Тамара Шестакова. Август 1998
Тамара стояла в подъезде на втором этаже и смотрела вниз, на четверых работяг, которые выравнивали аккуратный бетонный бордюр вокруг окон и дверей бывшего заброшенного подвала.
Она спала как мертвая, и никакие воспоминания не терзали ее: ни старые, ни новые. Утром выяснилось, что особых бед, кроме моральных, причинено ей не было, только спину немного расцарапала о землю. С утра никуда не надо было спешить, и она позволила себе полежать, долго нежилась в ванне, пила кофе и думала, что хорошо бы все-таки найти того парня и поблагодарить. Где найти? Вспомнилось, как он сказал: «Я в подвале как раз докрашивал». Значит, он из этих работяг и задержался допоздна доделывать какую-то работу – на Тамарино счастье.
Она тщательно подкрасилась, оделась и отправилась было выражать признательность, но на площадке второго этажа замешкалась. Ведь их там четверо. Не подойдешь же просто так, не спросишь: «Люди добрые, вчера кто-то из вас спас меня от изнасилования, не подскажете ли, кто именно?»
Тамара подошла к окну. Что она помнила об этом человеке? Сильный – лихо справился с мерзавцами, стоит вспомнить, как мотался схваченный за шиворот насильник – будто тот самый цветок в проруби! И вроде бы он был высокий: Тамару бог ростом не обидел, она уж привыкла глядеть на многих мужчин сверху вниз, а этому приходилось наклоняться, когда он встревоженно бормотал: «Вы как? Идти можете? Да я завтра вырублю эту полынь!»
Тамара вытянула шею, поглядела на место своих ночных злоключений – и не сразу узнала его. От полынных зарослей не осталось и следа, будылья сбиты чуть ли не под корень. Вырубил, надо же!
И вдруг Тамара вспомнила точную примету спасителя. Он был в белой майке.
Конечно, ему никто не мешал сегодня переодеться, но она невольно отыскала среди рабочих широкую спину, обтянутую белым, тем более что трое других были одеты кто в черное, кто вообще в какое-то серо-буро-малиновое, да и ростом труженики бетона не удались, кроме этого парня.
Он был высокий, плотный, широкоплечий, с длинными ухватистыми руками, которые проворно действовали мастерком. На нем были выгоревшие штаны цвета хаки, белоснежная майка, казавшаяся почти нелепо чистой при этой грязной работе, и белая каскетка, надетая козырьком назад. Темно-русые волосы аккуратно подстрижены, и вообще – весь его облик отличался чистотой и аккуратностью. Чудилось, что от него пахнет отличным одеколоном, что он не работает, а участвует в каком-то шоу, устроенном для демонстрации моделей рабочей одежды. Но брюки были ему явно тесноваты, они слишком плотно обтягивали сильные ноги.
Парень разогнулся, расправляя плечи; шнурок крестика мелькнул на широкой груди, слегка поросшей черными курчавыми волосами. Тамара как завороженная следила за движениями его торса, смотрела на бедра, на которых чуть не лопались застиранные штаны. Лицо было смугло-румяное, неулыбчивое, красивое – и такое молодое…
Невесть чего испугавшись, Тамара спустилась вниз, вышла из подъезда и, воровато обежав строителей, поскорее исчезла со двора, так и не найдя в себе сил не только обратиться к молодому человеку в белой майке, но и просто взглянуть на него. Боковым зрением она отметила, что он вроде бы стоит и смотрит на нее, но, может быть, это только показалось. Даже и не глядя, она видела эти широкие плечи: бугры мускулов, обтянутые тугой, смуглой, гладкой, будто шелк, кожей… Да, очень сильный, сразу видно, такой не только с двумя – с тремя справился бы запросто. И все-таки она не была уверена, а подойти, спросить, чтобы нарваться на равнодушно-недоумевающий взгляд, – это было свыше ее сил.
«Может быть, вечером?» Но вечером она возвращалась хоть и не столь поздно, как вчера, однако возле дома никого не было, никаких рабочих, и свет в подвале не горел.
Опасливо оглядываясь, Тамара прошла боковой дорожкой и приблизилась к бывшим полынным джунглям. Утром она обнаружила, что в сумке нет кошелька: косметичка, ключи, записная книжка, блокнот и ручка на месте, а плоский кожаный кошелек исчез. И теперь она старательно уверяла себя, что пришла сюда посмотреть, не завалялся ли он где-то здесь.
Никакого кошелька, конечно, не было и в помине. Видимо, один из насильников оказался также и грабителем. А может, кто-то утром шел к мусорным бакам с ведром – и подобрал этакий подарок судьбы. Денег там была какая-то мелочь, но сам кошелек дорогой, отличный, почти новый, такие сотни три стоят, не меньше.
Срубленная полынь была сложена аккуратным снопиком, издававшим пряный горьковатый запах. Тамара прижала руку к сердцу, не понимая, почему оно так колотится. Болела спина, болели бедра… Сзади послышались шаги, и она стремительно кинулась к своему подъезду.
На другой день была суббота, шел дождь; в воскресенье выдалась роскошная погода, и Тамара решила просто так, никуда не спеша, пройтись по набережной, а потом по Покровке. Ей хотелось чем-нибудь порадовать себя, сделать себе какой-то подарок, что ли. Например, купить новую картину. Иногда у решеток среди откровенного ширпотреба мелькало что-то действительно стоящее, но вот беда – последний год у нее редко бывали свободные деньги. А тут как раз вывалилась из гиперпространства некая сумма, не бог весть что, но сотен пять она могла бы отжалеть ради искусства…
В основном она покупала пейзажи, но то, что нравилось, сейчас было не по деньгам. По деньгам были жуткие геометрические фигуры, какие-то красные лица на фоне прозрачных стеклянных бокалов, удивительно красивых по сравнению с этими рожами. И вдруг она увидела несколько картин маслом, на первый взгляд повторявших сюжеты Вальежо, которые уже настолько приелись, что их, ей-богу, только в общественные туалеты вешать осталось. И сначала Тамара понять не могла, почему за те несколько минут, которые она провела у решеток, были куплены две из этих картин.
На одной девушка дразнила коня, на другой конь гнался за девушкой. Один и тот же конь, одна и та же девица. Судя по страстному лицу коня («А что, – подумала Тамара, – сказано же у Заболоцкого: «Лицо коня прекрасней и умней!»), а главное, по его напрягшемуся телу, девица играла с огнем… Возможно, где-то существовала картинка и дальнейшего развития их отношений, но, наверное, ее уже купили.
На эти картинки косились все покупатели, но подойти осмеливались немногие. Да и вообще, судя по унылым лицам художников, спрос, как всегда, отставал от предложения. Только лицо подражателя Вальежо было не унылым, а сердитым. И вдруг, к своему изумлению, Тамара узнала его. Эти смугло румяные щеки, каскетка козырьком назад, из-под которой видны аккуратные темные пряди… Тот самый маляр, штукатур, рабочий – словом, человек в белой майке из ее двора! Пусть сейчас не в белой майке и не в штанах хаки, а в чем-то джинсовом, но он.
Она стояла и глазела на него, как дура, не веря своим глазам. И вдруг он повернулся и увидел ее. В глазах что-то вспыхнуло, и Тамара поняла, что угадала правильно: это он! Ее спаситель!
Сейчас повернуться и убежать было никак нельзя, пришлось шагнуть вперед и выдавить:
– Я вас так и не поблагодарила…
Тамара замолчала, скованная непонятным смущением.
Он смотрел так странно, будто с изумлением. Наверное, удивлялся, что немолодая дама ведет себя так глупо, как перепуганная девочка, двух слов связать не может.
Ну, не могла. Не могла!
– Да ладно, подумаешь, – сказал он с таким же смущенным выражением. – Главное, что с вами все в порядке.
К нему подошел покупатель, и с решетки была снята еще одна картина: атлетический юноша со злым красивым лицом сажает меж своих раздвинутых ног маленькую девушку-бабочку, держа ее за разноцветные крылышки. То, на что он ее сажал, было прикрыто коленом. Но, судя по восхищенному лицу бабочки, по ее протянутым рукам, она была просто в восторге.
Картина была подписана: «Роман…», а потом фамилия, но ее Тамара не успела прочитать.
– Ваши картины? – спросила Тамара, когда ее спаситель сунул в карман деньги, не сосчитав их.
– Мои, – сердито ответил он.
Значит, его зовут Роман. Редкостное имя. Ему подходит. Но почему он рассердился?
У Тамары упало сердце. Не на нее ли? За что?
– Я бы… – начала она, от робости запинаясь, как Митрофанушка, – я бы хотела купить вашу картину, если можно.
– Конечно, – сразу оживился Роман. – Только не из этих. Это, как говорится, всё на продажу. – Он пренебрежительно отмахнулся от девицы, которая использовала вместо мультивибратора змею, от змея, который страстно обнимал девицу, а также от пятерки других монстров, тянущих свои чешуйчатые или волосатые лапы, хвосты и языки к развратным красоткам. – Вам бы я хотел показать свои настоящие картины! Может, выберете время прийти ко мне в мастерскую? Знаете мастерские Союза художников на Маяковке, над магазином «Малахит»? Снимаю комнату у одного местного мэтра, звонок с надписью «В. Логунов». Я там практически каждый вечер бываю, приходите в любое время до полуночи.
И, прощально улыбнувшись, отвернулся к очередному покупателю.
Тамара направилась было своим путем, но далеко не ушла, а села на веранде ближайшего кафе и уставилась в стакан с пепси-колой. У него были точно такие глаза: живого карего цвета, как бы с рыжиной. «Эти глаза напротив чайного цвета», – вспомнила она жутко популярную в годы ее молодости песню и криво усмехнулась. Вот какие глаза у этого Романа: чайного цвета. «Эти глаза напротив, что это, что это?»
Что это? Тамара опять пошла по Покровке. С ней кто-то поздоровался, но она не поняла, кто. «А интересно, он знает, кто я такая?» – подумала она и вдруг почувствовала дикий прилив ненависти к Чужанину, которому когда-то служила так преданно и беззаветно, а он бросил ее, будто ненужную, использованную вещь. А теперь она кто? Бывшая теледива, бывший директор телеканала, растратчица бюджетных средств, сорокатра-та-та-летняя женщина, к которой не потянулся с любовью и страстью ни один мужчина, ее только изнасиловать хотят… Знакомство с ней – чем оно может привлечь молодого красавца с глазами чайного цвета?
«Пусть я впадаю, пусть, в сентиментальность и грусть, воли моей супротив эти глаза напро-о-ти-ив…» Ах, как волшебно выпевал когда-то Ободзинский эти неуклюжие слова! «Воли моей супротив», надо же такое выдумать!
«Воли моей супротив, – подумала Тамара почти с отчаянием, – я все-таки схожу сегодня к нему в мастерскую. Должна же я его хоть как-то отблагодарить!»
