11
Ноябрина Михайловна Клепина встретила нас в позе вселенского горя: заламывая руки и выдирая волосы на висках. Впрочем, разглядев ее ближе, я сделалась куда как далека ото всякой иронии. Глаза Клепиной сильно распухли и покраснели, они постоянно слезились, даже когда она и не плакала.
Сванидзе молча прошел в квартиру вместе со мной.
— Вот… — только и выговорила бедная родственница, проведя нас в одну из спален и указывая на разбросанные по полу вещи: брюки, рубашки, носки. — Вот… это вещи Саши. Это его…
— Это спальня Александра, — сказала я, опускаясь на корточки и внимательно разглядывая пол. — Так?
— Да…
— Очень интересно… А где спал Игнат? Ведь вы сказали, что ему нужен был покой и он почти не ходил. Где он лежал?
— Так… он… в моей комнате.
— Он находился там постоянно?
— Ну разве только в туалет…
— Мне кажется, чтобы идти в туалет, не нужно проходить мимо комнаты Александра. Откуда же тогда здесь это?
И я вытянула из-под кровати тапок, который был позавчера вечером на Игнате. Тот самый, в черно-белую полосочку и с кретиническим красным помпоном, похожим на нос бутафорного пьяницы.
Ноябрина Михайловна недоуменно уставилась на тапок и наконец выговорила:
— Может, они поменялись… гм…
— Может, и так. А что касается раскиданных вещей и следов крови на полу, то тут вы совершенно правы, Ноябрина Михайловна. А у вас у самой есть какая-нибудь версия?
Она всхлипнула и вперила в меня испуганный взгляд.
— Ну, предположение, что тут могло произойти, — поправилась я.
— Ах, да… А что же? Ворвались в квартиру, схватили, похитили. Саша и Игнат отбивались, пролили кровь, но силы были неравны…
Изложив эту героическую версию, по фабуле напоминающую древнерусский эпос «Евпатий Коловрат» (о битве полка русских богатырей с тьмами поганого Батыя), Ноябрина Михайловна зарыдала.
— Быть может, она недалека от истины, — сказал Берт Сванидзе. — Нужно опросить соседей и тех, кто был во дворе. Там ведь постоянно вечером кто-то есть, так?
— Отлично, — сказала я, — ты побудь с Ноябриной Михайловной, а я пока что опрошу соседей. Если версия моей клиентки верна, то должен же был кто-то что-то слышать, правильно? Кстати, Ноябрина Михайловна, у вас есть фонарик?..
— Найду… А зачем?
— Пойду искать золото в Альпах, — бессмысленной фразой из рекламы ответила я.
* * *
Соседи по площадке ничего не слышали. Как уже упоминалось, квартиры по одну сторону площадки принадлежали Сереброву (и были переделаны в одну, а лишняя входная дверь замурована), в другой жил Сванидзе, а еще в одной обитала полуглухая озлобленная бабка и ее дочка с мужем, которые в момент моего прихода упоенно выясняли отношения. Как оказалось, делали они это уже часа два или три, с рукоприкладством, битьем посуды и переводом кухонной мебели на дрова, так что ничего не слышали. И не услышали бы, вторгнись в их дом даже улюлюкающая орда недавно упомянутого хана Батыя.
Абрам Ицхакович Гирин, живший этажом выше, не открывал. То ли его не было дома, то ли он изволил почивать. Или просто не хотел общаться. Последнее было наиболее вероятным.
Я пошла на улицу. В этот момент мимо меня прошмыгнул маленький пугливый человечек и опрометью бросился бежать к стоявшей неподалеку грязной «восьмерке». Машинально я прихватила его за плечо:
— А ну-ка, стойте.
Он вздрогнул так, будто я ткнула его электрошокером. Я развернула его к себе лицом и произнесла:
— Погодите… где-то я вас уже видела. Вы от кого?
— Я от Гирина, Абрам Ицхакыча, — проговорил он, дергая рукой. — Я его лечу. Я — врач. Я его лечу, я его знакомый, — повторил он еще раз.
Я вспомнила.
— A-а, вы доктор Лакк, — сказала я, улыбнувшись этой смешной фамилии. — Как здоровье Абрам Ицхаковича?
— Уже лучше. Теперь он вне всякой опасности, — еще в большем темпе частил он. — Мне пора. Пора.
— До свиданья, гражданин Лакк, — сказала я. «Вне всякой опасности». Где-то я уже слышала эту фразу. Где?
Доктор Лакк сел в свою «восьмерку» с гнутым крылом и поехал к шлагбауму. Тут ему пришлось выскакивать из машины и поднимать железку. Он пыхтел и пыжился, но сил не хватало. Если бы не случайный прохожий, то он и не сумел бы.
Я отвернулась от шлагбаума…
Было уже около десяти вечера. Дул отвратительный промозглый ветер, шел мелкий дождь. Под ногами чавкала грязь. Фонари расплывались мутными желтыми кляксами. Ничего более скверного нельзя было придумать.
Я огляделась по сторонам, а потом мой взгляд упал на уже известный мне деревянный помост. Фонарь освещал его дрянным рассеянным светом. Помост был сдвинут, и под ним мутно прорисовался ломоть пустого черного пространства.
Я приблизилась на два шага и тут увидела у бордюра что-то красноватое. Я наклонилась и потянула это нечто пальцами.
…Нет, этот предмет был красен не оттого, что был перемазан в крови. Ничуть. Просто это был помпон с дурацкого тапка, которые носил Игнат Клепин. Один тапок валялся наверху под кроватью в спальне Алексаши, а второй… фрагмент второго я держала в руках.
Я пробормотала себе под нос ругательство и, положив помпон в карман, откинула помост в сторону и полезла в колодец. Я зажгла фонарь. Сердце колотилось. Не знаю, отчего, но я была уверена в своей догадке: концы сегодняшней головоломки с исчезновением Клепиных спрятаны вот в этом черном, как африканская ночь, канализационном колодце.
Я медленно спускалась. Вчерашняя экскурсия с Антон Антонычем Бородкиным дала представление о том, сколь осторожно следует вести себя при этом входе в подземный лабиринт. Лестница, сырая, холодная и ржавая, леденила пальцы.
Наконец я спрыгнула на дно. Я подняла фонарь, освещая пространство. Откровенно говоря, я не очень хорошо помнила, где Антон Антоныч поддевал своим ломиком, открывая доступ в подземную столицу. Но я пока что и не могла представить, зачем мне это может понадобиться. Я провела фонарем по бетонной стене, по полу, выхватила фрагмент огромной трубы, обернутой желтой изоляцией… и негромко вскрикнула от неожиданности.
Из-под брошенной на землю полосы этой самой изоляции торчала босая человеческая нога. Я подошла и, опустив фонарик, подняла край полосы. Высветилась вторая нога, в крови и забинтованная.
Я отшвырнула изоляцию и замерла.
Передо мной неподвижно лежал Игнат Клепин. Его всклокоченная голова была как-то неловко повернута, подбородок оказался почти что над левым плечом. Пальцы конвульсивно переплелись, лунки ногтей уже посинели. Он был мертв.
Ему просто свернули голову, как куренку.
Я опустилась возле него на колени и аккуратно обшарила его одежду. Потом не без труда разжала его пальцы и увидела, что они в крови. Глубокий порез был на указательном, среднем и большом пальцах правой руки. С большой степенью вероятности можно было заключить, что порез был нанесен одним и тем же орудием, одним и тем же движением.
Кровь уже засохла. Обследовав тело, я пришла к выводу, что Игнат умер около полутора, максимум — двух часов тому назад.
— Нарочно не придумаешь… — машинально пробормотала я. — Эх, Игнат, Игнат… А твой непутевый папаша, верно, валяется где-то тут поблизости… Или же затащен чуть поглубже и брошен в одном из тоннелей этого пресловутого «метро-два». Там его никогда не найдут. Или найдут много лет спустя, как говорил дед Бородкин.
«И не только говорил, — пришла мысль, — но и показывал. Тот череп в россыпи щебня. Как говорил Антон Антоныч, куча народу пропадает, и никто не находится. Эта смерть бедного Игната, к сожалению, бросает свет на участь Ильи Сереброва. Скорее всего, мальчика тоже уже нет в живых. А найти тело семилетнего ребенка в гигантских катакомбах, которые, по уверению все того же майора Бородкина, размером со всю Москву… нет, это нереально».
Но кто убил Игната? Кто убил Игната и, наверно, его отца, Алексашу? Это требовало разгадки.
И вдруг мороз продрал меня по коже. Я внятно услышала стон. Человеческий стон. Он доносился из глубины подвала, оттуда, куда под крутым углом уходили огромные трубы. Я негромко позвала, но ответа не получила. Тогда, светя себе фонариком, начала медленно спускаться по откосу вдоль труб.
— Кто тут?
Нет ответа. Но он и не потребовался, ответ пришел уже через несколько шагов, когда я наткнулась на ржавую решетку и — у ее подножия — на лежащего ничком человека. Я тронула его за плечо и попыталась перевернуть. Человек издал стон, и я почувствовала, как по моей руке течет что-то горячее.
Я направила луч фонаря ему в лицо. Обычно человек жмурится или вовсе закрывает глаза, когда в темноте ему светят в лицо. Но этот не зажмурился. Его глаза были бессмысленны. Во рту пузырилась кровавая пена.
В шее торчала металлическая заточка, по которой все еще сочилась кровь. Кровь была всюду — на полу, на решетке, на одежде человека. В некоторых местах она уже подсохла, и можно было сказать, что удар был нанесен не несколько минут назад, а гораздо раньше. Быть может, этот человек мучился здесь — со смертельной раной! — час или более того.
Верно, его ударили заточкой примерно в то же время, как убили Игната. Или — чуть позже.
Лицо лежащего передо мной человека было так искажено, что я не сразу узнала в нем… нет, не Алексашу.
Дворника Калабаева, члена чудо-организации отставного майора Бородкина.
Кажется, он увидел меня. Зашевелился. Чудо, что он вообще все еще жив с такой раной в шее.
— Ка… ва… — вырвалось у него.
— Что? Что?
— О-ни…
— Кто — они? Кто тебя пытался убить? Кто убил Игната? Где они?
Говоря все это, я не отдавала себе отчета в том, что Калабаев чисто физически лишен возможности отвечать на такое количество вопросов. Когда же я сообразила, то немедленно полезла за телефоном, чтобы вызвать «Скорую». И тут же выругалась: нет приема. Пришлось вылезать из люка, что, впрочем, я сделала с облегчением. Калабаева я трогать не стала, следуя главному медицинскому принципу: не навреди. С такой раной в шее даже малейшее усилие может стать для него смертельным. Да, это чудо, что он жив до сих пор.
Обретя под ногами асфальт серебровского двора, я вызвала «Скорую». После этого я не стала подниматься в квартиру, а села на лавочку под детским грибком. Мысли вращались вокруг убитого Игната и тяжело раненного дворника Калабаева.
«А что, если это один и тот же автор, на нем и смерть Игната, и исчезновение Алексаши, да и Ильи, если копать дальше? — мелькнула мысль. — А что? Почему бы и нет? Дед Бородкин знает эти кварталы как свои пять пальцев, плюс еще метров на сто под ними — в буквальном смысле! Мотивы? Мотивы могут быть у кого угодно. Ведь бывали же случаи, когда озлобленные жизнью, нищетой представители старшего поколения похищали детей новых русских и требовали за них выкуп, проще говоря: «Делись, живоглот!» Случалось. А дед Бородкин и его организация теоретически вполне способны… К тому же в их «организации» состоит этот мальчишка Марат, который уже как-то раз требовал выкуп за Илью. Шутка шуткой, но в каждой шутке, как известно, есть доля правды.
Что касается сегодняшнего кошмара, то порез на пальцах Игната вполне соответствует той заточке, что торчит сейчас в шее Калабаева. Быть может, Игнат пытался вырвать заточку, и вырвал… но конструировать такие непроверенные версии — пустая трата времени.
Нужно проверять».
В этот момент послышались раскаты сирены, и перед шлагбаумом, преграждающим въезд во двор, остановилась машина «Скорой».
— Твою мать! — гаркнул кто-то. — Нагородили тут р-р-разных рогаток, не продерешься! Ося, подними эту чер-рртову железяку!
Я поднялась с лавки. Ну конечно! Во двор въезжала та самая машина, которую ожидал по своему вызову Гирин. Она тормознула у подъезда, и из машины вышла уже знакомая мне команда: сухощавый доктор, могучий санитар Ося, а за рулем остался сидеть водитель Славик.
— Эй! — крикнула я и помахала рукой. — Вы не в подъезд идите! Там пока что со всеми все в порядке. Хотя, к сожалению, это временно, — добавила я, думая о том, что Ноябрина Михайловна еще ничего не знает.
— А, это вы? — пробасил огромный Ося. — Что же вы на ветру да на дождике сидите-то? Прохватит, потом будете маяться. Или в тепло не к кому идти?
— Вы, Иосиф, сейчас пригодитесь мне как мужчина, — сказала я. — Готовы?
— А как же! — гаркнул тот. — Такой симпатуле и не услужить!
— Вы меня не поняли. Я пока что и без вас обойдусь. А вот те двое, что там, в люке, вряд ли. Вот вам фонарь. Там у решетки лежит человек с проникающим ножевым ранением шеи. Его нужно осторожнее…
Ося наморщил лоб и без дальнейших рассуждений полез в канализационный колодец…
* * *
Не стану описывать, что сталось с Ноябриной Михайловной после трагической новости о смерти сына и исчезновении тела мужа. Упомяну только, что ее увезли в больницу вместе с дворником Калабаевым.
Последний до больницы не доехал. Он скончался в машине «Скорой».
Меня же и Альберта Эдуардовича Сванидзе придержали в серебровской квартире приехавшие менты. К Берту, приняв во внимание место его работы и занимаемое положение, отнеслись с большим уважением и осторожностью, а вот со мной расшаркивались меньше. Впрочем, Сванидзе вступился за меня и заявил, что я его давняя и проверенная коллега и работаю в очень солидной фирме.
Благодаря Сванидзе я освободилась гораздо раньше, чем это могло быть. К тому же босс куда-то запропастился, он не брал трубку. А уж Родион Потапович был способен вытащить меня практически из любой неприятности, связанной с милицией. Сказывались его пресловутые связи, о которых он так мало мне говорил.
Обошлось без вмешательства босса. Ведущий расследование опер проговорил:
— Ну что же, спасибо. Надеюсь, что вы сказали правду. Всю правду, — выделил голосом он.
— Всей правды я, к сожалению, и сама не знаю, — отозвалась я, — но как узнаю — непременно скажу. Так что вы, товарищ оперуполномоченный, на всей правде не настаивайте.
— Она сегодня перенервничала, — сурово пояснил Сванидзе, видя, что опер недовольно на меня косится, — так что вы уж не очень.
— Откуда у вас повреждения на лице? — спросил тот.
— На дачу ездила, — буркнула я. — На забор напоролась. Устраивает такой ответ?
Сванидзе фыркнул, опер махнул рукой и крикнул своим:
— Ладно, сворачиваемся. Труп в морг, заточку на экспертизу. Все!
— А где хозяин квартиры? — повернулся он ко мне. — Серебров Иван Алексеевич?
— Он должен быть здесь, — сухо ответила я.
— А где же он?
— Должен вот-вот приехать. Задерживается, значит. Или вообще решил дома не ночевать.
«Хотя вряд ли, — договорила я про себя, — если вернулся из Италии, то уж не для того, чтобы шляться по клубам со своей потаскушкой Камиллой. Или… или на него напрямую вышли похитители его сына? Быть может. Хотя, как это ни печально, Ильи скорее всего нет в живых… Но не надо каркать! Будем надеяться на лучшее».
— Будем надеяться на лучшее, — повторила я вслух.
— У тебя есть предположения? — осторожно спросил Альберт Эдуардович.
Я оглянулась на уходящего опера и негромко, раздельно произнесла:
— Мне кажется, что у тебя — у тебя — есть предположение. Не так ли, Берт?
Сванидзе молча глянул на меня и отвернулся…
Домой, то есть в офис, мне пришлось ехать на метро. Для тех, кто не знает, скажу, что офис находится на первом этаже того же здания, на втором этаже которого я обитаю.
Второй день, пусть не подряд, мне приходилось ехать домой на метро. Сама по себе поездка на метро не была для меня чем-то из ряда вон выходящим — все-таки я не принадлежу к сонму небожителей, — но второй день на меня оглядывались. Еще бы… такой видок.
От метро я прошла пешком, благо недолго. Наш двор уже спал, убаюканный тихим дождиком. Центр, а тихо. Только прислушавшись, можно было различить еле внятный рокот машин… Посреди двора торчала она, наша башня, некогда перестроенная из простой трансформаторной будки. С виду она походила не уменьшенную копию небоскреба, только лишенную грандиозности и ладности, присущей этому виду зданий. В свое время офис надстраивали этаж за этажом, пока не возвели этакую вавилонскую башню. Вавилонское же смешение языков у обитателей этой башни тоже имело место: Родион часто не мог найти общего языка со своей супругой Валентиной, я упорно не принимала пса Счастливчика, а всем нам был чужд язык маленького Тапика, лепечущего на чудовищном младенческом наречии.
Впрочем, Валентины и Тапика сейчас в Москве не было: Родион отправил их погостить к родственникам в Тверь.
Подходя к своему нескладному, но очень уютному дому, я чувствовала, как утихают во мне волнения и потрясения сегодняшнего дня. Их было много, слишком много, чтобы дать спокойно уснуть, не перебрав всех перипетий: знакомство с врачами, беседа с Гириным, всполошенный и косноязычный Сванидзе, назначающий свидания на окраинах, веселые ребята Звягина, убийство Кириллова, побег с загородной виллы, и, наконец — звонок Ноябрины Михайловны, вслед за которым открылось новое преступление: похищение Алексаши и убийство его сына Игната. Да и сама Ноябрина Михайловна госпитализирована.
Это если не упоминать аврального прилета Сереброва, о котором сообщил мне босс. Да и самого босса что-то долго в офисе не было. Сейчас надо будет у него спросить…
Я вынула ключи и открыла входную дверь. В приемной был включен на полную мощность верхний свет. Я подумала, что Родиону Потаповичу, на которого иногда находили соображения экономии и он начинал проверять платежки по коммунальным услугам, следовало быть повнимательнее.
На пороге валялся ботинок. Я подумала, что проклятый шарпей Счастливчик в очередной раз проник в обувной шкаф и распотрошил его до основания. Хотя нет… не может быть. Счастливчика-то забрали в Тверь.
— Босс! — позвала я. — Я вернулась. Ну и веселый был день, скажу я вам, босс. Сейчас зайду к вам и расскажу все по порядку.
И я направилась к нему в кабинет. Дверь была чуть приоткрыта, и я не глядя толкнула ее.
— Босс, я…
Слова застыли у меня на губах, а я застыла от ужаса. Нет, день еще не кончился… он еще не кончился, этот проклятый день!!!
Прямо передо мной в своем кресле полусидел мой босс. Лица его я не видела, потому что босс уронил голову на крышку стола. Его кудрявые волосы слиплись от крови. По поверхности столешницы растекалась лужица крови.
По столу были раскиданы осколки хрустальной вазы, которая обычно стояла на журнальном столике. Осколки же валялись и на ковре.
— Родион… Пота… — вырвалось у меня, но остаток фразы предательским сухим комом застрял в горле. Я увидела такие подробности, которых не смогла охватить первым взглядом.
В правой руке босса был пистолет. Его, босса, пистолет. Он любил все немецкое, и это был его «вальтер». Мои колени подогнулись, и я мягко скользнула на пол.
Господи, он застрелился!!
…Нет. Этого не может быть.
