Старенький Икарус, напрягая мотор, из последних сил преодолевал подъем на крутой холм. В кабине водителя играло радио. Но никто из пассажиров его не слушал. Салон был почти пуст — рейс был дневной, к тому же не столичный, а ясногорский. В июне в разгар сенокоса среди местных жителей ажиотажа на этот рейс не наблюдалось.

— Слышь, пацан, ты там заснул, что ли? Тебе выходить. Сейчас Борщовка как раз будет, только с холма спустимся. Слышь, нет? Уши-то открой, ишь законопатил… Я ведь с тобой разговариваю. Тебя кто в Борщовке встречает? — водитель, поглядывая в зеркало, обращался к сидевшему на переднем сиденье десятилетнему мальчугану, полному и краснощекому — то ли от духоты в салоне, то ли от избытка здоровья.

Мальчик небрежно раскинулся на сиденье, облокотясь на плотно набитый рюкзак, и с упоением слушал плеер через наушники, то и дело в такт гремящему техно толкая бок рюкзака маленьким пухлым кулачком. Он ехал один, без взрослых. В Ясногорске на автовокзале его посадил в автобус старший брат, попросивший водителя довезти мальчика до остановки Борщовка.

— На деревню к дедушке, что ли, едешь-то? На каникулы? — поинтересовался, приглушая радио, водитель.

— К бабуле, — мальчик тоже выключил свой плеер, снял наушники и тут же приклеился к окну. — Ух ты, видали, какой крутой! — он проводил восхищенным взглядом промчавшийся навстречу Икарусу черный пыльный «БМВ». — Щас как даст в разгончик сто сорок.. — Значит, бабуля тебя в Борщовке встречает? — спросил водитель.

— Ну!

— Баранки гну, ты как со старшими, шкет, разговариваешь?

— Нормально, а что вы все ко мне пристаете?

— Как это что? Сейчас остановка через пару минут. Не могу же я тебя одного посреди дороги бросить? До твоей Бортовки от шоссе еще добрых километра два топать.

— А нам не в саму Борщовку, дяденька, — мальчуган потянул за лямки рюкзак. — Нам с бабулей в Татарское надо. Только ведь автобусы туда все равно не ходят.

Водитель только головой покачал: ишь ты какой осведомленный. Дорога пошла под уклон. Внизу в лощине, окруженной со всех сторон холмами, раскинулись поля, разделенные островами хвойного леса. Над ржаным полем, уходившим направо от шоссе широким желтым полотном к самому горизонту, низко кружили черные птицы.

Мальчик, занятый своим рюкзаком и плеером, увидел их в окно автобуса. Но не обратил никакого внимания. Водитель тоже заметил птиц.

— Воронья-то, Воронья… Откуда только взялось. Прямо туча…-пробормотал он.

Икарус проехал ржаное поле, Шоссе штопором ввинтилось в сумрачный, пышущий полуденным жаром и смолистой хвоей бор. И водитель тут же позабыл про кружившую в нёбе воронью стаю.

— Борщовка. Следующая остановка Глубокое, — объявил он своим немногочисленным пассажирам. Никто, кроме мальчика, в Борщовке не выходил. Пассажиры дремали. Закинув на спину рюкзак, мальчуган бойко выпрыгнул из автобуса. Водитель наблюдал за ним в зеркало, медля закрывать двери автобуса. Что-то словно удерживало его, не позволяя уезжать, оставляя ребенка одного. Маленькая детская фигурка на пустынной дороге…

Водитель вытер со лба капли пота —,ну и жара. И это только первый месяц лета. Что же будет в августе? Он снова заглянул в боковое зеркало и увидел теперь рядом с мальчиком пожилую женщину в мешковатом летнем платье из темного ситца в белый горошек и линялой панаме. Бабушка и внук обнимались, явно радуясь встрече. Водитель закрыл двери. Все в порядке. Теперь можно ехать дальше.

Он видел их обоих в зеркало. Они шли рядом — пожилая женщина и ребенок, — оживленно разговаривали, смеялись, жестикулировали. Но их голоса заглушал гул мотора. А проселочная дорога к Татарскому уходила от шоссе в поля. Через четверть часа автобус прибыл на конечную остановку в Славянолужское. И больше они никогда не встречались. Водитель Икаруса так и не узнал, что мальчика звали Денис, а пожилая женщина была местная учительница Вера Тихоновна Брусникина.

Было ровно час пополудни, а они не прошли до Татарского еще и половины пути.

— Дениска, подожди. Не беги так быстро. Я за тобой не поспеваю… И рюкзак дай-ка мне. — Вера Тихоновна протянула руку, тщетно пытаясь удержать расшалившегося внука подле себя.

— Я сам, он не тяжелый. Ба, зверски пить хочется!

— Терпи до дома. Скоро уже придем. Там обедать будем. Чай пить с вареньем… Я ведь тебя с раннего утра сегодня жду. Крыжовника набрала целое блюдо. Только он зеленый еще. Не поспел. Да ты, помнится, такой как раз больше любишь, кисленький… — Вера Тихоновна от жары и быстрой ходьбы тяжело дышала. — После обеда поспишь, и на речку пойдем купаться.

— Ба, а велик мой цел?

— Цел твой велик, я соседского сынка Генку Бочарова вчера позвала смазать его да шины подкачать. Да не убегай ты от меня далеко, постой!

— Это хлеб так растет, да? — Денис показал на подступавшие к дороге колосья.

— Это рожь. Зреет. Зернышки видишь какие у нее, наливаются. А ты все уже забыл? Помнишь, я тебя учила злаки различать? Овес, гречиху, пшеницу.

— У меня по ботанике во всех четвертях тройбан.

— А тут нечем хвастаться, милый мой.

— А я и не хвастаюсь. — Денис вздохнул. — Просто говорю… Ой, у меня майка совсем взмокла!

— Сильно вспотел? Давай передохнем, постоим, — Вера Тихоновна остановилась, сняла со спины внука рюкзак и поставила его на землю. Огляделась.

Кругом не было ни души. Пыльная лента проселочной дороги петляла в высокой ржи. Вдали темнела полоса Лигушина леса. На фоне желтого поля и бледно-голубого солнечного неба деревья казались темными, словно на густую зелень легла чья-то Гигантская тень. За Лягушиным лесом катила свои ленивые теплые воды речка Славянка. Но отсюда, с проселка, ее не было видно. Зато с реки повеяло свежим ветром — по полю, словно по морю, плыли золотистые волны. Сонную полуденную тишину не нарушал ни один звук. Только басовито жужжали мухи — так, словно где-то во ржи собрался их целый рой. Что-то манило их, привлекая все новых и новых…

Солнце слепило Денису глаза. Он приложил руку козырьком ко лбу. Поле было похоже на желтое огромное одеяло. И видимо-невидимо высоких гибких колосьев с колкими усиками Я зернами, которые до срока — пальцы заболят — никак не выковырнешь. Вдали среди мерно колышущихся под легким ветром ржаных волн медленно двигалось что-то. Появилось и снова пропало. И вновь возникло. Что-то темное, странно выделяющееся на фоне безмятежного желто-голубого пейзажа.

Денис напряг зрение, стараясь рассмотреть, что же это такое, но солнце било прямо в глаза. А то, что было вдали или, возможно, лишь казалось гам, среди волнующихся под ветром колосьев, снова исчезло. А потом опять появилось. И вроде стало приближаться к дороге.

— Бабуля, а что там? Во-он там. — Денис, чувствуя какое-то непривычное смутное беспокойство, обернулся, показывая вдаль.

—Где?

— Там, в хлебе… Там что, кто-то прячется?

— Кто там может прятаться? — Вера Тихоновна из-под ладони тоже пристально смотрела на волнующуюся рожь. Но из-за солнца ничего толком разглядеть не удавалось. Да и глаза уже были не те…

— Ты что там видел? — спросила она внука.

— Не знаю. Я… — Денис смотрел на нее. — Ба, ты что?

— Давай-ка рюкзак, дай мне руку, Пойдем.

— Но мы же хотели отдохнуть.

— Уже отдохнули. Пойдем скорее. — Вера Тихоновна, крепко взяв внука за руку, быстро зашагала по дороге.

Колосья тихо шуршали под ветром. Солнце пекло. Гудели мухи…

— Идем быстрее, — Вера Тихоновна, часто тревожно оглядываясь через плечо, тащила мальчика за собой. — Сейчас уже ферма будет, а там и до дома рукой подать, И не прятался там никто во ржи, что ты… Это просто тень от столба… никого там не было… Никто нас с тобой не догонит…

Они уходили быстро, и голоса их постепенно стихали. И вот уже совсем стихли за поворотом. Над полем снова повисла душная давящая тишина; Высокая рожь стеной подступала к дороге. И эта желтая стена казалась такой плотной, такой непроницаемой.

А в глубине поля рожь на небольшом пятачке была смята, местами даже вырвана с корнем. Изломанные, изуродованные колосья покрывали темно-бурые пятна, запекшиеся на солнце. На земле была лужа, а возле нее валялось то, что привлекало и мух, и ворон, которые стаей кружили в знойном полуденном небе.