Ссылка
Ночь... Снова ночь. Сибирская, темная, зимняя. В избе было тепло, а за окном бушевала вьюга. Не спалось. Ночью особенно тяжелые думы одолевали Абрама, поэтому он составлял чертежи, скрипел пером по бумаге. Оставалось только работать, работать, чтобы не сойти с ума в этой глуши, оторванной от мира. Собственно, какая работа, когда занесло снегом землю по круп лошади, занесло избы. Но Абрам работал на будущее, мечтая, что скоро понадобятся его знания и опыт. А это слишком трудно: работать и не знать, пригодится ли... Абрам остановил взгляд на свече. Огонек горел ровно, воск плавился и стекал быстро...
– Все ты маешься, все ночами сидишь, – проворчал Левка на лежаке.
– А ты чего не спишь?
– Тоска душу точит, вот и не сплю.
– И у меня тоска.
Снова судьба свела его с Левкой с постоялого двора. Но теперь свела далеко от того места, где они встречались, – в Сибири. Левка попал на каторжные работы, бежал, чуть не замерз недалеко от избы Абрама, арап его и обнаружил да в дом приволок. Жил он у Абрама уже неделю. Левка пристально изучал своего спасителя, делал он это часто, словно понять силился некую тайну в арапе, затем заговорил:
– Ты, Абрам Петрович, разве не ведаешь, чего бывает с теми, кто беглых каторжан укрывает?
– Ты меня уж не раз сие спрашивал.
– Так об чем тогда спросить?
– Ни о чем. Спи.
Левка помолчал некоторое время, слушая вьюгу.
– Ну, а все же, – заговорил Левка, видимо, хотел занять разговором угрюмого Абрама, – вдруг про меня узнают, что тогда? Тебе же плохо придется. – Мне все равно.
– Неужто не боишься? – И Левка сел.
Абрам уставился на него, глядел сквозь, думая о своем. «Да, человек боится, – думал он, – но боится, когда у него есть что отнять. Что можно отнять у меня? Я потерял все. Впрочем, есть еще жизнь...»
После смерти Петра уж очень скоро переменилась судьба арапа. Какое-то время он был приставлен в учителя к внуку Великого Петра, сдружился с подростком. Но умерла и Екатерина, а власть каким-то образом попала в руки Меншикова. Абрам не раз был свидетелем его унижения Петром, ко всем своим недостаткам арап имел влияние на Петра второго, являлся человеком удачливым и образованным. Этого было достаточно, чтобы Меншиков его терпеть не мог и под благовидным предлогом отправил Абрама на восточные границы:
– А вы, Абрам Петрович, поезжайте в Сибирь, – сказал он с унизительным внешним превосходством. – Да, не забудьте измерить Великую Китайскую стену – это мое вам задание...
Абрам, бросив перо в стену, сквозь зубы процедил:
– Проныра! Мерзавец!
– Чего? – встрепенулся Левка.
– Так, я не тебе, – заходил по избе Абрам. – Мне, Левка, бояться нечего. У меня осталась только жизнь, да она мне здесь не нужна.
– Вот гляжу я на тебя и диву даюсь. Ну, я, понятное дело, за что в Сибирь угодил. Захотел за раз нажиться, убил человека. Мне наказание положено. А за что тебя, Абрам Петрович, со мною на одну ступеньку поставили? За что тебя в Сибирь спровадили? Ты ж тоже свободы не имеешь, как я погляжу. Так за что тебя сюда?
«Действительно, а чем я отличаюсь от каторжника? – сам удивился Абрам. – Шагу без ведома ступить не имею права. Три года под неусыпным наблюдением... Три года! Ссылка».
– Я при деле в Сибири, – ответил он Левке. – Да и переведут меня скоро. Приезжал Рагузинский для переговоров с Китаем, обещал посодействовать.
– И когда ж он был?
– Год назад.
– Долгонько, – почесал в затылке Левка, затем взглянул из-под насупленных бровей на Абрама и с жалостью сказал: – Для такого человека, как ты, Сибирь место гиблое. Что ж он не поторопится подмочь-то тебе?
– А вишь, чего за окном делается? Дороги замело – не проехать, не пройти. Весны надо ждать, весны...
Надежда... Она постепенно покидала его, Абрам сам не верил в то, что говорил. Он вернулся к чертежам на столе.
– Ты-то, Левка, дальше что надумал делать?
– А хочь в Китай подамся! Там, сказывают, тепло, зимы нету, а мужицкая сила везде надобна.
Послушали вьюгу. Сквозь ее злобные завывания Абрам услышал издалека нечто похожее на музыку, потянуло теплом и красками, которыми рисовалась Франция. Зачем он уехал тогда? Левка, ложась и накрываясь тулупом, произнес:
– Ишь, завывает... Туго нынче путнику одинокому на дороге.
– Туго, не приведи господь.
И он, Абрам, одинокий путник, в пустыне из снега и тайги... И ему трудно, ах, как трудно, до отчаяния доходило, когда хотелось с жизнью расстаться. Где справедливость? Где она?
– Айда со мной, Абрам Петрович, в Китай? – вдруг приподнялся на локте Левка. – А? Вдвоем сподручней.
– Нет, Левка, я буду ждать весны. Рагузинский обещал...
– А как забыл?
– Не забыл, я знаю. Не мог он забыть.
Надежда... Она таяла, угасала, как свеча на столе, с которой Абрам не сводил глаз, остался лишь маленький огарок. Надо ждать весны... А ночи длинные... А дни одинаковые...
* * *
Положение Марины было аховое: на грани жизни и смерти.
В кабинете Георгия Денисовича находился подавленный Кирилл – серого цвета, сгорбленный. Даша держала его руку и с недоумением следила за спорившими.
– Я не оперирую знакомых, все ясно? – горячился Артур.
– Время, оно несется неумолимо, – словно не слышал его Георгий Денисович. – Жена Кирилла Львовича в тяжелейшем состоянии, ее готовят к операции, ждут вас. Я даю вам, Артур Иванович, в помощь еще бригаду травматологов.
– Нет, я сказал!
– Хочу напомнить вам о долге врача...
– Вы еще клятву Гиппократа прочтите наизусть. Я не могу оперировать жену глубокоуважаемого Кирилла Львовича, говорю при нем. Не могу!
– Это каприз, Артур. Нехорошо. Здесь сидят ваши друзья, они надеются...
– Да идите вы все...
Артур выскочил из кабинета, стал к окну, опершись ладонями о подоконник. Стиснув зубы, он пыхтел, как паровоз. Даша, выбежавшая следом, тронула его за плечо:
– Зачем так нервничать?
– Оставь меня, – дернулся он.
– Я не понимаю тебя. Ты же фанат своего дела и вдруг не хочешь спасти...
– Скажу честно: не хочу.
– Боже мой, Артур! Что ты говоришь! Это... цинично.
– Правда? – иронично удивился он. – А я думал, это нормально для человека, который не выносит другого, как я, например, Марину.
– Ты же врач.
– Сначала я человек. Живой. Когда-то она очень цинично разрушила мои надежды и отказалась помочь. Я тоже тогда был на грани. Тебе напомнить вечер после защиты диплома? Мариночка повисла на мне...
– Я помню, – Даша опустила глаза, ибо до сих пор ей стыдно, что не поверила тогда Артуру. – Но нельзя же быть таким жестоким и мстительным. Это не по-божески. Надо уметь прощать.
– Только не забивай мне мозги религиозным бредом. Прощение, смирение, кара – оставь их для статей. Я хирург. Ни в бога, ни в черта не верю. Когда я спасаю жизнь, мне не потусторонние силы помогают, а мои знания, опыт, талант – если хочешь. А в остальном – ничто человеческое мне не чуждо. От меня требуют благородства! А в отношении меня когда будут благородными? Одно то, что я родился от негра, вызывает у многих патологическую ненависть, у Марины в том числе. Ей недоставало благородства хотя бы скрывать это от меня, а когда она напивалась, вовсе язык распускала. Но я должен все забыть и бежать спасать ей жизнь. Ну и странный народец! Здоровы – ненавидят, помирают – зовут спасать. С какого хрена! Не хочу. Ну, не научился я прощать, поучительных примеров маловато.
– Артур...
Оглянулись – Кирилл. И, видимо, слышал слово в слово. Артур набычился:
– Это нехорошее качество: подслушивать.
– Я не хотел, извини, – опустил тот голову, дальше говорил тихо, просящей интонацией: – Артур, Марина, конечно, дрянь... Нет, вы даже не представляете, какая она дрянь...
– Ну почему же, как раз я отлично представляю, – жестко сказал Артур.
– Еще она почти алкашка, – продолжал в том же духе Кирилл. – Последняя сука, каких свет не видел, подлая...
– Ребята, прекратите! Это мерзко! – возмутилась Даша.
– Это правда, – несмело возразил Кирилл. – Артур меня понимает, а ты, Даша... ты просто всего не знаешь. Думаете, мне легко с ней? Да она наизнанку меня вывернула. Но Марина мать моих детей, и я... как бы это сказать... я привязался к ней...
– Зато я не испытываю к ней привязанности, – вставил Артур. – А чего ты, собственно, распереживался? У нас отличные хирурги, справятся без меня.
– Артур, я прошу тебя... я очень... на тебя надеюсь.
Это было отвратительно: Кирилл заплакал. Из уверенно-респектабельного он в один миг превратился в жалкое создание. Он плакал беззвучно, скорчив страдальческую гримасу, а на лице его резко обозначились морщины. Даше только сейчас стало понятно, что жизнь катится, они уже не взрослеют, а стареют. Артура перекосило отвращение, но чертова жалость все же тронула и его сердце.
– Ладно, – выдавил он сквозь зубы, потому что очень хотелось ему плюнуть, – я буду присутствовать. Но сам... ты уж извини, Кирилл, сам не могу. Где находится эта шлюха? В операционной? Я пошел туда.
– Артур! – с упреком воскликнула Даша, вытаращив глаза.
Он отмахнулся, мол, отстаньте, круто развернулся и размашисто, выдавая походкой недовольство, удалялся по коридору. В ушах Даши звучали его слова: «Ну, не научился я прощать». Возникает сам собой вопрос: а ее он простит? Сама-то Даша до сих пор не забыла Марине того эпизода, о котором упомянул Артур, хотя внешне не проявляла неприязни, оставалась неизменно дружелюбной. До исповеди подруги держала обиду на Артура несколько лет. Вот так, себе прощаем с легкостью, другим нет. Эх, ошибки... На них учатся, но не исправляют.
– Хотите взглянуть на операцию? – отвлек ее от невеселых дум Георгий Денисович.
– Да, пожалуй, – пролепетала она, оглядываясь. Кирилла не было, видимо, он скрылся в кабинете и страдает.
Старпер повел ее за собой, сокрушаясь, что «милая русалка» теперь уже не русалка и, ах, какие волосы она отрезала... Черт-те что! При чем сейчас волосы? Маринка...
– Предоперационная, – открыл дверь в помещение Георгий Денисович, пропуская Дашу вперед. – Сюда никого не пускаем, но для вас мы делаем исключение. Отсюда вы сможете понаблюдать за ходом работы. Извините, стулья не предусмотрены. О, уже начали. Вон и Артур Иванович, видите?
Ничего не видно, одни спины. Даже не разобрать, кто есть кто. Пожалуй, Артур выделяется ростом. Хочешь узнать человека поближе, посмотри на него за делом. И Даша глядела во все глаза. Почти физически она ощущала энергию, от него исходившую.
Артур не присутствовал, ибо присутствовать – значит наблюдать. Он руководил. Движения его были уверенны и выверены до филигранности – ни одного лишнего, отдавал он команды четко, хотя слышно не было, но по реакции и быстрому исполнению врачей ясно читалось. Ну и работка у них...
Дарью покоробило обилие крови, подкатывала тошнота. Даша подумала: «Только бы не вырвало. Артур... что он делает? А говорил, не станет к столу. Замечательный ты человек, Артур. И я живу благодаря тебе... Прости меня, дуру. Ой, мне плохо. Какая же у них отвратительная работа».
Там случилось непредвиденное: засуетились врачи, стали часто посматривать на показания приборов, которые Даше ровным счетом ничего не говорили. Похоже, Марине худо. Даша перекрестила операционную и вышла, ибо еще чуть-чуть – и на стол положат ее, дабы вернуть к жизни.
Ее едва не сбила с ног сестра, вылетевшая из операционной. Даша стала у стены и проглатывала тошноту. В операционной что-то не так. Туда-сюда сновали люди в закрытых повязками лицах, приносили какие-то пакеты... Сумасшедший дом. Там Марина... она умирает...
Они дружили с детства, учились в одном классе. Даша не размазня, но все же противоположность подруге, втайне завидовала ей, считая, что не имеет, к сожалению, доли той наглости и свободы, которые присущи Марине. Она всегда поддерживала Дашу, даже когда та была не права, потом наедине объясняла, где ее просчеты и как с честью вырулить из создавшейся ситуации. Дело в том, что Даша обладает одним ненужным качеством: упряма, как осел. И Марина очень здорово помогала нивелировать эту негативную черту. Без подруги Даше было бы значительно сложнее работать в газете.
Даша опять вернулась к размышлениям об Артуре. И мысленно она говорила себе: «Да он носится с тобой, как с писаной торбой, окружил заботой и вниманием, потому что любит. Только до такой тупой, как ты, доходит в последнюю очередь. До Евгении дошло много раньше. А ты, балда, чем платишь? Записалась в принцессы и великодушно разрешаешь нянчиться с собой. Какие тебе еще нужны доказательства? Не пора ли сделать шаг навстречу? Но мы же гордые, это у нас в ногах должны валяться. Вот дура! Вдруг жить осталось всего ничего? А если много осталось, что, ждать будешь, когда он первый объяснится? А если не дождешься? Может, у него тоже комплексы, как у тебя. Ты ведь когда-то ему дала от ворот поворот, ты».
Стало вдруг жаль упущенных лет, жаль себя, сына, маму... Все было не так! Навернулись слезы, Даша всхлипнула.
– Не плачь, Даша, – сказал Кирилл. – Он гений, он все сделает.
– Как ты меня напугал! Я не слышала, когда ты подошел.
– Видела его за работой? – не слушая ее, говорил он, глядя в пол, говорил с долей зависти и грусти. – Он великолепно работает, красиво и четко.
– Ты не сердишься на него? Он ведь сгоряча...
– Правда всегда обидна, Даша, но я не сержусь на Артура. Он достоин восхищения.
Настало утро. Кирилл нервно курил на лестничной площадке, Даша стояла рядом с ним, прислонившись спиной к стене. Ждали. Появился Артур, доставая сигарету и шаря по карманам в поисках зажигалки. Кирилл поднес ему огонь, рука его жутко дрожала. Артур наклонился прикурить, блеснули капли пота на темном лбу.
– Сделали, что могли, – произнес он, глубоко затягиваясь.
– Ты хочешь сказать... – и губы Кирилла задрожали.
– Я сказал, что операция прошла нормально, – прорычал Артур зло. – Иди к своей Мариночке, она в палате интенсивной терапии, спит.
Бормоча слова благодарности, Кирилл спешно ушел. Глядя ему вслед, Артур проворчал:
– Размазня. Его Мариночку хоть через мясорубку прокрути – выживет.
– Ну, зачем ты так... – всплеснула руками Даша. – Кирилл твой друг, ему сейчас плохо. Не знала, что ты бываешь такой.
– Какой – такой? – шел на конфликт он.
– Нетерпимый. Упрямый. Грубый. Я люблю сильного и мужественного Артура, доброго, а не базарного мужлана.
– Придется полюбить и недостатки, – огрызнулся он, гася сигарету, вдруг на секунду задумался, повернулся к Даше: – Что ты сказала?
– Ты нетерпимый, упрямый и похож...
– Это неинтересно. Что потом сказала?
– Я знаю и люблю другого Артура, – ругательным тоном ответила Даша, ведь было жаль слабого и безвольного Кирилла. Нельзя людей презирать за то, что они слабы.
– А можно без лишних слов? Я люблю Артура – достаточно.
– Я могу сказать как угодно, смысл будет один! – занесло Дашу, она даже руками взмахивала от негодования, выпуская тираду: – Откуда я знала, что ругаешься ты как сапожник, упрямый... хуже, чем я! Максималист! А какой ты бываешь злой... никогда тебя таким не видела. Еще и мстительный! Это твоя святая обязанность – спасать людям жизни, а ты... Кого же я люблю в результате?
Он привлек ее к себе, рассмеявшись:
– Дашка, это лучшее, что я слышал за последние годы.
Валя примчалась впритык. Если Старпер нечаянно узнает, что припоздала на работу, а не явилась за пятнадцать минут, как им предписано, – нагоняя не миновать. Впрочем, ей сейчас не до Старпера, стерпит любые нагоняи, ибо душа ликует и поет. У нее появился поклонник. Полночи провела она без сна, а посему проспала. Да-да, проспала! Впервые за свое существование на земле! Сначала она отказывалась верить, что такой красивый молодой человек может всерьез ею заинтересоваться. Он уже несколько раз встречал ее у дома, дарил цветы, а вчера они долго гуляли. Валя читала стихи, разумеется, из современных аллегоричных поэтов, Виктор внимательно... нет, пожалуй, завороженно слушал. А потом, прощаясь, он поцеловал ее, не в щечку дежурно чмокнул, а по-настоящему, сильно. У Вали внутри все оборвалось. Где уж тут уснуть! Распирало рассказать девчонкам.
Переодевшись, она ринулась искать Ольгу и Женьку. Как назло их нигде нет. Может, курят? Заглянула на лестничную клетку и... замерла, затаив дыхание. Вот это да! Тихонько Валя дала задний ход. Ну, теперь-то просто необходимо найти Женьку до начала работы. Тут такое!.. В «дежурантской» девочки пили кофеек, Ольга зевала, наверно, как всегда не выспалась. Под каким же соусом преподнести Женечке сюрпризик? А почему не в лоб? Женька всегда говорит гадости прямо, почему Валя должна ее щадить? Валя заговорила совершенно безобидным тоном:
– Девчонки, я была права. Жень, иди посмотри на Мерса, он на лестничной клетке целуется с Дашей. Да как! Никого вокруг не видят. А ты говорила – не спят. Мерса просто не узнаю. На работе, у всех на виду целоваться... это вульгарно.
Не говоря ни слова, Женя с решимостью в лице двинула к лестнице, твердо чеканя шаг, как комиссар из старых фильмов про революцию.
– Женька случайно скандал не закатит? – невинно произнесла Валентина, но с тем внутренним восторгом, который присущ завистливым людям, когда они удачно устраивают пакости.
– Вот ты, Валька, стерва, – тихо, но отчетливо и с презрением сказала Ольга. – Кто тебя за язык тянул?
У Вали зарделись щеки и повысилось сердцебиение, как-никак, а Ольга раскусила ее коварный замысел и не одобрила Валю. Несмотря на дружбу с Женькой, Валентина уважала Ольгу и хотела бы иметь ее в подругах, она справедливая, неглупая, сдержанная и, что очень нравилось Вале, без амбиций.
Ожидаемого скандала Женька не устроила, вернулась к подружкам как ни в чем не бывало. Ну и самообладание – позавидуешь. Ее опустил Мерс ниже плинтуса, а она... Валя пожирала ее глазами и заметила, что Мисс медицину выдают глаза. В них она прочла жгучую обиду и адский огонь злобы. Ага, не родись красивой...
– Что, правда? – спросила Ольга, в потрясении приподняв брови.
– Да, – ответила Женька с видимым равнодушием.
– Все мужики одинаковые, – констатировала Ольга, – без исключений. Знаешь, Женя, не переживай. Да любой за счастье посчитает спать у твоих ног. Он эту Дашу тоже бросит. Артур с африканской примесью, ему одной бабы мало. Я передачу смотрела, у них темперамент необузданный.
– Да с чего вы взяли, что я переживаю? – надменно сказала Женька и нервно рассмеялась. – Дело не в том. Просто я таких вещей не прощаю.
Кто бы мог подумать, что женщина, прожив много лет в браке, в разгар занятий любовью, вдруг испуганно произнесет:
– Ай, что это?
Артур едва довел до конца начатое, потому что его разбирал смех. В это трудно поверить, но Дашка оказалась полной неумехой, несколько зажатой, пока раскочегарил... Ее предстоит образовывать в вопросах секса. Однако удовлетворение разливалось маслом по душе: Игорь не смог, а я смог! Приятно. И еще: Игорь скотина. Подобные мысли повышают рейтинг в собственных глазах. А в сущности, это все такая ерунда. Не ерунда то, что Дашка с ним, и теперь уж навсегда. Давным-давно отец оказался прав: близость с любимой женщиной ни с чем не сравнима. «Опосля того как» лежала Дашка притихшая, будто спала, но Артур знал, что она не спит.
– Что это было? – едва слышно спросила она.
Детский вопрос из уст взрослой женщины заставил его хихикнуть:
– Тебе как сказать: по-простецки или по-научному?
Она приподняла голову, посмотрела на Артура, но, увидев смеющиеся глаза, уткнулась лицом ему в грудь:
– Не надо, лучше молчи.
– Дашка, скажи честно, это у тебя впервые? Ну, скажи, впервые?
– Думаю, ты догадался, зачем тебе мой ответ?
– Вот ты дурочка, Дашка! А моя мужская гордость не в счет? Я же мечтаю услышать: ах, Артур, мне еще никогда не было так хорошо, я в восторге и так далее.
– Ах, Артур, я в восторге и так далее, – передразнила она.
Оба прыснули. А за окном день, кажется, собирается дождь. И никуда не надо нестись, можно валяться до завтрашнего утра в кровати, спать, есть и...
– Даша, – шепнул Артур, – давай повторим?
– А это повторится?
– Гарантирую, хотя с моей стороны подобное заявление не является скромным. Дашка, а тебе понравилось? Скажи честно.
– Ну... да... не знаю... кажется.
– Так «да» или «не знаю»?
– Перестань брать у меня интервью в постели. Спи, ты сутки не спал.
– С ума сошла! Я, можно сказать, на вершине блаженства, а там нет места сну. Видишь, я от тебя ничего не скрываю. Так тебе понравилось?
– Вот приставучий. Ну да, да!
– Ух, Дашка, я тебя так люблю – раздавил бы!
– Осторожно, правда раздавишь! – Она ненадолго задумалась. – Если бы со мной не произошло то, что произошло, я была бы самой счастливой на свете.
– Всему свое время, Даша, не печалься. Мне сегодня не хочется грусти.
– Сейчас я смотрю в прошлое, и думается мне, что все, что там было, было не со мной, с другой Дашей, в другой жизни. А я случайно села не на свой стул, надела чужую одежду, жила с чужим мужем. Это могло продолжаться очень долго, потому что я привыкла к чужому. И вдруг меня выдернули из чужой, но привычной жизни, а своей я не знаю, мне боязно, я теряюсь. Все, все, все... Больше не буду. Поцелуй меня... мне так нравится...
А в это же самое время в больнице шла обработка Старпера.
– Поймите меня правильно, – говорила Женя в кабинете, сидя напротив и доверительно подавшись телом вперед, – я не знаю, как начать... Вы приняли меня в лучшую клинику города, я считаю себя обязанной...
– Ближе к телу, – пошутил Георгий Денисович, прослушав внимательно длинное вступление, которому пока не видно было конца.
– Понимаете, мне последнее время не нравится поведение Артура.
– Сознаюсь, мне тоже. Он стал резок, горяч и вспыльчив. Устал, должно быть? – Старпер сознательно вызывал Женю на откровенность, так как она мямлила, а он любит конкретность и краткость.
– Да, но не только это меня беспокоит. Можно, я без обиняков?
– Давно пора, душа моя.
– Артур человек одаренный, но знаете, как бывает? С одной стороны бог дает, с другой урезает.
– И в каком месте урезали у Артура? – спросил большой шутник лукаво.
– Он интригует против вас, – не смутилась Евгения. – Я, честно говоря, несколько в замешательстве, потому не решалась сказать вам, боясь выглядеть некрасиво. Но меня искренне возмущает Артур. Вы нам даете столько возможностей для роста: защищать диссертации, работать много и интересно, а он недоволен. Недоволен устаревшей аппаратурой, ходом дел в клинике, ремонтами и... Бог знает чем! Он беспрестанно ворчит, нашел сторонников, которые шепчутся по углам, прочат его на ваше место. Я не доносчик, поэтому имен называть не буду. Поговорите с Артуром, скажите, что так вести себя... недостойно. Где его элементарная благодарность? Уж ему-то вы создали царские условия, пылинки с него сдуваете. Мы ведь на этой почве разошлись с ним.
Лик Георгия Денисовича выражал ноль эмоций. Разве что внимание промелькнуло в мелких морщинах, и улыбка добряка тронула губы.
– Женечка, вы преувеличиваете, – сказал Старпер. – Артур, кроме скальпеля, ничего вокруг не видит. Ему даже все равно, где оперировать, – хоть в хлеву, но лишь бы оперировать. Вряд ли его заботит чье-то кресло, где он будет вот именно сидеть, а не стоять у стола.
– Его, может быть, и не заботит, а вот других, которые его собираются на щит поднять... сами понимаете. Он же является тараном для недовольных.
– Успокойтесь, милая, я несдвигаем, как гора Эльбрус. Меня отсюда лишь вперед ногами вынесут. Воспринимайте высказывания Артура как результат перегрузок.
– Мое дело предупредить, у меня теперь хоть совесть чиста.
Однако... Георгию Денисовичу тоже ничто человеческое не чуждо. Как-никак пенсионер. Не доверять Евгении у него не было причин, вон как она волновалась, говорила открыто, достаточно громко, а не шипела, припав к уху. Обидно стало Георгию Денисовичу: ну чего Артуру не хватает? Ядовитое зерно Женя уронила в точно выкопанную лунку.
