Глава 5
Осенью полуостров так красив, что, когда машина с иностранной делегацией, которую по долгу службы сопровождал Полоцухин — как переводчик, но были у него и еще кое-какие другие функции, — одолела подъем и открылся горизонт, все, кто находился в машине, ахнули.
Все, кроме самого Полоцухина.
Дело в том, что бормотание чокнутой тетки, которую он встретил накануне, в выходные, когда с семьей отдыхал на Кутозере, порядком испортило ему настроение. Да что там, просто вывело из равновесия, говоря без преувеличений. И, кажется, надолго!
Между тем открывшееся взгляду пространство за окном машины было заполнено цветами осеннего леса: густой зеленью хвои и нежно-салатовой ягеля. Охра, багрянец, темно-коричневый, светящийся желтый.
Ни заводской трубы, ни бетонной коробки дома! Лес и лес. Северное солнце подсвечивало эту палитру сияющим перламутром, делая обычно невзрачные здешние небеса прозрачнее, выше, светлее.
В машине все ахали от восхищения. Кроме него, Полоцухина. Он не любил этот полуостров. Ну, ненавидел — слишком сильно, слишком явно. Не любил. Не терпел его длинные, бесконечные ночи, низкорослые карликовые деревья. Ну разве таким должно быть дерево ? У настоящего крона покачивается в вышине, теряется где-то далеко над головой, там, где ветры.
А эти!.. Согнулись, скривились, приникли к земле… Тьфу!
Ну ничего человек не может выбрать. Даже такую малость, как место, где хочется жить: на севере или юге, среди высоких деревьев или среди низких…
Полоцухин попытался изобразить улыбку, чтобы с общим вздохом восхищения не диссонировать с настроением попутчиков. Улыбка получилась не самой искренней.
Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За в общем-то неплохое бесплатное образование — курсантов во времена его молодости учили неплохо — пришлось расплачиваться назначением в этот край, который он так и не полюбил и к которому нисколько не привык. И неизвестно, удастся ли вообще отсюда когда-нибудь выбраться.
Конечно, Полоцухин простил бы полуострову его неказистые деревья, в конце концов — мелочь. Но уж таков человек — концентрирует раздражение на мелочах, на второстепенном, чтобы не думать о самом главном и самом тяжелом.
А главное выяснилось почти сразу после его переезда на полуостров, еще в молодости. Рядовой медосмотр и… Врачи не скрывали, что именно перемена места обитания для него, несеверянина, стала роковой. Останься он жить там, где вырос, может, все бы и обошлось. А так.., диабет.
Здоровый молодой человек, семья, маленький ребенок, карьера в активной фазе, планы, надежды — и какой-то диабет!
Он, разумеется, даже не знал тогда, что это такое.
Вообще, как стопроцентно здоровый человек, избегал разговоров о медицине, болезнях, недомоганиях. Одни только термины и названия вызывали отторжение и желание не развивать тему. И вот…
Пришлось выяснять, что это за диагноз такой.
То, что он узнал, повергло его в состояние ступора.
Следовало забыть о том, что такое активная карьера. Командировки, полноценный перегруженный напряженный рабочий день. Забыть о том, что ему надо содержать и вытягивать семью, растить ребенка.
Впрочем, всего этого можно было избежать при одном условии: организму периодически необходимо получать недостающую ему порцию лекарства. Инъекция инсулина — и работай, живи, как ни в чем не бывало. Всего несколько секунд — и ты здоров, активен, ты — не инвалид.
Стало быть, дело стало всего лишь за малым, и он принялся активно посещать врачей.
Возможности родной медицины, о которых он никогда раньше не задумывался, его поразили. Шел восемьдесят восьмой год двадцатого века, и это, как выяснилось, было дремучее средневековье. Допотопные иглы, шприцы, качество инсулина… Выходило, что он, как каторжник к галере, навеки будет прикован к этой процедуре. А грубые толстые иглы разорвут постоянными уколами вены в клочья.
Что там высокие деревья! Для него не оставалось выбора: быть инвалидом или не быть. Конечно, быть.
«Эта страна» — или, как сейчас настоятельно требуется говорить, «наша страна» — вообще плодила инвалидов со страшной скоростью. Идеальное место для того, чтобы стать инвалидом. Даже здоровые проникались психологией больных: дайте нам, дайте, мы слабые, беспомощные. И вроде грех кого-то винить.
Видно, что-то в воздухе витало. В окружающей среде.
Отсутствие важного стимула к активности и действию.
Надежда Мандельштам написала в «Воспоминаниях» об этой странной особенности страны, где люди очень много лежат: «Я и сама полжизни пролежала…» Лежат, потому что холодно в квартирах, потому что нет воли к жизни, нет желаний…
Полоцухин когда-то прочитал эти запрещенные самиздатовские «Воспоминания» в доме отдыха (как сотрудник определенного ведомства он имел возможность читать то, что запрещалось «населению»).
И это наблюдение Мандельштам запомнилось навсегда. Возможно, потому, что закрепилось, сразу подтвердилось иллюстрацией. Этот однодневный дом отдыха, в который вроде бы приехало в пятницу вечером на автобусах много-много людей, поражал своей пустынностью… Люди встречались только в столовой.
А так, кроме какого-то одиноко бегавшего трусцой человека, никого. Никого в коридорах, библиотеке, на стадионе. Он все думал, а где все? Однажды, отыскивая свой номер, перепутал дверь и нечаянно заглянул в чужой. Это был разгар дня, солнечно ясного отличного бодрого дня. А комната, которую он нечаянно увидел, напоминала больничную палату.
Когда же на него обрушился диагноз, он представил окружающий мир в виде такой вот палаты, где почти все уже лежат и где ему предлагалось занять свое «лежачее» место.
Но он к тому времени уже кое-что успел повидать.
Знал, что мир живет по-другому. Даже перебарщивал порой в своем стремлении никак не напомнить инвалиду о его неполноценности, — он убедился в этом, когда увидел слепого контролера в супермаркете, — а медицина, рванувшая в будущее, как и весь технологичный мир, на несколько порядков обогнавший его страну, обеспечивала это желание.
Только сам неизлечимо заболев, он понял наконец, что имела в виду знакомая старушка, отправляющаяся после семидесяти лет в эмиграцию. «Это только вопрос медицины, — объясняла она. — Мне там сделают операцию, и я еще поживу. А у нас таких делать не умеют».
В общем, Полоцухин трезво оценил все, что предлагало родное бесплатное медицинское обслуживание, и понял: призыв «излечи себя сам» относится непосредственно к нему.
Он понял, что врачи знают ненамного больше его самого. Плакать, просить, умолять о помощи, требовать, проклинать — бесполезно. Это значит согласиться с отсутствием выбора: он должен стать инвалидом. И не сможет вырастить дочь.
Скорее всего, очевидно, это очень мобилизующее для не слабого человека состояние: когда понимаешь, что совсем один. Совсем «один на один» со своей проблемой. Что хочешь, то и делай. А в воздухе витает — не делай вообще ничего, плюнь, ляг и лежи. Авось что-нибудь, помимо твоего неделания, свершится само собой. Плыви по течению. И пей водку, чтобы не видеть, как нищает и мучается твоя семья.
А полуостров этот треклятый, где, когда и здоров-то был, особо не удавалось расслабиться. Там, где поюжнее, хоть можно дотянуть до мая и солнца — и тогда в огород, на подножный корм. А здесь основную часть года мир сокращался до пространства плохо отапливаемой квартиры, в которой карликовый крошечный пудель Соня часами лежит в круге света от настольный лампы — так теплее. А у твоей способной, талантливой девочки, которая хорошо учится, и такая умница, и заслуживает хороших книг, и Интернета, и путешествий, у нее такие болезненные тени под глазами, что сердце сжимается. И столько нужно этих цитрусовых, и желтых лимонов, и витаминов. И так их катастрофически не хватает в этой непролазной дыре…
А летом, кровь из носа, нужно вывезти жену с дочкой к морю. Потому что, если этого не сделать, следующую зиму не продержаться в рабочем режиме — болезни замучают.
И вот он, отвечающий за свою семью и обожающий свою дочь, вместо того чтобы дать им все это, сам должен превратиться в иждивенца.
Главный грех людей в белых халатах, с которыми ему довелось общаться, заключался в том, что они всегда были «не в курсе». Они жили за пределами мирового информационного поля. Может быть, конечно, это местная, заполярная, оторванная от мира «специфика», и в Москве дело обстояло как-то иначе — он не стал выяснять. Географически ему была ближе цивилизация Скандинавии, а не Москвы.
И логически он предположил, что в первую очередь ему надлежит выяснить, как обстоят дела с этим самым диабетом не в их отдельно взятом социалистическом захолустье, а на мировом, так сказать, уровне.
Он благодарил бога за то, что знал английский, то есть за то, что не нем и не глух; а именно в таком состоянии — полуглухие и полунемые — пребывали, на его взгляд, в современном мире люди, не владеющие иностранными языками.
Он прочитал всю существующую в мире литературу о диабете. Не все, что смог достать, а что, действительно, на данный момент существовало. Статьи в специальных медицинских журналах, издающихся для просвещенного круга узких специалистов, монографии, доклады на симпозиумах.
Узнал, что есть тонюсенькие, почти невидимые иглы, не оставляющие следа, компактный удобный шприц, с которым можно путешествовать, пользоваться хоть на международной конференции, в самолете, поезде.
Он использовал все имеющиеся деньги на поездки за рубеж, на то, чтобы обеспечить себе режим работоспособности, уклад жизни, при котором он может не быть инвалидом. На инъекции, которые дают ему возможность жить, не сосредоточиваясь на своей болезни.
Несмотря на довольно скромные доходы, «anгрейт» компьютера стал для него делом первостепенным. Ибо ради своего здоровья ему следовало иметь постоянный доступ к новейшей медицинской информации.
И он победил! Сам себя спас! Остался работоспособным, сделал какую-никакую, а все-таки карьеру!
Что ни говори, а это преодоление инвалидности — предмет его постоянной тайной гордости. И сознание, что он сам себя спас, придает ему невиданные новые силы. Сейчас, например, Полоцухин знает, что справится со всем, с чем полагается справиться, чтобы жизнь считалась достойной. Больше того, он все-таки уверен, что доберется до высоких деревьев.
Выйдет в отставку, купит дом — уже знает где: тоже на Севере, но в другом месте — с высокими деревьями. Дочери сейчас двенадцать. Полоцухин хотел, чтобы она очень хорошо выучила несколько языков. Не вылезала бы из Интернета. И обязательно, прежде чем определиться во взглядах, в выборе, попутешествовала, поглядела мир…
Пока Полоцухин размышлял обо всем этом, солнце, скрытое серебристой чешуей тающего облака, освободилось от него, вынырнуло, как лосось из северного озера.
Иностранцы в машине опять заохали.
А и правда, красиво. Полоцухин рассеянно оглядел открывшуюся почти до Баренцева моря панораму.
В конце концов, плевать на эту чокнутую тетку, встретившуюся ему в прошлое воскресенье, и ее безумное бормотание. Да мало ли кто что наговорит ?
Нельзя быть таким мнительным. Надо выбросить эту чепуху из головы!
— О, Сашья, это есть чудесный край! — восторженно заметила его спутница.
— Чудесный, — согласился он, покривив душой и подумав про себя: «С чудесами ведь, и вправду, все в порядке».
— Сашъя, все о кей? — подозрительно, не поверив его кривоватой улыбке, снова поинтересовалась иностранка.
— О кей, о кей! — вздохнув, согласился он. — Не все, конечно. Но кое-что, несомненно.
И еще раз постарался улыбнуться.
Он еще не знал, что это была его последняя улыбка: ночью, дома, ему стало худо. Так худо, как не было еще никогда.
* * *
Ладушкину повезло. Такая фамилия в адресной книге города была только одна. Проживали Полоцухины по одному адресу.
Дверь открылась. Они встречали его все вместе, и Ладушкин понял, что это и есть семья Полоцухина. Вся.
Жена, дочь и маленький пуделек. Все в черном.
Дочка и Полоцухина-старшая — в черных свитерах.
Ну, собака, понятно, такой черной была и до траура.
Ладушкин даже чуточку опешил. Это было похоже на черно-белое зеркальное отражение его собственной семьи: тоже жена, дочь, собака. Только у него все были рыжие.
Грустная семья впустила Ладушкина, представившегося старым другом Полоцухина, в дом, угостила чаем.
— Вас не удивила его смерть?
— Вообще-то у него был диабет, — сказала жена — нет, не жена, а теперь уже вдова Полоцухина. — Поэтому мы все восприняли его смерть, хоть это и кощунственно звучит, как закономерность. А вообще смерть сейчас, если есть более или менее объяснимая причина, знаете ли, вовсе не повод для удивления.
Гоша Ладушкин, близко соприкасающийся с этой темой, только согласно кивнул.
— Но для нас с дочкой этот был удар. И внезапный. Что ж, что диабет? С этим, как известно, живут.
И он как-то приноровился к своей болезни, контролировал ее. И довольно успешно. И вдруг…
— А странного ничего в этой смерти не было?
— Нет, ничего.
— Мам, было же! — потянула Полоцухину-старшую за рукав свитера девочка.
— Что же такого было? Не припомню что-то.
— А эта женщина, когда мы на Кутозеро ездили?
— А-а, ерунда! — Полоцухина-старшая отмахнулась. — Не забивай голову такими вещами. Начитаешься всяких паранормальных книжек, а потом начинаешь. Это просто совпадение.
Выйдя от Полоцухиных из облезлого, несмотря на то, что это был самый центр города, здания, Ладушкин решил заняться своим излюбленным делом, а именно перекусить.
Однако сейчас у Ладушкина было такое ощущение, что он даром ест свою пиццу. Гора мышц… И какое им применение? Узнать, что человек, который всю жизнь болел диабетом, в конце концов умер?
Такое можно было выяснить и по телефону.
Никаких наездов, никакого экстремизма. Для Ладушкина, зарабатывавшего на жизнь последнее время в частном детективном агентстве, это было внове. Может, измена? Ревнивая жена? Львиную долю работы его агентства занимала именно слежка за неверными супругами. Дело довольно поганое, которое Ладушкину порядком наскучило. Казалось, мир только тем и занимается, что мечется по чужим постелям. Поэтому он и откликнулся на предложение капитана Дубовикова выполнить разовое детективное поручение.
Гоша Ладушкин был хорошо физически подготовленным, тренированным человеком. Он любил поесть и принимал мир, как и полагается человеку такого типа. Если пчела села на руку — ее следует прихлопнуть. Мгновенно, без рефлексии и размышлений о том, что она часть природы и имеет право на жизнь.
Мгновенная реакция — это Гошин конек. Гоша даже с первой женой из-за этого развелся. Она уронила чашку за его спиной, когда он ужинал, а он — мгновенный захват — чуть руку ей не сломал. Это была всего-навсего моментальная — выработанная на угрожающую ситуацию — реакция.
Но первая жена отказывалась это понимать. Она сказала: как это не имеет ко мне никакого отношения? Это моя рука, и ты мне ее чуть не вывернул!
Через окно пиццерии Ладушкин вдруг увидел, что дочка Полоцухина вышла из подъезда и побрела потихоньку с пакетом в руках к булочной.
Не как все девочки ее возраста вприпрыжку, а именно побрела.
Пицца осталась недоеденной, несмотря на неизменно завидный Гошин аппетит.
Когда Ладушкин догнал ее и пошел рядом, девочка, кажется, нисколько не удивилась его появлению.
— А, это опять вы! — только и сказала она, подняв на него глаза.
То ли она вообще была вялая, то ли ждала подобных расспросов.
— А что там произошло, в этом Кутозере? — спросил Ладушкин.
— Ну, мы туда на природу поехали. Рыбалка, грибы, ягоды. Идем по лесу, а навстречу женщина с корзиной. Знаете, она очень меня тогда напугала. Увидела нас и как вкопанная остановилась. Смотрит на папу и говорит: «Кровь капельками, кровь капельками». А потом еще: «Неделя, неделя.., и умрешь!»
— Капельками?! — почесал в затылке Ладушкин.
— Ну да! Папа так и умер.
— Но ведь это…
— Да, — девочка кивнула, — это, действительно, совсем непохоже на диабет. Я-то про диабет все знаю: папа болеет столько, сколько я на свете живу.
— А почему же мама согласилась с таким диагнозом?
— Да она, видите ли, она рада, что он умер. Они очень ссорились, развестись давно хотели, только не знали, как квартиру разменять. Очень маленькая у нас квартира. — Девочка вздохнула. — А теперь и менять не надо.
— А что врачи?
— Мама говорит, наши врачи не любят странные болезни — много хлопот. Им проще написать было, что диабет.
— А та женщина в Кутозеро? Она тоже туда приехала или живет там?
— Не знаю. Мы так испугались тогда, что поскорей ушли и не стали с ней больше говорить.
— А папа ничего тогда не говорил после этой встречи?
— Нет. Он только, уже когда заболел, сказал:
«А эта-то как в воду глядела». И все. Больше ничего не говорил… Или я больше ничего не знаю.
— Понятно! Ну, спасибо тебе!
Ладушкин с несвойственной для него жалостью смотрел на грустного, умного и такого уже взрослого ребенка, немножко похожего на его рыжую дочку Броню. Наверное, это трудно — быть таким взрослым, когда на самом деле ты еще совсем маленький.
В тот же день Ладушкин позвонил в Москву и рассказал Светловой о Кассандре. Сам же вскоре отправился в Кутозеро. Они договорились, что и Аня приедет прямо туда. Там они и встретятся.
Знали бы Светлова и Ладушкин тогда, при каких обстоятельствах это произойдет.
* * *
Здание гостиницы в поселке Кутозеро было стилизовано под чум. Нечто островерхое, напоминающее о близости вечной мерзлоты. Кроме того, о вечной этой мерзлоте напоминал еще и невероятный вечный холод в номере.
— А чего так холодно-то? — поинтересовался Ладушкин у женщины администратора.
— Север, однако! — хихикнула в ответ полная, с роскошными плечами дама-администратор.
«Да, такой даме холод, конечно, нипочем. С ее килограммами, наверное, почти жарко! — с некоторой завистью подумал и сам отнюдь не тщедушный Гоша Ладушкин. — А ведь с ней, поди, тоже не холодно. Просто не может быть с такой дамой холодно! Ну, это один из вариантов решения проблемы холода в условиях вечной мерзлоты».
Вообще же у Ладушкина было ощущение, что бетонный чум-гостиницу немного повело в сторону.
И ощущение это оказалось верным: со щелями и перекошенностью и был связан этот неизбывный холод в номерах.
Приятная дама-администратор охотно пояснила Ладушкину, в чем, собственно, состоит проблема.
Оказывается, вечная мерзлота — это не навеки застывшее состояние воды. Оказывается, она идет пятнами. Вот тут она есть, а рядом, в ста метрах, ее уже нет; а потом опять… И Кутозеро такое же место, где, прежде чем что-то начинать строить, желательно выяснить, где она, голубушка, мерзлота-то эта, где есть, а где ее и нет. Потому что, если рискнуть строить на вечной мерзлоте, происходит то, что и произошло с гостиницей-чумом, — ее маленько перекашивает.
— Интересно! — подивился Ладушкин таким сведениям. — А чего ж не выяснили-то?
— Ну, как вам сказать, — таинственно пожала роскошными плечами женщина-администратор. — Вопрос, конечно, интересный.
— Понятно! Пьяные, стало быть, были, когда выясняли.
Ладушкин вкратце описал своей новой приятельнице, администратору, ту, которую он хотел найти: женщину с корзиной, напророчившую с месяц назад смерть господину Полоцухину. Такой, какой ее запомнила и описала ему самому дочка Полоцухина.
Он думал, что предстоят сложные поиски. Но администратор нисколько не удивилась.
— Да это же наша Яна, — просто сказала она. — Ее смерч в детстве унес.
— То есть?
— Вот так! Покрутил и зашвырнул на лодку надувную посреди озера. Упала девчонка, как на подушку. Ну, девочка же, махонькая, легонькая. Приземлилась, как пушинка. И жива осталась. Это судьба.
— Судьба, — согласился Ладушкин.
— С той поры она, ну, как вам сказать…
— Маленько не в себе?
— Да нет, совсем нет. Хотя некоторые, возможно, так считают. Но вообще она женщина положительная, правильная, вот только…
— Ну, хорошо, разберемся. — Ладушкин устал ждать, когда его новая подружка подыщет наконец нужные слова: ему пора было действовать.
Он ожидал, что, несмотря на все заверения администратора, будто Яна Васильевна — женщина положительная и нормальная, его все-таки встретит некая особа с блуждающим взором и в ботинках на босу ногу, простирающая свои костлявые руки и, так сказать, указующие персты.
Где-нибудь в пещере.
Но Яна Васильевна работала, оказывается, не в пещере, а в бухгалтерии.
И, в самом деле, оказалась спокойной, с заурядной, так сказать, бухгалтерской внешностью дамой, одетой, как и полагается бухгалтеру, отнюдь не в лохмотья, а в ничем не привлекающий внимания костюм, коричневый и скучный.
Полоцухиных Яна Васильевна вспомнила сразу.
— Как же, как же! Конец-то лета был грибной.
И я в леске вдоль Кутозера в тот день грибы собирала. Посушить, пожарить. Выходной был. Мы ведь тут, знаете, в основном на собственных припасах.
— Ну и?
— Идут навстречу. Семья.., папа, мама и дочка…
Сразу видно.
— И что дальше?
— Видите ли… — Яна Васильевна явно стеснялась своих аномальных проявлений. — Это не от меня зависит. Это меня, как бы сказать, застигает.
На некоторых смотрю — ничего. А иногда… Вдруг будто что-то вроде транса у меня случается. Слова всякие произносить начинаю. И будто сами собой они произносятся. И даже когда я этого не хочу. Не знаю, откуда и берутся. Будто бы вижу я в это мгновение то, чего другие не видят, и рассказываю.
— А как же вы все-таки это делаете?
— Да никак! Вижу. Говорю. Не от меня это зависит. Я и сама не рада. Мне ведь от этого никакого прока. Одно беспокойство. Иной раз такое увидишь, что и сама испугаешься!
— А что вы на меня так смотрите? — вдруг забеспокоился Ладушкин.
— Да так, ничего! — Яна Васильевна отвела глаза. — Вы меня извините, у нас конец месяца — отчеты. Мне работать надо. Я больше никак с вами говорить сейчас не могу.
— Ну, хорошо. Я пойду пока пообедаю. А вы когда работать заканчиваете? Я бы еще побеседовал.
— Да в шесть. Приходите. Я вон в том пятиэтажном доме живу, квартира девять. Заходите.
"Да, — подумал Ладушкин, — наверное, все это не в жилу. Когда у человека никакой склонности к шарлатанству и нетрадиционным способам зарабатывания денег. И юродивой она быть не хочет, и салон белой магии ей ни к чему. Работает она простым бухгалтером. И вот, пожалуйста, все так некстати.
Ей балансовый отчет составлять, а тут приспичило дару ясновидения проявиться. И видения, хочешь не хочешь, возникают перед мысленным взором и проходят, так сказать, чередой".
* * *
У рядового жителя Кутозера могло не быть машины. Но у него не могло не быть лодки. Не было моторки, так хоть какая, но была. Поэтому протоки, отходящие от озера водные рукава-тупики, были уставлены самодельными эллингами, как московские дворы железными гаражами.
В назначенное ясновидящей время, в шесть часов, Ладушкин бессмысленно нажимал звонок квартиры номер девять. Ему никто не открывал.
— Пошла она к сараюшке за рыбкой да грибками, — пояснила, не выдержав его настойчивости, соседка Яны Васильевны, отворив соседнюю дверь ровно настолько, чтобы просунулась ее любопытная голова.
В этих «сараюшках», жестяных коробках, у кутозерчан хранились не только лодки, но и, как и в гаражах, ненужный квартирный скарб, иногда рыбка вяленая, бочки с припасами, грибки, ягодки.
Чтобы прожить в Кутозере зиму без зарплаты, а именно так тут почти все и жили, надо было запасти и бочку моченой брусники, и оленью тушу. Ну, и рыбки. Семги. Само собой, икры. Мало что не разрешается! Что значит в России «не разрешается»?
Смешные слова. Весь полуостров этим промышляет, торгует и питается. Потому что нельзя запретить человеку не голодать. А ценные сорта рыб, семга и икра — исконная еда жителей полуострова. И были ею во все времена, в том числе и тогда, когда эти сорта еще не именовались «ценными».
И когда нет возможности заработать деньги на расфасованное в разноцветные коробки французское куриное филе, приходится обращаться «к корням» — к корням вообще приникают истово, когда уже нет другого варианта.
Топтаться и ждать было не в правилах Ладушкина. По тропинке, указанной ему соседкой Яны Васильевны и начинавшейся прямо у пятиэтажки, Гоша спустился к озеру. Точнее, это было еще не озеро, а один из его рукавов.
Жестянку-сараюшку Яны Васильевны он нашел сразу. Поскольку двери были раскрыты настежь, а внутри царил беспорядок — настороживший бы любого сыщика беспорядок. Связка вяленой рыбы, нанизанная на бечеву, рассыпалась, как ожерелье, сорванное во время похищения.
У Гоши, как и полагается классическому сыщику, было несколько правил в жизни. Одно из них — он совсем не любил, когда исчезало то, что должно было бы быть на месте.
На подозрительное движение и шорох у него была выработана мгновенная реакция. Это второе.
Приверженность третьему обнаружилась, когда Ладушкин выскочил из растворенных дверей «сараюшки» и увидел, что от берега весьма шустро удаляется лодка с двумя пассажирами на борту…
Того, кто убегает, следует догонять. Это было его четвертым правилом.
И чем быстрее убегает желающий скрыться, тем незамедлительнее следует бросаться вдогонку.
Можно было бы, конечно, сказать, что эти правила одобрил бы и любой доберман-пинчер, но, что поделаешь, и сыщикам эти правила бывают крайне полезны. Сходство, может, обидное, но неизбежное.
Однако на объяснения явлений окружающего мира времени не оставалось.
Ладушкин по возможности бережно приподнял из лодки, снаряжавшейся в это время у одной из соседних «жестянок», ее хозяина и занял его место у руля. А через пару минут свежий северный ветер Кутозера, так сказать, уже обвевал его мужественное лицо.
* * *
Ехать на поезде Светлова решила потому, что до пункта назначения ей было ближе не от Мурманска, куда летали самолеты, а от станции под названием Оленегорск. Большинство пассажиров возвращалось через Москву с курортов.
Спальный вагон поезда Москва — Мурманск был заполнен под завязку, и Аня попыталась по обрывкам фраз и облику ради забавы выяснить, кто есть кто.
В основном все оказалось очень просто. Загадкой оказались лишь два лощеных холеных джентльмена.
Вынужденная командировка?
Оказывается, нет.
Хобби настоящих джентльменов — охота.
Джентльмены посвятили Светлову в местные реалии. Оказывается, свободным на полуострове может считаться только тот человек, у которого есть керосин.
Все остальные — по существу дела, рабы бескрайних просторов.
А что касается ближайшей перспективы — осенней распутицы, — то и вовсе можно оказаться заложником до той поры, пока не установятся зимники, дороги по снегу.
Другое дело керосин и вертолет. У кого есть они — тот без преувеличений король.
У джентльменов все было схвачено: их встречали — с вертолетом! — на станции с каким-то полярным названием.
С трудом отказавшись от настойчивых приглашений составить компанию, Аня все-таки призналась им на прощание, что едет она в Кутозеро.
— Мы к вам прилетим! — многообещающе посулили джентльмены.
"Всю жизнь мечтала, — пробормотала Светлова и, лицемерно улыбаясь, помахала им ручкой из окна удаляющегося в Мурманск поезда.
Ей тоже надо было выходить, не доезжая до самого Мурманска.
* * *
Увы, Ладушкин не родился мореходом. А Кутозеро казалось огромным, как море.
Однако, если Гоша сел на хвост, оторваться от него было невозможно, ни на суше, ни на воде.
Берега между тем давно скрылись из вида, но Ладушкину было не до того. Как ориентируются, когда ориентироваться не по чему? Главное — не отстать от лодки, а уж она, рано или поздно, куда-нибудь да причалит.
Ведь не Летучий же это Голландец, вечно бороздящий просторы Кутозера! Куда-нибудь да выведет, к какой-нибудь, да суше.
Расстояние между лодками то сокращалось, то опять увеличивалось.
Когда сокращалось до минимума, Ладушкину удавалось разглядеть тех, кого он преследовал.
У руля сидел здоровенный мужик в ватнике и ушанке, здешнем всесезонном головном уборе.
Как ему показалось, некоторые жители Кутозера не считали, что погода в их климате бывает когда-нибудь настолько благоприятной, что можно расстаться, хоть ненадолго, с этим замечательным головным убором.
Второй пассажир? Возможно, это и была столь необходимая Гоше ясновидящая Орефьева. Раз ее не оказалось в распахнутом настежь сарае, то где же ей еще, спрашивается, быть?
И к тому же, когда Гоша бросался в погоню, он ясно видел в удаляющейся лодке женщину. Но в данный момент на нее был надет мешок, и утверждать что-либо с полным основанием было затруднительно.
Впрочем, кто бы ни сидел в лодке с мешком на голове — ясно, что его везли не на прогулку подышать воздухом, и, стало быть, цель у него была одна — догнать!
Свирепый студеный ветер — на берегу такого не бывает! — бескрайнего Кутозера хлопал капюшоном Гошиной куртки, как пиратским флагом, адреналин выбрасывался в кровь залпами.
Ладушкин нащупал и извлек на свет божий из-под своей куртки верного дружка «Макарова».
Вечный вековой инстинкт хомо сапиенс мужского пола — догнать и замочить.
Главное — догнать, а уж в прямом контакте равных Гоше Ладушкину немного.
И уж вряд ли к ним относится хмырь в ушанке, несмотря на его устрашающие габариты.
* * *
Как правы были «джентльмены с керосином и вертолетом», Аня поняла, только когда ее поезд Москва — Мурманск — стоянка в Оленегорске пять минут! — уехал, оставив ее на перроне.
В общем, это была уже настоящая Лапландия, хотя поверить поначалу в это было не так-то легко.
Тридцать шесть часов от Москвы на поезде, да еще и удобном, — это не бог весть какое расстояние.
И кажется, ничего не изменилось: разве деревья стали пониже. А так — просто озера, которые тянутся за окном по два часа кряду, просто горы Апатиты марсианского, безжизненного вида, покрытые вечным снегом, просто горы Хибины…
«Лапла» — это значит «далеко», поэтому — Лапландия. Но сначала кажется, что это никакая не «лапла»… Потому что близко. А это значит, все должно быть если не точно также, то, по крайней мере, похоже на ту жизнь, которую хорошо знаешь.
Подвох состоял в том, что выяснилось не сразу, насколько здесь живут по-другому; выяснилось постепенно.
В Оленегорске, поражающем воображение горожанина одним уже своим названием, а больше, впрочем, ничем не удивившем, стоял как бы наготове поданный к поезду рейсовый автобус.
Стоял как ни в чем не бывало — не надо ждать, нет давки, очереди, и Светлова наивно уселась в этот автобус.
И только когда автобус начал углубляться в глубь полуострова и открылся уходящий за горизонт дивно разноцветный осенний лес, она начала понимать: все здесь по-другому.
Во-первых, этот лес и не думает кончаться! Нет кругом ни одинокого домика, ни поселка, ни человека. А дорога, которая вьется впереди, — неплохая, в общем, асфальтовая дорога. Но какая-то странная — на ней ни одной машины! Час, полтора часа — и ни одной.
И когда Светлову высадили — «Конечная!» — из этого автобуса, и он, не дав опомниться, уехал, выяснилось ненароком основное отличие здешних мест от тех, в которых она бывала раньше: у нее как-то незаметно, невзначай отняли конституционное право на свободу передвижения! Потому что исчезающий вдали автобус был единственным движущимся транспортом на много километров в округе. И никто не знал, приедет ли он еще когда-нибудь сюда.
Говорят, что не приедет: нет бензина.
А до Кутозера еще километров тридцать. И в Оленегорск, где ходят поезда, вернуться не на чем — ни объявлений, ни объяснений.
— Как же вы передвигаетесь? Как на работу ездите? В другие города попадаете? — наивно поинтересовалась Светлова у попутчиков.
— А мы не ездим! — сказали ей местные жители. — И работы у нас нет. Как хочешь, так и живи.
Свобода!
Но ситуация понемногу прояснялась. Оказалось, что на полуострове подрастает поколение, которое вообще Не знает, что такое поезд. А может, так и не узнает никогда.
Ну, бог с ними, с поездами, — можно, наверное, и вообще никуда не ездить. Так они, кстати, и живут тут последние годы, не имея возможности передвигаться. Хотя, конечно, у старшего поколения еще свежи в памяти времена, когда поездка в Ленинград была делом самым будничным. Но и оно, это поколение, понемногу начинает об этом забывать.
Без эмоций, на уровне констатации факта, Светлова отметила про себя: у людей, которые дорываются до власти, никогда ничего нет: ни бензина, ни денег на зарплату, ни совести.
Впрочем, никакой катастрофы, объяснили Анне местные жители. «Время жить в России» — это когда надо только купить на зиму оленью тушу да замочить ведро морошки.
Так тут и живут. Летом на лодке по озерам, а зимой осуществить свое право на свободу передвижения вообще будет много проще: снежные дороги — зимники устанавливаются. И зимой у подъездов пятиэтажных домов, как только выпадает снег, стоят оленьи упряжки.
Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.
Самым забавным на фоне открывшейся информационной картины Светловой показался губернатор полуострова, который выступал — это она хорошо запомнила — во время югославского кризиса с призывом снарядить корабли для устрашения НАТО. Губернатор полуострова, на котором не хватало горючего и для рейсовых автобусов, упорно мечтал об этих кораблях! Очевидно, чтобы они застряли где-нибудь посредине Средиземного моря и занимали потом у ненавистного НАТО горючее, дабы доплыть до берега.
За деньги, на которые можно было слетать самолетом в Москву и обратно, Светловой все-таки удалось найти машину до Кутозера.
* * *
Наконец среди лесных безжизненных пространств появилась деталь, внесшая некоторое разнообразие: труба котельной, откуда валил черный мазутный дым, и прямоугольники серых пятиэтажных домов, разбавленных немногими избушками.
Они проехали по центральной улице, украшением которой явно было огромное здание с колоннами, почти как у Большого театра, — к такой тут, очевидно, тяготели архитектуре: немножко колонн и много тундры вокруг.
— Это и есть Кутозеро, — объявил водитель.
Ускользающая от Ладушкина лодка похитителя с ясновидящей начала петлять между островами.
И Ладушкин с интересом обнаружил, что Кутозеро всего лишь одно из многих в цепочке нескольких озер.
Это была уже не бескрайняя водная гладь, на которой любое плавсредство видно издалека. Однако и тут заблудиться «здесь и сейчас» было парой пустяков.
И тогда Гоше предстояло бы вечное блуждание среди берегов с вечной мерзлотой, ноль бензина и голодная смерть. Человек с воображением мог бы себе живо представить, как начинают медленно кружиться, падая с неба, снежинки, как засыпают Гошу, а льды не выпускают утлую его лодчонку из своих железных объятий…
Север, однако.
Но у Ладушкина было плохо с воображением, зато хорошо — с обонянием. Поэтому он, как доберман, ловил в девственно чистом студеном воздухе запах бензина, старался углядеть радужную пленочку на воде…
И, наконец увидев среди деревьев, свешивающихся над озером, сломанную ветку со срезанной листвой, вздохнул с облегчением: это был след.
Обогнув очередной мини-остров, Ладушкин увидел и ее — лодка похитителя стояла причаленная к берегу и привязанная к дереву, но была уже пуста.
Плутать не пришлось, и Ладушкин шел по довольно заметной тропке, которая довольно скоро привела его к рубленому крепкому дому.
Все оказалось так просто…
Но именно в тот миг, когда Ладушкин подумал о том, что уж слишком все просто обнаружилось, как что-то лязгнуло, и тут же в ногу вцепилось нечто злобное, по силе хватки способное соперничать с десятком Натасканных бультерьеров.
* * *
Ладушкина нигде не было.
В единственной гостинице-чуме поселка Кутозеро Аня обнаружила вещи Егора в номере, где он, как выяснилось, не ночевал, и печальную даму-администратора, которая, как показалось Светловой, переживала отсутствие Ладушкина гораздо больше, нежели это полагалось, когда речь заходила о рядовом постояльце.
— Ушел поговорить с нашей Яной и как сквозь землю провалился!
Выяснив, что Аня не супруга Ладушкина, не невеста и не подруга, а всего лишь «товарищ по работе», дама почему-то сразу после этого успокоилась и снабдила Аню адресом ясновидящей Орефьевой.
Поселившись в том же чуме-гостинице, а попросту оставив сумку с вещами у себя в номере, Светлова отправилась на поиски. И уже через полчаса была в курсе последних событий: выяснилось, что Орефьева так же, как и Ладушкин, словно сквозь землю провалилась.
Правда, скорее уж они оба провалились не как сквозь землю, а как сквозь воду, поскольку следы обоих терялись на берегу Кутозера.
Именно здесь их видели в последний раз.
«Прелестное место это Кутозеро, — рассуждала Светлова, стоя на берегу дивной красоты водоема. — Все тут, оказывается, исчезают без следа».
— Покататься не желаете?
Мужик в ушанке, отталкиваясь шестом, как венецианский гондольер, подплыл, что называется, без единого всплеска. Вот что значит искусство управления лодкой, передающееся из поколения в поколение!
— Покататься? — Аня задумчиво смотрела на лодочника.
Вид у гондольера был диковатый, прямо сказать, далеко не венецианский.
Но «Макаров» был при ней.
«А что, если? — подумала Анна. — На ловца и зверь…»
Уж слишком приветлив! И это настораживает.
Жителям бескрайних и малонаселенных пространств все-таки более свойственно недоброжелательное отношение к чужакам. Настоящий абориген скорее умрет от голода и гордости, чем будет улыбаться приезжему. Это тебе не какой-то там услужливый капиталист в густонаселенной и тесной Европе. Это наш гордый и мрачный человек, и смотреть на чужака исподлобья и с подозрением — его исконное свойство.
«Ну и ладно, ну и ничего… Может, оно и к лучшему и стоит дать согласие на „покататься“. Как еще добраться до Ладушкина?» — подумала Светлова, вполне отдавая себе отчет, что ее просто-напросто заманивают.
Но, может быть, все намного проще? Аня вспомнила разговор с водителем машины, который подвозил ее до Кутозера.
После краткого экскурса в краеведение шофер, который вез Светлову сюда, сделав многозначительную паузу, помолчал и сообщил:
— Однако пьют тут у нас.
— Что, сильно?
— Зверски!
Да, возможно, что дело обстояло именно так, именно этим и объясняется радушие лодочника: желание выпить у гондольера — мотив посильнее, чем ксенофобия, то есть враждебность к чужакам.
И тогда все обойдется для Ани всего-навсего расходами на спиртное.
— А вы тут молодого человека, приезжего из Москвы, случайно не встречали? — поинтересовалась она у радушного гандольера.
— Человека? Молодого? — Лодочник почесал затылок, то есть репу.
Анне не приходилось еще видеть человека, которому бы так подходили эти слова. Не то чтобы его большая в ушанке голова напоминала этот славный овощ. А вот подходило — и все тут!
— Нет, не встречал.
Светловой, правда, показалось, что вид у лодочника был неубедительный какой-то.
— Ну, ладно. — Она незаметно пощупала в кармане куртки пистолет и подумала про себя:
«Поедем покатаемся…»
* * *
Все оказалось — глупее не придумаешь. Анна все ждала ловушки, нападения. Она так сосредоточилась на этом противнике, что совсем не приняла в расчет другого.
Кутозеро завораживало своей красотой. Но ветер!..
На озере дул такой ледяной ветер, что Анна минут за двадцать превратилась в настоящую ледышку.
— Все! Поворачиваем! — прокричала она хозяину лодки. — Тут уж не до красоты! — Анне было плевать даже на Ладушкина.
— Как скажете. — Лодочник послушно развернул лодку к берегу.
Уплыли они за двадцать минут недалеко, и Анна надеялась, что скоро уже снова покажутся крыши Кутозера, во всяком случае, раньше, чем она даст дуба. Он так замерзла, что казалось, она уже и слова больше сказать не сможет — так заледенели губы.
Крышка от термоса, наполненная горячим янтарным чаем, которую протянул ей лодочник, явилась соблазном, от которого невозможно было отказаться И Светлова благодарно приняла ее из его рук. Отхлебнула разок, другой.
Вкус показался каким-то странноватым, наверное… Но Светлова этого не распробовала. На таком ледяном ветру главным было то, что чай был обжигающе горячим.
Она жадно допила мгновенно остывающий на ветру чай, и через десять минут вся обмякла, словно тряпичная кукла. После ужасного холода засыпать было так тепло и уютно.
* * *
Придя в себя от болевого шока, Ладушкин понял, что угодил в капкан.
Если приветливо манит тропинка и двери избушки гостеприимно растворены настежь, надо быть начеку. Это закон.
Не следовало забывать, ну никак не следовало забывать, что все в здешних местах есть не только рыболовы, но и охотники.
Остров, на котором похититель, по всей видимости, считал себя хозяином, был, как минное поле, нашпигован капканами, капканчиками и всякого рода ловушками. Ни заборов, ни охраны.
Заходи, мил человек, гостем будешь!
Болевой шок — это болевой шок. Мало не покажется.
Несмотря на могучее природное здоровье, Егор Ладушкин, сыщик-профессионал, вырубился…
Потому что сыщик — это все-таки еще не медведь. А зверской силы капкан, предназначенный судя по всему, именно для медведя и чуть не отхвативший ему ногу, сделал свое дело.
Очнулся Ладушкин от холода, потому что ночью на островах Кутозера уже здорово подмораживало.
Есть сыщики, которые берут с собой пистолет и зубную щетку. Но работа в детективном агентстве приучила Ладушкина брать с собой значительно более расширенный по составу «джентльменский набор». В него входила ампула новокаина и сильное обезболивающее с антисептиком. Еще — отмычка-универсал.
Нога распухла.
Потом он долго возился с хитрым капканом.
И освободился. Но силы покинули даже могучего Ладушкина.
* * *
Очнулась Светлова, откушавшая странного чайку из термоса, в каком-то темном подвале.
Сверху пробивался свет. Рядом в пахнувшей плесенью темноте кто-то шевелился.
Приглядевшись, Светлова увидела немолодую тетеньку с бухгалтерско-канцелярским пучочком на голове. В очках и костюмчике.
— Здравствуйте, — сказала тетенька. — Давайте знакомиться. Меня зовут Яна Васильевна.
Так Светлова и оказалась рядом с той, которую она намеревалась повидать. Ради кого и отправилась в это путешествие. Желали, госпожа Светлова? Пожалуйста!
— Извините, Яна Васильевна, а вы случайно не в курсе.., кто же всех нас похитил?
— Да кто-кто. — Яна Васильевна пожала плечами. — Ясное дело кто. Васька Вершинин. Он у нас по чужим сетям работает. Рыбу у соседей тырит. Ну и испугался, что я обнародую. Расскажу об этом вашему товарищу. Жалко мне Ваську.
— Что?! И вам этого Ваську жалко?
— Жалко. То-то и оно. Да он бы, может, и рад не воровать. Не может! Одно слово — клептоман.
Вот, оказывается, что…
Клептомания — народное заболевание, эпидемия в национальных масштабах.
Ладно, простим.
Но где же Ладушкин? Неужто Вершинин его убил?.. Или держит в каком-то другом подвале?
Маловероятно.
Светловой трудно было представить своего сотрудника Ладушкина поверженным. Если только дикий Вершинин и в самом деле не отправил его на тот свет с помощью какой-нибудь рогатины, с которой ходит на медведя.
Но на такой случай и изобретено огнестрельное оружие, а именно — пистолет, которым Гоша Ладушкин владеет в совершенстве.
Светлова не верила, что возможны обстоятельства, при которых Гоша не сумел бы им воспользоваться.
* * *
Охотник и рыболов Вершинин находился в некотором замешательстве.
Количество персонажей, которые подлежали похищению, увеличивалось в геометрической прогрессии.
Ну ладно, эту светловолосую приезжую девушку, которая разыскивает мента и Яну, Вершинин пристроил — места в подвале пока хватает.
Ее хоть похищать было приятно.
Но что, если следом за этими двумя появится кто-то еще? А потом еще и еще? Старую истину о том, что более всего следует опасаться вещей, которые лучше не начинать, потому что дальше все развивается по принципу снежного кома, охотник и рыболов Вершинин вспомнил слишком поздно.
То, что Вершинин занимался браконьерством, было тьфу. Наплевать и забыть. В России закона не боятся. А вот чего следует опасаться, так это своего ближнего, который вершит свой собственный закон, по-своему разуму, прихоти и усмотрению.
И вот тут охотника и рыболова Вершинина могли поджидать крупные неприятности.
Не то беда, что приезжий мент — а именно в эту категорию зачислил, и не без оснований, охотник и рыболов Гошу Ладушкина — привлечет его к ответственности. А то, что при этом откроются его художества по ограблению и экспроприации содержимого сетей и капканов, принадлежащих родным кутозерчанам. И тогда самосуда Вершинину не избежать.
Был человек — и нету. Полуостров в этом смысле крайне удобен. Тут и живых-то людей порой не сыщешь, не то что мертвых…
Вон в Красной Щели — прелестное, кстати, название — самолеты уже сколько времени не летают.
Керосина нет. А ведь там люди живут. Живут в этой Щели Красной. Что с ними стало? Одичали, перемерли, приспособились к дикой природе, «мауглизировались»? Кто знает. Кого спрашивать? Все равно не получишь ответа. В этом смысле ничего, никаких новостей — с прошлого столетия.
А открыть вершининские художества приезжий мент мог запросто — с помощью Яны Васильевны.
Ей и в чашу с водой глядеть не надо — без нее все видит. Другое дело, что сама она помалкивает. Не дура. То есть про наводнение в Южной Америке — это она запросто расскажет, поделится с народом впечатлениями. А вот кто рыбу вынимает из чужих сетей, про это — молчок. Ясновидеть — это ведь тоже нужно с умом, избирательно.
Но приезжий мент ее, конечно, сначала расколет. Потом привлечет к ответственности Вершинина. Тот заплатит штраф и чуток посидит в кутузке.
А вот когда выйдет, осиновый кол ему в зад — это самая наименьшая неприятность, которая его ждет.
А выход какой? Выход один. Чтобы предотвратить все эти неприятности, Яну нужно похитить.
Припрятать на время. Ну, не убирать — нет! За это, как и за рыбу, можно схлопотать от своих же.
А припрятать на время — это мысль. Мент подождет-подождет да и уедет восвояси.
Вот такой у охотника и рыболова Вершинина был расчет.
* * *
Наступление утра можно было угадать по тонкой полоске серого цвета, забрезжившей сквозь крышку, закрывающую вход в подпол, — она была сколочена из толстых, тяжелых, грубых досок.
«Эх, Светлова, горе-детектив». — Аня безнадежно подергала толстые тяжелые доски.
Яна Васильевна, сидевшая дотоле тихо в уголке, встрепенулась вдруг, как птица, с которой сняли колпачок. Завертела нервно головой. И забормотала:
— Солнце, солнце…
— Какое там солнце! — Светлова хмуро смотрела на серые полоски света над головой.
— Солнце.
— Я бы все-таки этого не утверждала.
— Вижу, вижу! — повторяла Орефьева.
— А я ничего не вижу! — тяжело вздохнула Светлова.
— Вижу солнце.., много солнца.., оно больно их жжет.., гонит на камни.., воды им не хватает, воды.., умирают без воды…
— Да что это с вами, Яна Васильевна?
— Вяжу, вижу, все вижу.
— Ну, понятно. С вами все ясно, — опять вздохнула Анна. — Слышали, знаем. «Высоко сижу — далеко гляжу» — фольклор умалишенных.
— Ужасное солнце.., черное солнце.., жжет, жжет…
— Что вы все-таки видите-то, Яна Васильевна?
Поточнее нельзя ли? — поинтересовалась Светлова, больше от скуки, чем от действительного интереса.
— Солнце.., остров.., камни… Солнце жжет нестерпимо… Черепахи… Мужчина с женщиной спасают…
— Ну, этак и я — закрою глаза и что-нибудь увижу, представляя. Насочинять можно все, что угодно. А как проверить?
Но Яна Васильевна Аню будто и не замечала. Она впилась слепым невидящим взглядом в темноту и продолжила бормотать:
— Ужасное солнце.., черное солнце…
И Светлова вдруг пристыженно притихла.
Ведь предсказала Орефьева смерть Полоцухина!
И он действительно умер. И притом в точно назначенный ею срок.
Состояние, в котором находилась эта женщина, действительно можно было охарактеризовать как транс. Но что Яна видела в этом своем трансе?
Какой-то остров в каком-то океане. «Мимо острова Буяна в царство славного Салтана». Что там, на этом острове, все-таки происходит?
Аня попыталась представить. Связать разрозненные слова ясновидящей Яны в единую картинку.
Какой-то остров был заполнен огромными черепахами. Пресмыкающиеся давили друг друга, налезали друг на друга тяжелыми панцирями.
Солнце нагревало каменистый остров. Камни были раскалены, и черепахи, которые уползли далеко от воды, умирали. И уже не могли вернуться к воде — путь им преграждали другие.
Черепахи умирали и поджаривались на палящем ужасном солнце.
Аня поежилась… А вдруг все это правда? И все, о чем Яна бормочет, где-то в данный момент происходит? И Яна это на расстоянии видит?!
Ведь ее в детстве унес смерч. Унес и вернул. Если верить Рею Брэдбери (а хорошие писатели редко ошибаются: все, о чем они пишут, рано или поздно оказывается правдой), смерч — это разумное существо. Хитрое и дальновидное. Он поглощает интеллект своих жертв и умнеет.
Возможно, этим и объясняется, что болгарская прорицательница Ванга, которую тоже, когда она была маленькой девочкой, унес смерч, чудом оставшись в живых, стала обладать удивительным даром.
И вот Яна сидит рядом со Светловой, смотрит куда-то в одну ей видную даль и рассказывает-бормочет:
— Солнце.., остров.., камни… Солнце жжет нестерпимо…Черепахи… Мужчина с женщиной спасают…
В общем, Анна вполне верила в возможность существования таких способностей. Дело в том, что и на нее иногда такое находило. Вдруг ясно, будто краткий приснившийся сон, видишь очень четкую картинку. Правда, если это дар, то Светловой досталась от него всего лишь малая малость.
Неожиданно дощатый настил, закрывающий вход в подвал, с грохотом отодвинулся.
Это Вершинин принес еду и воду. И ему совсем не понравилось, что ясновидящая о чем-то бормочет. Вдруг о его художествах?
Почесав репу, Вершинин притащил крепкий джутовый мешок, бесцеремонно натянул его Орефьевой на голову и крепко замотал бечевкой.
И Яна примолкла. Вместо прорицаний теперь из мешка доносилось только слабое попискивание и неясный бубнеж.
На Светлову Васька Вершинин даже не взглянул.
Аня же в отсутствие изъятого у нее «Макарова» сочла за благо не обращать на себя внимания похитителя.
Она здраво рассудила, что, если Ладушкина нет с ними в подвале, значит, он, очевидно, на воле. — Ладушкин есть, его не может не быть!
Убивать Ладушкина Васька Вершинин, клептоман, рыболов и охотник — но все-таки ведь не мокрушник! — вряд ли стал бы.
И значит, нет смысла рыпаться. А надо немного подождать, как Гоша проявится.
* * *
А Гоша Ладушкин отлеживался, как раненый зверь…
С тою только разницей, что зверь просто отлеживается, а Гоша еще и планировал мысленно операцию по пленению коварного рыболова и охотника.
Изучив расположение избушки Вершинина, Ладушкин предвкушал тот дивный миг, когда в предрассветный час — ну, лучше в предрассветный, так как именно в это время люди спят особенно крепко, сладко и непробудно! — он возникнет на пороге этого домика. Отомкнет предварительно все, что полагается: крючочки, замочки — и, приставив стальное дуло пистолета к храпящей наглой физиономии, поквитается с ним.
Спросит его перво-наперво, на кого он ставил эти капканы. На медведя?
Гоша поморщился от боли в раненой ноге, которую не заглушил до конца даже обезболивающий укол.
Или на динозавра?
Второй вариант казался самому Гоше более вероятным.
Припомнит Ладушкин ему капкан этот медвежий-динозаврий, припомнит!
Ну а дальше вопросы этой наглой морде будут заданы, собственно говоря, по делу: где содержится столь необходимая для прояснения деталей расследования ясновидящая Орефьева? Куда ее спрятал?
И вообще, почему, такой-сякой, бухгалтершу похитил?
В случае сопротивления — короткий и эффективный удар стальной, как дуло пистолета, Гошиной ладонью в район шеи и предплечья. Удар краткий, эффективный и безусловно вырубающий…
Рисуя в воображении эти сладкие картины возмездия, Гоша, прихрамывая, добрался до избушки.
Из домика доносилось посапывание. Спит! Рыболов-охотник дрыхнет! Все складывалось как нельзя лучше.
Мысленно окрестив хозяина капкана рыболовомохотником, Гоша отчего-то опять ставил на первое место в этом словосочетании слово «рыболов»…
А надо бы наоборот, надо было «охотник». Потому что рыболовы спят крепко. А вот охотники… Сон охотника чуток и хрупок, привык в лесу ко всякому.
Чу! Всегда настороже, даже во сне. Ведь в лесу как в лесу… Чуть ветка хрустнет, а охотник уж должен быть начеку…
Гошу должно было насторожить, что в безмятежном посапывании, доносившемся из избушки, изменился ритм. По-видимому, охотник проснулся и, затаившись, прислушивался и уже только притворялся спящим.
Но увлеченно возясь с замком, Гоша этот момент пропустил. А заметил Ладушкин это обстоятельство, когда было уже поздно…
Бросив бесполезную борьбу с замком, Гоша могучим плечом высадил дверь. И с бешеным, предполагающим в таких случаях криком «На пол!» ворвался в тесное помещение.
Но все, что Ладушкин увидел, — это тело охотника, который, разбежавшись, почти грациозно, рыбкой, вылетел в окно, не слишком, в общем-то, даже и широкое — окно маленького домика…
Выпрыгнув вслед за ним в то же окно, Ладушкин успел все-таки увидеть, что хозяин капкана сначала катится кубарем от избушки, а потом, вскочив на ноги, быстро исчезает в низких зарослях карликовых сосенок, произрастающих на острове.
Все оказалось не так, как планировал Ладушкин.
Вместо короткой и жестокой схватки и столкновения один на один противоборство превратилось в бег с препятствиями.
Несмотря на грузность и тяжеловесность рыболова-охотника, он бегал прекрасно. Замечательно бегал!
Конечно, у Ладушкина тоже была великолепная физическая подготовка. Все-таки у них в агентстве «Неверные супруги» надо было быть готовым ко всяким неожиданностям.
Плюясь и матерясь, Гоша, несмотря на поврежденную ногу, старался не слишком отставать от рыболова, убегающего не менее стремительно, чем какой-нибудь неверный супруг, застигнутый на месте преступления, удирает от другого супруга, разъяренно гонящегося за ним со сковородкой в руках.
Отличие состояло только в том, что у Ладушкина в руках была не сковородка, а пистолет.
После того как приметная кривоватая, раздвоенная, как вилка для десерта, сосенка промелькнула мимо Гоши второй раз, он понял, что в столь стремительном преследовании, очевидно, не было большого смысла.
Все-таки они были на острове.
И бегали, собственно говоря, по кругу.
Просто они оба увлеклись и не сориентировались: охотник — спросонок, а Гоша — от невезения, злости, голода и действия обезболивающего лекарства.
Охотник первым сообразил, что марафон может оказаться бесконечным.
И в какой-то хорошо рассчитанный момент юркнул к воде. В том самом месте, где у него была причалена лодка!
А когда разгоряченный Гоша, задыхаясь от быстрого бега, выскочил вслед за ним на серый прибрежный песочек, мотор уже взревел, а лодка с негодяем-рыболовом, поднимая пенную струю в кильватере, удалялась от берега.
Чертыхнувшись, Ладушкин обессиленно рухнул на песок.
Удрал, негодяй, удрал.
Но удрал один! И это в какой-то степени утешало… Все-таки месть местью, а главный предмет Гошиных забот похищенная ясновидящая Орефьева оставалась на острове. Ее рыболов забрать с собой не успел.
И Ладушкин устремился на поиски и спасение…
Каково же было его изумление, когда он, услышав призывные крики, поднял крышку подпола в вершининской избушке и обнаружил, что Орефьева там не одна.
— Вы? — только и сумел вымолвить Ладушкин.
— Не ожидали? — Светлова только чуть улыбнулась своему сотруднику. — Не ждали, что на острове окажется так много народу?
— Пожалуй. На этом забытом клочке суши, торчащем посреди Кутозера, что-то становится многолюдно.
— Чудесно! Всего два сотрудника — и оба в одном и том же месте! Не хочется даже говорить в каком Но, в общем, не так и не тогда. Если мы когда-нибудь с вами, Гоша, учредим агентство, то называться оно будет явно не «Лунный свет», а что-нибудь вроде «Горе-сыщики». Или вот, у Блока был Рыцарь-Несчастье, а у нас «Сыщик-Несчастье».
— Это вы про меня?
— А ко мне разве не подходит?
— Подходит. — Гоша не воспользовался предоставленной ему возможностью проявить великодушие.
* * *
Извлеченная из мешка Яна Васильевна оказалась, между тем, свежа, как роза, нисколько не испугана и даже как будто не слишком взволнована случившимся.
Так, отряхнулась только и поправила прическу — свой жиденький бухгалтерско-канцелярский пучочек на голове.
«Что значит ясновидящая!» — с восхищением подумали Аня и Ладушкин одновременно.
На то она и «видящая», чтобы ее не смущали та кие пустяки, как джутовый мешок из-под картошки на голове.
Все равно же все видит. Что с мешком, что — без!
А видела ясновидящая Орефьева, очевидно, в своем мешке, что ничего сверхординарного с ней не происходит, что рано или поздно все спасутся — а, стало быть, чего зря суетиться?
* * *
Охотник-рыболов и клептоман Вершинин был побежден. И обращен в бегство. Женщины, ясновидящие и не очень, были освобождены и спасены.
Никогда еще Гоша Ладушкин не был так эффективен в бою. И несокрушим в прямом контакте с противником.
— Вы хоть бы мне спасибо сказали…
— Спасибо, — смиренно поблагодарила Аня. — Вы его просто загнали. Уморили своими спортивными упражнениями. — И с неподдельным интересом осведомилась у своего непобедимого и несокрушимого коллеги:
— И чего теперь ?
— Что значит — «и чего»?
По разочарованной физиономии Ладушкина было понятно, что он ожидал как минимум восхищенных взглядов и благодарных поцелуев.
— Я хочу спросить: и чего мы теперь будем делать?
— В каком смысле?
— В таком! В таком смысле, что клептоман и похититель Вершинин повержен и сбежал. Но сбежал на единственной лодке, которая была на этом острове.
— Вот оно что! — Гоша был ошеломлен открывшейся ему перспективой.
— Итак, вопрос: сдохнем мы тут от голода и холода или все-таки вернемся когда-нибудь к людям?
— Вопрос, — автоматически повторил Ладушкин.
— Да что мы в самом-то деле голову-то ломаем?
Когда у нас ясновидящая под боком!
Однако Яна Васильевна скромно, но твердо отклонила попытки Светловой вторгнуться в неизведанное.
— Не волнуйтесь! — только и ответила. — Все образуется.
— Как?! — хором закричали Аня и Ладушкин, затравленно озираясь на затерянном в бескрайних просторах озера островке.
Но Орефьева в ответ на эти неприличные вопли только надменно прикрыла глаза, как птица на плече у шарманщика. Намекая столь решительным отпором весьма недвусмысленно, что ясновидящая, причастная к тайнам мироздания, — это не справочное бюро!
Неожиданное уныние, воцарившееся на острове, нарушил шум вертолета.
Над островом клептомана Вершинина кружил вертолет!
Компания в составе детектива Ладушкина и Светловой орала, махала руками и палила из пистолета.
Все, кроме ясновидящей Орефьевой. Которая, очевидно, уже заглянула в будущее и не нашла там причин для столь бурного поведения.
* * *
Спасение чаще всего приходит с небес. Во всяком случае, народы мира всегда в своих мифах возлагали на них большие надежды. Что-то разверзнется — и спасительная длань протянется сверху. Впрочем, наказание тоже приходит с небес. Но это было спасение!
Вот как важно быть просто вежливой.
Очень кстати оказалось, что Анна была любезна с джентльменами из поезда.
И теперь над бескрайней, гибельной именно из-за этой своей бескрайности водной гладью кружил вертолет.
Спасение явилось в образе двух лысоватых господ, от которых попахивало хорошим коньяком.
Господ, крайне довольных жизнью, потому что есть на белом свете люди, которые всегда в хорошем настроении. Потому что они всегда вкусно едят, мягко спят и разнообразят свою жизнь всякого рода приятными развлечениями вроде охоты.
— Ну, милая девушка, мы вас обыскались. Зачем же забираться, спрашивается, в такие дебри?
— Видите ли… Я… — Ане не хотелось вдаваться в долгие объяснения. — Люблю, знаете, природу…
Дикую.
— Дикую?
— Дикую-дикую.
— Немного странный вкус для столь нежного создания. Впрочем, о вкусах не спорят.
Оказывается, поохотившись, господа решили навестить свою приятную попутчицу из поезда и прилетели на вертолете в Кутозеро. Когда есть керосин, это не проблема!
Далее все развивалось по известной схеме. В гостинице-чуме они узнали от дамы-администратора — уже несколько пообвыкнувшейся с тем, что ее постояльцы, как правило, оставив вещи в номере, не возвращаются, — что Светлова ушла к озеру.
На берегу озера господа узнали, что Анна поехала кататься и не вернулась.
— Разумеется, мы не могли смириться с пропажей столь прелестного создания и полетели вас искать. Вот, собственно, и все. Замечательно?
— Замечательно!
Анна на радостях расцеловала обоих.
Неприятным было только одно обстоятельство: на прощание ясновидящая Орефьева долгим взором вперилась в Гошу Ладушкина.
— Ну что? — Гоша поежился. — Что еще там?
— Маленькую береги.
— Все?! Детали, комментарии, уточнения будут? — возмутился краткостью речи Яны Гоша.
Яна только скромно опустила глазки.
* * *
— Ну вот, — Ладушкин вздохнул. — Теперь всю оставшуюся жизнь придется ломать голову, какую такую «маленькую». И почему мне ее надо беречь?
— Полагаю, стоит поломать голову над этим ее бормотанием, — заметила Светлова.
— Думаете, что-то в этом есть? — Ладушкин с опаской глянул на Анну.
— «Слово не воробей, вылетит, не поймаешь» — это явно придумали про Яну Васильевну.
* * *
Анна и Ладушкин вернулись в город, взяли билеты на самолет. И Светлова перед отъездом решила навестить Полоцухину.
Очень опасно выстраивать версию и подгонять под нее новые, открывающиеся обстоятельства. Они могут оказаться случайными, они вообще могут существовать сами по себе.
Полоцухина не хотела разменивать квартиру.
И, скажем, ее испортил квартирный вопрос. При такой-то жизни… И не нужно разгадывать особо сложные загадки, потому что отгадки самые простые: от людей порою избавляются из-за жилья, из-за тесноты. Одно слово — бытовуха! Полоцухина, воспользовавшись пророчеством, поспешила избавиться от мужа. Вот, возможно, и все объяснение смерти господина Полоцухина…
Поначалу вдова, как и в разговоре с Ладушкиным, не производила впечатление слишком откровенной. Но Светлова догадалась отправить девочку, которая неотступно стояла возле матери, в магазин за кока-колой. Есть вещи, которые никогда не скажешь в присутствии ребенка…
— Неужели вам совсем его не жаль? — в лоб спросила у вдовы Светлова.
Молчание было красноречивее слов.
— К тому же он мне изменял. — Мадам Полоцухина наконец подняла на Светлову опущенный долу взор, и ее глаза — весьма неожиданно для столь заурядного создания! — мрачно и грозно сверкнули.
— Часто?
— Всегда.
— Вот как!
— Но приводить в дом — это было уже слишком!
— А он приводил?
— Представьте! Женщина прошмыгнула перед самым моим носом! Какая-то бабенка… Натянула себе на физиономию капюшон, как… Ну, словом, смешно сказать, вроде как замаскировалась, словно преступник в телевизионном триллере. Очевидно, чтобы я не смогла ее рассмотреть. Очень мне надо было ее рассматривать! А он еще стал придумывать какие-то смешные объяснения.
— Какие именно?
— Зачем вам?
— Хочется понять, насколько они смешные.
— Ну, что это якобы связано не с тем, о чем я подумала. А самого аж перекосило — весь в лице изменился… Испугался, видно, что я их чуть не застукала.
— Вот как! — Аня задумчиво смотрела на Полоцухину. — Вы уверены, что ваш муж испугался именно этого?
— Уж не сомневайтесь! — с некоторой гордостью в голосе заверила Полоцухина. — Уж он-то знал, что бы случилось, попадись они мне под горячую руку.
И весь вид Полоцухиной вселял уверенность, что это заурядное, скромное на первый взгляд создание в гневе бывает страшно.
Но Ане почему-то не верилось. Ей казалось, что Полоцухина несколько преувеличивает свои возможности.
Мужья со стажем измен, а господин Полоцухин, судя по уверениям супруги, принадлежал именно к этой славной когорте донжуанов, менее стыдливы и уязвимы, чем кажутся их женам. И не спешат проваливаться сквозь землю, застигнутые на месте преступления.
Они могут сыграть в раскаяние.
Но, судя по уверениям Полоцухиной, ее муж был по-настоящему перепуган.
Полоцухина отнесла это на свой счет. Что ж, это ее дело. Но у Светловой появились сомнения: что-то другое испугало господина Полоцухина! Отнюдь не гипотетический гнев супруги. Вряд ли также, что он «играл», симулировал этот смертельный страх.
Так что же его испугало?
Вернее, чем его испугала визитерша?
И опять эта баба «в белом»!
Или все-таки — не баба?..
Не исключено, что это можно считать главным итогом их с Ладушкиным вояжа на полуостров.
Еще один был мертв. Неважно — диабет, не диабет. Он мертв, как и остальные двое. Как Николаев и Гец…
Причины, из-за которых они все погибли, — разные, но результат — практически одномоментно! — одинаков. А какие бы ни были причины, но если смерть случается в одно и то же время и при сходных обстоятельствах — после посещения дамы, — их что-то, да объединяет. Но что?
И Полоцухина тоже накануне смерти посетила какая-то женщина.
Она сообщила что-то ужасное?
Или…
Что же скрывалось там, под низко опущенным капюшоном?..
Никто из свидетелей посещения, ни Инна Гец, ни жена Полоцухина, — никто из тех, кто был в данный момент жив, не видел лица под капюшоном.
Почему же все они, не старые и не слабые мужчины, повидавшие в жизни всякое, были так напуганы?
Чем она их так потрясла?
Просто не женщина, а Медуза Горгона какая-то!
От одного взгляда стынет кровь.
Вот она у них всех и застыла. Увы, на той самой температурной отметке, на которой прекращается жизнедеятельность.
И люди превращаются в мертвецов.
* * *
Аля Фокина, не раскрывая штор, подошла к зеркалу. Подошла, зажмурившись.., и, наконец, решила взглянуть. Так, в полутьме, в сумерках, было не слишком страшно.
Долго стояла перед зеркалом, затаив дыхание.
Где же, где она, где справедливость ? Неужели никто не должен за это ответить?!
Потом, еле передвигая ноги, подошла к, телефону.
Набрала междугородный номер.
Трубку взяла девочка.
— Будьте любезны, попросите к телефону Полоцухина Александра Федоровича.
— Его нет, — ответил с некоторой заминкой детский голос.
— А когда он будет ?
— Никогда.
— Что, переехал ?
— Папа умер.
В трубке послышались гудки.
Она стояла с трубкой в руках. «Папа», то есть Полоцухин, умер.
Наконец она положила трубку на место.
Еще один.
