Глава 17
О ПОЛЬЗЕ И ВРЕДЕ СНОВ

Дениса Малявина Колосов отпустил. Законных оснований для его задержания не было. Да и особой пользы Никита в этом шаге теперь не видел. Теоретически Малявин имел возможность убить Филологову. Ведь показания дежурной по переезду можно было истолковать совершенно противоположно тому, как он сам объяснял свое появление на переезде почти сразу после убийства. Но, кроме этого, против него пока ничего не было. Не имелось и какого-то мало-мальски приемлемого мотива. А уж смерть отца Дмитрия и вообще повисала тогда глухим, темным висяком.

Однако все-таки из этой встречи Никита вынес для себя кое-что очень важное. И это важное еще предстояло хорошенько осмыслить.

Фирму на Рязанском шоссе, поставляющую оборудование для профессионального кладоискательства, они с Кулешовым посетили в тот же день. Фирма снимала небольшое помещение в новом супермаркете для путешествующих автомобилистов. На поверку она оказалась нечем иным, как дорогой барахолкой. Здесь продавались импортные и отечественные покрышки, диски для колес, штампованные и литые, спортивные тренажеры, лыжи, скейтборды, костюмы для подводного плавания, даже охранные системы.

Компьютеризированных металлонскателей и биорамок в продаже и на стендах не было. Пришлось долго разбираться, толочь воду в ступе с менеджером, проверяя на искренность показания Малявина.

Однако постепенно все разъяснилось. Уразумев наконец, что приехали не из налоговой инспекции, а из уголовного розыска, менеджер «вспомнил», что металлоискатель и биорамка были действительно предварительной заказаны и оплачены в одном из столичных офисов фирмы. А сюда, в филиал на Рязанское шоссе, заказ был доставлен по желанию заказчика. Только вот, судя по платежным документам, металлоискатель и заказывал, и оплачивал непосредственно Денис Григорьевич Малявин собственной персоной (менеджер даже описал его визуально) а вовсе не Салтыков.

После обеда Никита должен был вернуться в главк. Но по дороге решил снова посетить Лесное. Он уже вполне прилично ориентировался в здешних местах и воспользовался той дорогой, которой шел отец Дмитрий от автобусной остановки. Он проехал мимо места, где было обнаружено его тело, и примерно через полкилометра свернул в направлении усадьбы.

Окрестности и тут были уже знакомы: вдали замаячила церковная колокольня, справа на склоне холма замелькали дачи. Дорога вильнула по склону вверх, и Никита увидел Тутыши как на ладони: домишки, огороды, палисадники, сады, бани, заборы, уборные-скворечники. Он увидел и дом старика Захарова, а затем в стороне от торного пути в хвойном бору и дачу доктора Волкова за высоким забором. Проехал дальше, и за холмистыми уютными Тутышами открылась дальняя панорама Лесного: парк, здания, пруды.

После Тутышей дорога из асфальтовой стала грунтовой. И по ней, матушке, раскисшей от осенних дождей, ехать было то еще удовольствие. Мотор колосовской «девятки» после летучего ремонта ревел как турбина, но силы четырехколесного друга уже были далеко не те, что прежде.

Проехав еще Метров двести, Никита остановился. Вышел, закурил. Его и усадьбу теперь разделяли только пруды: малый и большой (позже он узнал, что зовется он Царским). На берегу он увидел небольшое одноэтажное строение — это был павильон «Зима». Вокруг него суетились рабочие.

Чуть дальше на берегу пруда тоже кипела стройка. Никита видел, как работяги что-то копают, носят куда-то землю на носилках — ссыпают, насыпают. Было слышно, как там, на берегу мерно гудит мощный насос, откачивающий воду.

Никита курил и. наблюдал за тем, что делается на территории усадьбы. Судя по всему, на этом участке осушали почву, откачивая насосами из грунта лишнюю влагу. Никита снова вспомнил металлоискатель и тот чистый хрустальный звон, который издал он, отреагировав на золотое обручальное кольцо Кулешова. Сзади на дороге послышался шум машины. Кто-то подъехал и остановился, заглушив мотор.

Никита обернулся: из белой «волги», замершей, на обочине пустынной дороги, вышел Михаил Платонович Волков. Кого-кого, а увидеть его здесь и сейчас Никита никак не ожидал.

— А я из окна наверху увидел вашу машину. Здравствуйте, — поздоровался Волков, хлопая дверью «Волги» и подходя. — Я решил догнать вас. Ужасные события… Я потрясен убийством Натальи Павловны.

— Вы были с ней знакомы? В прошлый раз вы об этом не упоминали, — заметил Никита.

— Я просто тогда не придал этому значения. Вы ведь в основном спрашивали меня про отца-Дмитрия. Кстати, он нас с Натальей Павловной Филологовой и ее коллегой Журавлевой Долорес Дмитриевной и познакомил. Это было летом на Троицу. Есть, знаете ли, особенная прелесть в том, чтобы побывать в такой вот престольный праздник в маленьком тихом храме, в глубинке. Березки на алтаре, свежая трава на полу… Мы все были лишены этого в детстве, и вот теперь уже в зрелом возрасте приходится приобщаться к утраченному. Но я спешил за вами совсем не затем, чтобы донимать вас этими лирическими отступлениями, — Волков своими темными проницательными глазами взглянул на Колосова, словно оценивая его способность понимать и слушать. — Помните, вы спрашивали меня о парнишке, которого я видел в тот роковой день вместе с отцом Дмитрием? Так вот, на днях я снова увидел его — в Воздвиженском. Он ехал на стареньком «Москвиче». Я навел справки. Его зовут Алексей, он работает в Лесном у Салтыкова. Очень красивый юноша, чистый ангелок.

— В прошлый раз вы, Михаил Платонович, не упоминали, что и Салтыков вам известен, — сказал Никита. И тоже смерил Волкова взглядом. В то, что этот врач-психиатр «навел справки», он отчего-то сейчас не верил. В тот первый раз допускал, что Волков и правда не знает имени молодого спутника отца Дмитрия, а вот сейчас, здесь, на фоне Лесного, — нет, хоть убей. И то, что Волков стал гораздо откровеннее в своих показаниях не после первого убийства, а только после второго, его сразу и сильно насторожило.

Вообще после появления на сцене металлоискателя для профессионального кладоискательства все стало выглядеть и восприниматься им совершенно в ином свете, чем раньше. Иложь, и все недомолвки, в том числе и запоздалая откровенность.

— Михаил Платонович, а почему вы сразу не сказали мне в прошлый раз, что работали здесь, — Никита кивнул на Лесное, — в психиатрической больнице?

Волков удивленно пожал плечами:

— Мне и в голову не пришло, что вы этого не знаете. Я привык, что род моей деятельности здесь всем давно известен.

— И сколько же времени вы проработали в этой СП-5? Волков усмехнулся. Взор его темных глаз был устремлен теперь тоже в сторону Лесного.

— С семьдесят девятого почти по девяносто третий год. Без малого пятнадцать лет. Мой покойный отец был тоже врачом-психиатром. В то время он руководил научной кафедрой в Институте психиатрии. Здесь же в Лесном работали последователи разработанной им еще в середине шестидесятых методики лечения сном больных, страдающих маниакально-депрессивным психозом и истерией. Главный врач клиники Луговской был активнейшим сторонником снолечения. Он был другом моего отца, и я после окончания института пришел к нему, потому что мой отец считал, что клиническая практика в начале профессионального пути для молодого врача просто необходима.

— С Лесным у вас, наверное, связано немало самых разных воспоминаний, — сказал Никита. — Вы случайно не интересовались историей этой усадьбы? Ведь до революции это было богатое поместье.

Волков живо обернулся к нему, хотел что-то сказать, но… не сказал.

— Да, история у этого Лесного богатая, — Никита выждал, но, так как ответа не последовало, продолжил; — Я вот только что с Малявиным Денисом Григорьевичем беседу имел. Знаете такого, да? Так он поразительные вещи про это ваше Лесное мне поведал. У меня сложилось такое впечатление, что они занимаются там не только реставрацией и реконструкцией.

— А чем же еще? — спросил Волков.

— Да представьте себе — кладоискательством балуются, — Никита усмехнулся, всем своим видом выражая презрение и недоверие. — Я даже слышал, что у вас тут легенда ходит про клад. Уже не от одного про это слышу. Вы, наверное, тоже знаете?

Волков задумчиво, без тени улыбки кивнул.

— Лесное до сих пор очень тесно связано с именем его первой, самой первой владелицы Бестужевой, — ответил он. — Во времена императрицы Елизаветы она, по преданию, спрятала, боясь ссылки и опалы, здесь, в своем фамильном имении, драгоценности. Если здешних старичков водочкой подпоить и разговорить, даже места узнать можно. Сразу до десятка покажут, где якобы зарыт клад: кто под первой липой в аллее укажет, кто во-он там, у подножия холма, кто здесь, на берегу пруда… А еще обязательно расскажут и про то, что клад этот бестужевский — нечистый, проклятый. Вы вон хотя бы с Марьей Никифоровной с железнодорожного переезда потолкуйте. Колоритная старушка. И сразу вам заявит: клад тот от нечистого, от черта Иваныча… А другие добавят, пояснят: мол, якобы сама Бестужева двести лет назад, боясь, что ценности откопают ее же дворовые, наложила на клад так называемое заклятье на кровь. Так что просто так лопатой и киркой, даже землечерпалкой, — Волков смотрел на ту сторону пруда, где шла работа, — клад сей человеку не добыть.

— Любопытно, — заметил Никита, — чрезвычайно любопытно. А вы сами-то, когда в психиатрической больнице работали, искать эти алмазные копи не пробовали, а, Михаил Платонович? Только честно, а?

Волков улыбнулся.

— Я ценю ваш тонкий милицейский юмор, — сказал он, — но… видите ли, в чем дело. Я замечаю, что вас эта тема сильно интересует. Не скрою, меня она когда-то тоже очень интересовала. Даже в чисто профессиональном плане.

— С точки зрения психиатрии? Считаете всех потенциальных охотников за сокровищами своими потенциальными клиентами, что ли?

— Нет, мой дорогой, не поэтому. Если хотите, я расскажу вам одну историю, непосредственным участником и очевидцем которой я был, — Волков помолчал. — Только это займет некоторое время. Быть может, я задерживаю вас, вы торопитесь?

— Я не тороплюсь. Я весь внимание, — Никита не лукавил: этот вкрадчивый врач-говорун его заинтриговал.

— Вы, наверное, уже слышали об убийстве доктора Луговского в стенах больницы? Эту историю здесь тоже любят рассказывать — каждый по-своему.

— Да, я в курсе: Даже наш архив запросил по этому делу, факты проверил. Но это было двадцать лет назад.

— Да, это было давно. Я только начинал делать свои первые робкие шаги в клинической практике. Видите ли, я уже говорил — Луговской был другом моего отца. И — моим наставником. Когда его не стало, это был такой удар для меня, такой удар… Но не буду отвлекаться, Луговского убил наш пациент, больной по фамилии Кибалко. Когда я пришел в семьдесят девятом году в клинику, он уже находился в стационаре на лечении.

— Этот Кибалко… Он ведь был судим за изнасилование, — сказал Никита.

— Да, и какое-то время находился в стационаре закрытого типа. Но там у него наступило сильное обострение, и его перевели к нам. Диагноз у него был маниакально-депрессивный психоз. То есть больной полностью нашего профиля. Именно к таким пациентам Луговской наряду с обычными в таких случаях препаратами активно применял гипноз и снолечение. Спустя примерно месяца четыре интенсивной снотерапии в состоянии больного Кибалко наметились признаки улучшения. Я наблюдал его в это время, поэтому все так хорошо помню, — Волков рассказывал неторопливо, а смотрел по-прежнему в сторону усадьбы — на то, что прежде было больничными корпусами. — Помню даже, что семнадцатая палата, где он лежал, находилась во-он там, в правом флигеле, где теперь живут… Кибалко стало лучше, это была; конечно же, временная ремиссия, но тогда мы думали, что добились стойких, впечатляющих результатов. А потом произошел этот жуткий случай. Подробности я узнал уже позже от коллег. В тот трагический день меня не было в больнице, я отвозил в роддом жену… Как мне позже рассказали, после обычного утреннего обхода в тот день Луговской забрал больного Кибалко к себе в кабинет.

Он в то время готовил к публикации научную статью и разбирал там в качестве примера этот случай. В ходе терапевтического сеанса он записывал на магнитофон рассказы больного о его самочувствии, о его снах и его ощущениях. Ну и в тот день все было как всегда — они сидели в кабинете главврача, а потом оттуда послышался крик Луговского. Когда в кабинет вбежали медсестра и наш санитар Федор, все уже было кончено. Луговской был мертв. Я до сих пор не знаю, где Кибалко взял тот железный штырь, возможно, нашел на территорий больничного парка во время прогулки. Каким-то образом он отточил его и…

Одним словом, картина, как мне ее описывали коллеги, в кабинете была ужасная: стол, ковер на полу стены — все забрызгано кровью. Кибалко нанес Луговскому больше десятка ран этим железным заточенным штырем, буквально проткнул его насквозь! Когда его попытались скрутить и обезоружить, он бросился и на санитара Федора. Ранил и его. Затем он схватил медсестру и угрожал прикончить ее, если не откроют входную дверь лечебного корпуса и не дадут ему возможность уйти. Таким образом, с заложницей ему удалось вырваться из стен больницы и бежать. К счастью, медсестра не пострадала, только страха натерпелась, бедняжка. А Луговскому уже ничем нельзя было помочь — почти половина из нанесенных ему проникающих ран была смертельной. Но я, наверное, наскучил вам своим долгим рассказом?

— Нет, что вы, это очень интересно. Только я пока не совсем понимаю, где же тут…

— Связь? Тогда слушайте, что было дальше. Примерно через месяц больного Кибалко поймали. Милиция задержала его здесь же, в этом же районе, возле какой-то колхозной фермы. Он был в ужасном состоянии — сильно истощен, кроме того, у него были все признаки тяжелой простуды — жар, кашель. Из изолятора при милиции его пришлось доставить снова к нам в больницу. И он находился у нас все время, пока решался вопрос о помещении его в спецстационар на продолжение принудительного лечения. Но я перехожу к самому главному. За те недели, пока больной Кибалко находился у нас, я имел с ним несколько бесед. Нет, я не пытался установить причину убийства им Луговского. У психически больных причинная связь между их поступками крайне нелогична, извращена; Однако долг лечащего врача заставлял меня разбирать этот трагический случай. Мне было необходимо выяснить, почему после столь успешного, как нам казалось, лечения сном и значительной ремиссии у больного внезапно наступил такой регресс, такой эмоциональный срыв. Я вел журнал наблюдений за больным Кибалко, пытался заново установить с ним контакт. Это было нелегко. Он после убийства, побега и задержания находился в тяжелейшей депрессии. Твердил, что ему страшно. Что страх приходит к нему по ночам, во сне…

— А этот ваш метод снолечения, в чем он заключался? — спросил Никита. — Вы что — пациентов снотворными накачивали?

— Мы применяли целую серию седативных препаратов в комплексе. Методика предполагала и использование гипноза в некоторых случаях, — уклончиво ответил Волков. — Спешу вас заверить, что методика эта была одобрена тогдашним Минздравом, вызывала большой интерес у наших коллег за рубежом. Сон у наших пациентов был— всегда спокойный, глубокий, ровный. Это был целебный сон, и в целом ряде случаев нашим больным становилось гораздо лучше после сеансов снотерапии. Но в случае с Кибалко эта методика дала совершенно обратный результат. На сеансах Кибалко рассказывал мне о своих страхах: страшно ему было, по его словам, именно во сне, его мучили кошмары. Особенно часто повторялся один и тот же навязчивый сон. Он говорил мне, что ему снилось всегда одно и то же: он просыпается у себя в палате в полной темноте. Просыпается от ощущения, будто бы рядом с ним кто-то есть. Кто-то смотрит на него. Затем, по его словам, появлялось мерцание и блеск. Кибалко употреблял, насколько мне помнится, очень необычное сравнение: казалось, что это одновременно и блеск драгоценных камней, «самоцветов», как он выражался, и блеск глаз хищного зверя.

Потом из мрака возникала какая-то бесформенная тень, которая приводила его в особенный ужас, и когда ему казалось, что он вот-вот умрет от страха, тень эта внезапно оборачивалась грудой сокровищ. Немалую роль в этом кошмаре играли и голоса. Кибалко, по его словам, всегда слышал два голоса. Один всегда был женский, певший какую-то заунывную песню без слов. Второй — больной описывал его коротким словом «нечеловеческий» — обращался к нему, внушал, что он может стать несметно богатым, свободным. Что буквально под ногами у него лежит сокровище, которое он может взять. Больной Кибалко был уверен, что во сне ему являлся, — Волков внимательно посмотрел на Никиту, — клад, спрятанный в земле. И этот клад, принимавший разные путающие обличья, разговаривал с ним по ночам и давал указания, как собой завладеть. Из того, что путано и бессвязно далее рассказывал мне больной, я понял, что и убийство доктора Луговского было совершено им под влиянием этого навязчивого маниакального бреда. Голос «клада» приказывал ему убивать. Жертв, по-видимому, должно было быть несколько. Я помню, что в речи больного очень часто повторялось слово «мастер». Причем смысл в него вкладывался больным, я бы сказал, самый что ни на есть булгаковский. По словам Кибалко, клад во сне приказывал ему напоить землю кровью мастера, в качестве первого условия открытия себя, завладения собой. Кибалко отождествил этого самого «мастера» с доктором Луговским. Увы, в нашей практике такие случаи нередки, когда больные переносят свои негативные ассоциации именно на лечащего врача, делая его объектом агрессивного посягательства.

— А Кибалко что-то конкретное про этого «мастера» говорил? — спросил Никита. Слово «мастер» его встревожило и как-то зацепило. Он ведь уже слышал его раньше… Только вот где, от кого?

— Нет, к сожалению, его состояние было таково, что какой-то конкретизации от него добиться было просто невозможно, — Волков печально усмехнулся. — Да и кто попытается конкретизировать маниакальный бред? Вообще, я должен сказать, что во всей этой истории, с точки зрения чистой психиатрии, ничего из ряда вон выходящего не было. Такие вещи случаются с маниакально-депрессивными больными. Почти каждый третий из них твердит нам, врачам, про голоса. Но меня тогда смутила сама причудливая форма бреда… Та форма, в которую облеклись эти его болезненные фантазии, — клад, разговаривающий с ним во сне… Думаю, нелишним будет сказать, что в то время какие-либо разговоры о слухах, ходящих среди местных жителей про усадьбу Лесное, полностью исключались в стенах больницы. Откуда же у больного могли возникнуть подобные фантазии? Я сам узнал об истории бестужевского клада, — Волков снова посмотрел на Никиту, — гораздо позже, когда стал специально интересоваться этой темой и расспрашивать здешних старожилов.

— А что вас подвигло на эти расспросы, Михаил Платонович? Убийство Луговского, бред вашего больного?

— И то, и это, и простое человеческое любопытство, — Волков снова усмехнулся, на этот раз как-то загадочно. — Самое обычное любопытство. Вы ведь вот тоже не удержались.

— А сейчас вами тоже движет просто любопытство? — в упор спросил Никита.

Волков помолчал секунду, смотря вдаль.

— Нет, я бы так не сказал. Сейчас, как бы это не слукавить… Я ищу объяснений, ищу выхода. Мне как-то дискомфортно, тревожно. И, что скрывать, очень и очень неспокойно на душе. Когда убили отца Дмитрия, я… я горевал о нем, но я думал — это трагическая случайность. Сейчас, когда следующей жертвой стала эта бедная женщина, талантливый ученый, искусствовед, я… невольно стал сомневаться в случайности этих смертей.

— Мы тоже сомневаемся в их случайности, — съязвил Никита, — Но все равно я не вижу связи.

— Ну, возможно, ее и нет, этой связи, — Волков пожал плечами. — Я просто рассказал вам случай, которому был очевидцем. И потом здесь у нас разное болтают на эту тему.

— Например?

— Ну, например, говорят — для чего, по-вашему, проводятся все эти грандиозные по здешним меркам ирригационные работы вон там, на берегу? — Волков изящным кивком указал в сторону парка.

— Малявин говорил про ремонт дренажной системы и проблему отвода грунтовых вод.

— Да, да, конечно, фунтовые воды. Отвод… Часть берега с давних пор сильно заболочена. Пострадали фундаменты парковых павильонов. Один вроде как и совсем затоплен. Полностью. А двести лет назад, во времена Бестужевой, все здесь было совершенно иначе. И пруды были меньше по площади. И береговая линия другой. И сами павильоны были целы, а под ними, возможно, имелись и какие-то подземные сооружения, ходы, например… Если что-то кем-то в те времена здесь в окрестностях и было зарыто, спрятано, — Волков усмехнулся, — то искать это что-то, как у нас тут некоторые говорят, нужно, сверяясь именно с той, давней топографией местности и с первоначальными планами застройки территории усадьбы. И, конечно же, не в воде, а на сухом грунте…

«Где есть толк от электронного металлоискателя с химическим анализатором и спектрографом, — мысленно закончил Никита. — А этот, психиатр дока в таких делах. Только вот куда он все же клонит?»

— Тогда с отцом Дмитрием точно был Алексей Изумрудов? Вы не ошиблись? — спросил он Волкова.

Тот явно не ожидал возвращения разговора к прежней теме:

— Да, совершенно точно: Это был он. Очень красивый парень Я бы сказал — преступно красивый для нашего развращенного века.

Фразой этой Волков невольно проговорился. И Никита еще сильнее укрепился в догадке о том, что Волков с самого начала знал, что в день убийства к отцу Дмитрию приходил именно Изумрудов (а кем еще мог быть некий Алексей из Лесного?), но почему-то скрывая это до поры до времени, отговариваясь на первом своем допросе «неузнаванием».

«Что-то темнит он, этот психиатр, — думал Никита по дороге в Москву, когда вежливо распрощался с Волковым, — темнит. Хотя историю про этого Помешанного Кибалко он рассказал мне явно неспроста».