что-то ободряюще-неразборчивое, поскакал к отставшей группе. Надо полагать, палочка должна была служить своего рода шлагбаумом. Егор решил не будить лихо, пока оно тихо, и сдержал свое любопытство, не сделал попытки обернуться. Ему не верилось, что «шлагбаум» произведет на Пашу́ сколько-нибудь укрощающее действие, однако сволочной конь и впрямь не трогался с места. Только вытянул шею и принялся с хрустом грызть этот самый «шлагбаум».
– Эй ты, сын шайтана! – окликнул его Егор, вспомнив лексику старика Хоттабыча. – Тебя не кормили, что ли?
«Сын шайтана» наклонил голову и поворотил ее к Егору, сильно оскалив желтые старческие зубы. Выражение его тощей морды однозначно гласило: «Не мешай, сын Адама. Ибо, если ты помешаешь мне, я укушу не эту сухую палку, а твою ногу!»
Передача мыслей на расстоянии произвела впечатление. Егор даже поводья ослабил, чтобы подчеркнуть свои добрые, миролюбивые намерения, и искренне пожелал всякого зла человеку, который опередил его и уже отрезал у Паши́ то, что можно было бы оторвать, накрутить, ну и так далее.
За спиной послышалась конская поступь, а потом знакомый насмешливый голос:
– Ну и дурень же ты, брат!
Егор так и взвился, словно его огрели по спине витой камчою, но тут же понял, что чуть не свалял дурака: подъехавший Родион с ухмылкой смотрел вовсе не на него, а на своего Микадо, который тянулся к уже наполовину сгрызенной погонялке.
– Это ж надо! – воскликнул Родион. – Нашли чего делить!
Поскольку Егор нынче только и делал, что искал в каждом слове Родиона тонкий намек на толстые обстоятельства, он призадумался. Между тем тот продолжал:
– Кругом все же не пустыня Сахара, и трава вон, и кора эвка…
Родион не договорил. Паша́ не пожелал делиться с кем бы то ни было даже такой малостью, как остатки сухой ветки. Он злобно заржал, повернулся и цапнул Микадо за шею своими устрашающими зубищами. Тот отпрянул, вскинулся на дыбы так резко, что его всадник сильно завалился назад. Мгновенный восторг прошил Егора словно молния: вот сейчас Родион упадет с коня и будет лежать, не в силах подняться, будто жук, которого опрокинули на спину. Но эта картинка мелькнула – и исчезла, потому что в следующий миг Родион выровнялся, припал к шее коня. А Микадо сильно ударил передними копытами в грудь Паши́. Паша́ пронзительно заржал, как бы истерически вскрикнул, а потом и сам встал на дыбы.
Вот к чему другому, а к такому развитию событий Егор был совершенно не готов. Вместо того чтобы схватиться за луку, он вцепился в поводья и натянул их. Голова Паши́ резко запрокинулась, он еще сильнее осел на задние ноги, как-то нелепо дернулся… и Егор выкатился из седла так же споро, как выкатывается из барабана шарик «Русского лото». Вся разница состояла в том, что шарик выкатывается на лоток, а Егор грянулся на песчаный холмик, который только сверху, чисто зрительно казался мягким. А чисто осязательно…
И лежал Егор, не в силах подняться, словно жук, которого опрокинули на спину, и он валяется, шевеля лапками. Но это было бы еще полбеды. А настоящая беда состояла в том, что торжествующий победу Микадо решил закрепиться на достигнутых рубежах, возле обгрызенной палки, и попер на Пашу́, который даже не заметил, как поставил свое увесистое копыто на лодыжку Егора.
Паша́-то не заметил, а вот Гоша Царев весь скрючился от резкой, острой боли в ноге…
И в это мгновение, когда он лежал, повторимся, как тот самый жук, коему какой-то злой шалун оборвал лапки, отчего-то всплыло в его памяти одно из самых гнусных и унизительных воспоминаний его жизни.
Партию зэков ранним утром гнали через железнодорожные пути к эшелону, чтобы везти на зону. Гнали колонной; охрана по бокам – руки на стволах. И вдруг состав откуда ни возьмись! Проходит по третьему пути и разбивает колонну надвое. Мгновение растерянности, шума, непоняток – то самое мгновение, которым ловкие люди отлично умеют воспользоваться, чтобы удачно соскочить. Короче, форсмажорная ситуация.
Охрана надсаживается:
– Лежать! Попытка к бегству – стреляю!
Положили колонну на брюхо. А дело было раннею весной… «то было раннею весной, среди берез то было», как поется в одном классическом романсе… Черта с два среди берез! Среди черных заиндевелых вагонов, под черным небом, затянутым тяжелыми тучами, меж которыми едва-едва брезжил блеклый рассвет. Апрельская стынь, ночью ударил заморозок, последний, оттого мстительно-жестокий, ядреный, а накануне прошел дождь, вся земля покрылась мелкими застывшими лужами, и в эту грязь, в это месиво льда и щебенки в одну секунду уложили лицом вниз пятьдесят человек, каждый из которых, вор в законе или последняя сявка, одинаково ощутил себя в это мгновение петухом, козлом, машкой, фенькой, сущей парашей!
Егор лежал тогда, уткнув морду в лужу, руки на затылке, задыхался и только и думал: «Собаки! Собаки!» Хотя собаки тут были совершенно ни при чем. Но как его ушибло тем случаем! Хоть год уже просидел, а словно бы только в тот миг осознал, в какие вилы попал: ведь гнали на зону!
Ничего, там он преспокойно выжил и особого горя не знал, с его-то руками, с его талантом, и никогда больше не испытывал такого сокрушительного унижения.
Думал, уже не испытает. Но вот привелось, оказывается!
