Юрий Никифоров. Июнь 1999
– Нас там почему-то звали гуриями. Гурия Наргис, гурия Ясмин… Это меня называли – Ясмин. Жасмин, значит. Сначала все это казалось мне пошлым, манерным, а потом узнала, что они своим клиентам обещали райское наслаждение с русскими гуриями. Но поскольку русские имена им нипочем не выговорить, дали эти дурацкие клички. И били каждый раз, когда ты осмеливалась назваться своим именем. Била Фейруз…
Голос Алёны звучал глухо, а иногда и совсем замирал. Она скорчилась на диване, отвернувшись к спинке, и, казалось, рассказывала ей, а не Юрию, который лежал внизу, на полу, подложив за неимением лучшего руки под голову, и слушал, слушал…
Варвара Васильевна наконец-то успокоилась: спала в своей боковушке, изредка по-старушечьи всхрапывая, но тут же затихая, словно спохватывалась.
– Фейруз была моим самым страшным кошмаром. Ты ее видел на некоторых фотографиях: чернокожая, высокая такая, тощая. Она лесбиянка, причем с садистскими наклонностями. Впрочем, к Алиму только такие и ходили, которым не просто переспать с белой женщиной надо, но еще и унизить ее. Растоптать.
Алёна умолкла, и в этом молчании было столько муки…
У Юрия замерло, словно оборвавшись, сердце. Очнется ли Алёна от этих своих воспоминаний, которые он разбередил так грубо, неосторожно, нелепо? Черт его дернул сунуть нос в этот альбом! Фотографии посмотреть захотелось? Посмотрел, ничего не скажешь! Конечно, она ему уже кое-что рассказала о себе, довольно много рассказала, еще там, на корабле с дурацким названием «Салон Каминов», но все это уже осталось в прошлом, забылось, затмилось новыми впечатлениями и проблемами. А теперь опять всколыхнулась черная ядовитая мгла в душе и памяти Алёны, и еще неизвестно, что в ней останется живого после ее сегодняшних откровений.
Почему она решила все рассказать? Зачем? С чего взяла, что обязана отчитываться перед Юрием? Он-то не хочет ничего слышать, знать ничего не желает! Но не от равнодушия, а совсем наоборот. Это уже было в его жизни: женская откровенность. Лорина откровенность, например, положившая конец его восьмилетним мытарствам в роли зятя преступника и мужа проститутки. Он уже испытал, как лишнее знание способно выжечь душу мужчине, вытоптать последние ростки нежности, привязанности, любви… или первые ее всходы, как в данном случае.
Как в данном случае…
Странно – именно этот вдруг возникший бюрократический оборот загадочным образом поставил все на свои места в мыслях и душе Юрия. Словно пришел кто-то солидный, большой, почему-то в развевающихся белых одеяниях и с длинной седой бородой, вернее, не пришел, а явился – может быть, даже с небес! – заглянул в глаза, а может, и в душу сияющими глазами, высветил темное, открыл скрытое… Ну, такая судьба любви! Принять – или не принять. Только принимать надо все, до донышка, всю тьму и муть, все, что было «до тебя». Не хочешь – не слушай, не узнавай подробности, но от них не отмахнешься, они были, ведь женщина, которую ты полюбил, не вчера родилась – эксклюзивно, так сказать, для тебя, ты ее потому и полюбил, что прошлая жизнь прочертила на ее лице именно эти черты и отметила именно этими тенями и солнечными зайчиками… Если ты способен это понять, значит, все это прошлое теперь не только ее, но и твое, оно принадлежит тебе, как ее красота, как ее тело, которого ты пока еще просто жаждешь, по которому томишься.
И чего тут сложного? Не согласен на это – отворачивайся, убегай в свою прежнюю жизнь, решай свои проблемы и считай, что ты – пуп земли. Ну а если…
– Ты меня можешь спросить, почему я из окошка не выбросилась или не повесилась на крюке, как та рыженькая девчонка, гурия Зухра? – заговорила Алёна тем же глухим, едва слышным голосом. – Я даже имени ее не знаю, только гурия Зухра, Цветок, значит… Алим показал мне альбом сразу после того, как я… после того, как Фейруз нашла у меня в подушке бритву. Я довольно скоро все для себя решила, только одно пугало: сгину в полной безвестности, и никто никогда не узнает, где и как. Алим бритву не забрал: подробно объяснил, что с телом больших хлопот не будет, у них отработана технология избавления от трупов истеричек. Есть такое вещество, я забыла, как оно называется, которое за определенное время отлично превращает труп, засунутый в металлическую бочку, в некую биомассу. Ни запаха, ни всяких там миазмов, все очень чисто. Биомасса сливается потом в пластиковый черный мешок – совсем небольшой мешок! – и вывозится на городскую свалку. Он мне показал этот бак, да ты видел его на фотографии… После этого я сама выбросила бритву в унитаз.
Юрий сглотнул, подавляя подступившую тошноту.
– Хотя по большей части им не приходилось тратиться на химикаты. Если видели, что от девушки толку нет, что она не способна доставить удовольствие мужчинам, ее отдавали тем, кто кончает, только когда убивает. Такие клиенты тоже были. Это стоило огромных денег, но устраивалось не на квартире Алима. Девушку накачивали наркотиками, выводили из дому, увозили куда-нибудь – и клиент делал с ней что хотел. Потом труп бросали где-нибудь на окраине. Иногда убитую находили, иногда – нет. Но никто и ни разу не обнаружил, что эта девушка – русская, ни разу не нашлось никаких следов. Во-первых, кому охота возиться с трупами каких-то белых шлюх, а во-вторых, организация, которая занимается поставкой русских, украинских, белорусских девушек на Восток, и в самом деле работает отлично. Я так понимаю, у них есть свои люди и в посольствах, и в аэропорту. Человек прилетает в Амман – и не просто исчезает бесследно, но и улетает, судя по документам. Улетает, например, в Турцию… Алим что-то такое сказал однажды, когда я ему пыталась по неопытности права качать: мол, меня будут искать, есть люди, которые знают, куда я уехала… Он хохотнул: «Искать? Кого? Где? Да ведь ты, Ясмин, давно уже нежишься на пляжах Антальи или бродишь по Ай-Софии с толпой туристов!» До меня не сразу дошло: это значило, что меня нет в Иордании, что меня там не стало чуть ли не через неделю после приезда! А меня в это время…
Алёна помолчала, потом заговорила опять:
– Алим нарочно завел этот альбом, чтобы держать в повиновении таких дурочек, как я. Среди всех кошмарных снимков есть один, где девушка рядом с автомобилем. Это исторический факт: какой-то богатый араб влюбился в нашу девушку и взял ее к себе. В гарем, надо полагать. Выкупил у Алима за большие деньги! Может быть, она до сих пор у него, а может, попользовался и вернул. У Алима ведь была не одна квартира, на которой он меня держал, а несколько, даже не знаю, сколько там девчонок мучилось. Может, какая-нибудь и выберется живой, может, смерть Алима заставит полицию зашевелиться. А может, и не тронется ничего с места. Фейруз-то осталась, теперь дело в ее руках. Пришла она, к примеру, домой после своих ночных похождений, увидела труп Алима… затолкала его в бак, посыпала тем веществом… по отработанной технологии…
Раздался странный хлюпающий звук, а потом Алёна вдруг сорвалась с дивана и ринулась в коридор. Вспыхнул свет в крошечном туалете: ее рвало… Потом долго лилась вода в ванной, шумел душ.
Юрий встал с полу: бока ломило – сил нет; выключил свет, присел на краешек дивана. Душу ломило еще сильнее… Но он был странно спокоен: выбор сделан, а это главное. Теперь знать бы, как поведет себя Алёна, какой выбор сделала она… Ну что ж, скоро он это узнает. Хотя… какая разница, что она решила? Не теперь, так потом, рано или поздно – все случится в свой срок, и случится именно то, что должно.
Что-то вдруг трусливо ворохнулось в глубине души – напоследок, – но тут же и заглохло. Нет, нет… обратной дороги нет, ни для него, ни для нее.
Зашлепали по коридору босые ноги. Алёна вошла, ничего не видя в темноте, наткнулась на диван и на сидевшего Юрия. Села вроде бы рядом – диван-то был совсем маленький, – но на самом деле далеко, так далеко!
– Давай спать, ладно? – безжизненно пробормотала Алёна. – Нет у меня сил больше говорить.
– Сейчас. Только надо одно дело сделать.
– О господи! Ну какое сейчас еще может быть дело?!
В голосе ее звенели слезы.
Юрий молчал. Он точно знал, что прав, что выход у него – да и у нее – только один, не ведал сомнений, что пройти им обоим через это нужно именно сейчас, пока стена между ними не затвердела, не зацементировалась, но вдруг пересохло почему-то горло. Как найти слова, как сказать?.. И как пережить, если она не поймет?
– Дело, – выдохнул хрипло. – Дело такое. Я у тебя спросить хотел… Ты в монастырь раздумала идти?
Ее недоумевающий взгляд сквозь темноту – как прикосновение!
– В монастырь? Да сама не знаю. Я просила Бога дать сегодня последний знак – будто мало мне еще знаков! – ну и появилась Инга, а потом ты. Только я не знаю, как все это трактовать: «за» или «против».
– Наверное, «против», – поспешно сказал Юрий. – Еще чего спросить хотел… В монастырь – это из-за… ну, из-за секса? Из-за того, что было в Аммане? Чтобы оно не повторялось в твоей жизни?
– А ты как думаешь? – сухо усмехнулась она. – Мне этого секса… по гроб жизни хватит!
– Ты уверена?
– В каком смысле? – Голос Алёны стал настороженным.
– В смысле знаков, которые ты попросила. Я думаю, все, что произошло, не только для того произошло, чтобы ты сегодня из Выксы уехала и оказалась вдали от монастыря. Ну, чтобы мирские заботы тебя одолели. Я думаю, главное не в этом. Главное – в тебе. Ты столько испытала, и тебя это прошлое никак не отпускает, но жизнь идет, и ты не можешь этого не понимать…
Ох, как падало, обрывалось сердце, как сохли губы от страха все испортить, сломать, потерять! Но больше нельзя было топтаться на месте, уже пора было сказать все прямо.
– Я думаю, что люблю тебя. Нет, ты молчи, – вскинулся он, уловив легкое движение в темноте. – Я так думаю, но тебя это ни к чему не обязывает. Мы чудом встретились, и все, что нас сводит беспрестанно, – это ведь не просто так, это все не зря. Но ты мои чувства можешь разделять или нет – твое дело. Потом решишь, это не к спеху, в конце концов. Я сейчас вообще-то о другом.
Вздохнул поглубже – и выпалил:
– Мне кажется, прежде чем ты все решишь окончательно, определишь свою судьбу, нам нужно с тобой лечь в постель и заняться любовью.
Господи, ну почему только этот дурацкий словесный оборот сейчас и оказался уместен?! Нельзя сказать – «предаться любви», потому что взаимности между ними нет и вообще неизвестно, счастье это им принесет или горе. Речь идет о чем-то вроде опыта – на той тончайшей грани души и физиологии, по одну сторону которой зияет бездна отвращения, зато по другую – сияет высокая страсть.
– Почему – нужно? – прошелестела Алёна.
Юрий невольно перевел дух. Сказать правду, он ждал пощечины, или истерики, или чего-то вроде той сцены, которая уже разыгрывалась на его глазах в одной из кают незабвенного «Салона Каминов».
– Не знаю, – ответил откровенно. – Чувствую так.
– Это что… из-за альбома?
– Да, – ляпнул Юрий, но тотчас спохватился, что она может услышать за этим «да», и его даже пот прошиб от страха. – Только не подумай, будто эти картинки меня возбудили. Я вполне нормальный человек, ничего, кроме отвращения, они у меня не вызывают.
– А, ну понятно, – так же безжизненно, почти беззвучно произнесла Алёна. – Это ты как бы ради меня стараешься, да? Чтоб у бедной девушки не было комплексов, так, что ли?
– Отчасти, – признался Юрий. – Но только отчасти. Может, ты забыла, что я вначале сказал, ну так я и повторить могу!
Девяносто девять женщин на ее месте с деланным равнодушием спросили бы: «А что ты сказал?» Она же только усмехнулась:
– Ты хочешь прямо сейчас, здесь?
– Да.
– А если я не смогу? Или, еще хуже, не сможешь ты? Вспомнишь то, что я тебе рассказывала, – и…
– За меня ты, пожалуйста, не беспокойся, – сухо прервал Юрий. – Ну а если не сможешь ты, значит, ничего не будет.
– Забавно, – произнесла с отвращением Алёна. – Оказывается, я давно уже об этом думала. Казалось бы, ну, по идее, если книжки вспомнить и все такое, всякую такую психологию, изнасилованная женщина должна получить отвращение к сексу до конца жизни. И оно у меня было, это отвращение. Но вместе с тем я, как выяснилось, думала, что надо попробовать это с другим человеком… Я и про тебя думала – ну, в этом смысле, – еще когда лежала под тремя одеялами в каюте, помнишь?
– Помню. Я тоже думал. И тогда, и потом, и еще раньше. Всегда.
– Как-то дико, наверное, что мы так просто обо всем этом говорим, да? – шепнула Алёна. – Это же должно быть… ну…
– Нам просто не повезло в этом смысле, ни тебе, ни мне. С любовью не повезло. Высохло все в душах, а хочется, чтобы цвело и сияло. Ну что поделаешь, если нам придется начинать с того, чем для многих других все венчается? Вдруг получится!
Она молчала так долго, что Юрий уже почти уверился, что не дождется ответа. И вдруг прошептала:
– Только, пожалуйста, не зажигай свет, хорошо?
Да у него и в мыслях такого не было!
И вот, в кромешной темноте, под протяжные всхрапывания бабы Вари, на расшатанном старом диване, который – наверное, от изумления – даже ни разу не скрипнул, сначала одетые, а потом постепенно сбрасывая с себя все до последней ниточки, сначала торопливо и неловко, стесняясь и вздрагивая, а потом все смелее, все горячее, они начали трогать друг друга руками, губами и телами, то шепча что-то невнятное, то погружаясь в молчание, полное вздохов, и постепенно забыли обо всем на свете, кроме себя… А когда распались тяжело дышащие тела, оказалось, что диванчик слишком тесен, так что им пришлось опять обняться, чтобы заснуть. И одиночеству, которое вновь вздумало просунуть меж ними свой обоюдоострый меч, пришлось уныло удалиться.
