Варвара Васильевна Громова. Май 1999
– «…Через несколько дней она вдруг проснулась с чувством тревоги. В комнате стоял какой-то странный холод. И жуткая тишина. За занавесками обозначился чей-то силуэт. «Это ты?» – позвала она сына. Ночь словно расступилась, и из темноты вышел… муж. «Ну что, хорошо на моей крови живешь?» – спросил глухим голосом…»
Варвара Васильевна споткнулась на ступеньке. Да, хорошо читают! Не зря «исполнительница» долгие годы работала диктором на вокзале: объявляла прибытие и отправление поездов. Конечно, от этого у нее в голосе поселился некий металл, однако сейчас это очень кстати: газетная заметочка в ее исполнении звучит ну прямо как сцена из «Макбета», честное слово!
Чтение между тем продолжалось:
– «Женщина так и обмерла. «А раны мои хочешь потрогать?» – снова спросило видение и приблизилось. Распахивая на себе окровавленную рубашку. Женщина упала в обморок. Наутро у нее по телу пошли красные пятна…»
На втором этаже хлопнула дверь, зазвучали шаги.
Варвара Васильевна сжала зубы. Ну сколько можно стоять в подъезде, не решаясь выйти? Не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как она, затаившись, слушает всякие глупости! Нет, надо выходить. В конце концов, это не страшнее, чем рукопашный бой. Странно все-таки, что, когда длилось это кошмарное разбирательство, соседи были вроде бы на ее стороне, сочувствовали, даже как-то передали печенье и сок в камеру, где она немного просидела, пока совет ветеранов не добился изменения меры пресечения на подписку о невыезде. А потом ее вообще оправдали. Но тут соседок словно подменили. Особенно эту Нинель Петровну, эту чтицу-декламаторшу, артистку погорелого театра!
Варвара Васильевна оторвала от пола затекшую ногу, сделала шаг, потом управилась с другой ногой. Вышла на крыльцо и успела увидеть, как одна из соседок, сидевших на лавочке, толкнула в бок вальяжную женщину с темно-фиолетовыми волосами, которая держала в руках «Ведомости». Варвара Васильевна холодно поздоровалась со всеми и прошла мимо, отметив, что вслед ей прозвучал один только робкий отклик:
– Здра… – и тут же замер, будто отступница от общего бойкота сама себе зажала рот. Или ей зажали, что вернее.
Почему-то вспомнилось, как тот темноглазый парень в спортивной шапочке, натянутой на лицо, скучным, мудрым голосом изрек: соседки, мол, везде одинаковы, старые суки, которым в кайф, когда у кого-то беда. Прав он был, фашист «Адидас»!..
А газетка та самая, точно. Сначала Варвара Васильевна решила, что еще какой-то бульварный листок перепечатал эту чушь, но нет: тот же «Губошлеп», как называли в народе газету «Губернские ведомости» за ее пристрастие к поганым сплетням, частенько измышленным самими же сотрудниками желтого листка. Теперь нет сомнений, кто подкинул ей вчера в почтовый ящик эту газетенку, предварительно отчеркнув красным карандашом заметочку с жутким названием: «Труп навещает убийцу». Что характерно, заметка была набрана белым шрифтом на черном фоне, так что Варваре Васильевне пришлось надеть вторые очки, прежде чем в глазах перестало рябить и она смогла докопаться до смысла этой жути.
Жуть состояла в том, что в собственной квартире был зарезан какой-то не очень бедный человек. Подозрение пало на его пасынка. То есть он не сам убивал, но привел в дом тех, кто расправился с хозяином. Однако пасынка освободили от ответственности: и несовершеннолетний еще, и справку из психиатрической лечебницы мать выправила. Зажили наследники припеваючи, однако в скором времени начал являться в их квартиру призрак убитого, пугал до смерти, а наутро у преступных матери и сына возникали на теле красные пятна… Сын вскоре умер от неизвестной болезни; мать продала квартиру и уехала куда-то.
«Переедешь, наверное, – мрачно подумала Варвара Васильевна. – Можно себе представить, как ее донимали все кому не лень. Неизвестно, виновата, нет, убивала, нет, – главное, побольнее ударить человека, причем совершенно безнаказанно».
Ну вот, не хватало еще, чтобы она начала жалеть, как товарищей по несчастью, каких-то незнакомых убийц, причем вполне вероятно, что выдуманных.
Однако какова пакость эта Нинель Петровна! Обнаглела! Почему она так уверена, что Варвара Васильевна ее не спросит прямо?
Варвара Васильевна резко повернулась и пошла к подъезду, откуда доносилось громогласное:
– Это же закон! Закон небесной справедливости! Если наши суды не могут наказать преступников, их карают небеса. «Поезд номер 38 сообщением Москва—Горький прибывает к первой платформе!»
Впрочем, увидев стремительно приближающуюся Варвару Васильевну, Нинель Петровна осеклась и заерзала на лавочке, будто собиралась вскочить и дать деру, но все же осталась сидеть: слишком тесно была стиснута с двух сторон своими благодарными слушательницами.
Глядя в ее испуганно заметавшиеся, некогда фиолетовые, а ныне выцвевшие глаза, Варвара Васильевна негромко спросила:
– Нинель Петровна, зачем вы мне в почтовый ящик подсунули «Губернские ведомости»?
– Я не… – шлепнула та губами, но тут же, поняв, сколько куботонн авторитета теряет среди подружек-сплетниц, возмущенно взвилась: – Я ничего вам не подсовывала! Что вы себе позволяете?!
– А что я такого особенного себе позволяю? – притворно удивилась Варвара Васильевна. – Я только хочу поблагодарить вас, что подсунули мне интересную газетку. Я ее никогда не покупала – брезговала, знаете ли, – но для разнообразия прочла. И спасибо, кстати, что самую интересную заметку обвели красным карандашом. Ту самую, которую вы сейчас с таким пафосом исполнили. Интересная тема, правда? Но неужели вы всерьез воспринимаете всю эту ахинею? В ваши-то годы, прожив такую бурную жизнь, и еще верить в бродячие трупы и… небесную справедливость?
Ужасно, ужасно хотелось напомнить Нинельке, что ее-то есть за что карать небесам! Например, за то, что сдала в дом престарелых своего отца, полупарализованного старика. Варвара в то время была в санатории, а иначе, может быть, и образумила бы соседку. Со стариком она была дружна: он ведь тоже воевал, правда, на Севере, но им было о чем вспомнить вместе. Когда Варвара Васильевна вернулась, дед уже умер, не пробыв в доме престарелых и двух недель. Тогда Варвара все высказала Нинельке в лицо – все, что о ней думала. Да толку-то! Вскоре соседка выжила из квартиры прописанную там внучатую племянницу, и теперь девочка скитается с ребенком по общежитиям, хотя у нее есть все основания поселиться в трехкомнатных хоромах, где Нинель сейчас обитает одна, даже без кошки и собаки. Только вот совестливая девочка не может пойти против бабки, хотя стоило бы. И бросить все это Нинель в лицо стоило бы, но Варвара Васильевна не смогла заставить себя сделать это. И не потому, что боялась… хотя нет, именно боялась! Боялась помойной свары, боялась грязи, которая разлетится вокруг зловонными липкими брызгами. А ей и так есть от чего отмываться. Поэтому она просто поглядела в глаза по очереди всем шестерым женщинам, которые жались на лавке (а все торопливо отдергивали от нее взгляды), и пошла своей дорогой.
За ее спиной раздалось шипящее:
– Я по крайней мере людей не убивала!
Варвара Васильевна резко вскинула голову, так что ее седые, легкие, коротко стриженные волосы взлетели облачком – и тут же послушно улеглись. Эта прическа была ужасно модной до войны и называлась «бубикоп» (женская стрижка под мальчика), но она так стриглась и потом, ведь трудно было с длинными волосами на фронте, а ей очень шли эти летящие кудряшки вокруг лица, и, главное, Даниле нравилось, ну а затем, все годы, прожитые без него, она делала только то, что одобрил бы Данила…
Нет, она не сбилась с ноги и не опустила плеч – зашагала еще четче, прямее, как в строю. Данила шел чуть впереди, оглядываясь через плечо, сверкал своими диковинными синими глазами:
– Тверже шаг, Варенька! Тяни носочек и ни о чем не думай!
Рядом с Данилой чеканил шаг угрюмый, тяжеловесный Серега Ухарев. Он тоже был влюблен в Варю, но безответно, мучительно, не скоро смирился с тем, что у его любимой любовь с другим и что самое тяжелое – с лучшим Серегиным другом, земляком и побратимом Данилой Громовым. Серега оглядывался, щурил глаза в улыбке, которая так редко освещала его лицо, совершенно преображая грубоватые черты, и хрипловато трубил своим прокуренным горлом:
– Варюша, держись! Ты теперь за всех за нас тут отстреливаешься – держись!
Рядом просигналил автомобиль – и дорогие, любимые лица исчезли. Варвара Васильевна даже не успела прощально улыбнуться им, но ничего, ей все-таки стало легче.
Она шла, не сбиваясь с твердого строевого шага, и думала: «А где эта Нинелька, интересно знать, была в 42-м, когда мы заживо сгорали от жары в курских степях? Когда брали Киев? Когда нас расстреливали на пражских улицах засевшие на чердаках фашисты-смертники?»
Этот вопрос, она знала, другие фронтовики тоже задавали тыловикам. Громогласно и возмущенно задавали его сразу после возвращения в чужую, странную и порою страшноватую мирную жизнь. Потом, спустя годы, – все тише, все горестнее звучал он. В последние годы спрашивали только мысленно – потому что все меньше оставалось тех, кто имел право задавать этот вопрос.
Варваре Васильевне в этом году исполнится семьдесят пять, Нинель младше ее года на четыре. Значит, в 45-м, когда Варя потеряла все самое дорогое в жизни, когда у нее оставалась одна Победа, воистину – одна на всех: и на нее, и на Данилу, и на Сережку, и на весь их скошенный пулеметным огнем взвод… и на ребенка, которого она потеряла, раненная в живот… сама едва выжила, какой тут ребенок! – значит, в 45-м, когда Варе исполнился двадцать один, Нинели было семнадцать. Она заканчивала среднюю школу – прелестная, высокая, немножко пухленькая девушка с загадочными фиолетовыми глазами, в которые не мог равнодушно глядеть ни один мужчина, особенно только что вернувшийся с этой мясорубки, которая называется войной.
Насколько знала Варвара Васильевна, Нинель рано вышла замуж и рано овдовела: муж ее, фронтовой лейтенант, спился года через три, когда какая-то тыловая крыса в очках сообщила ему, что он не годен ни к какой работе, а бесконечно травить байки об убитых фрицах – не тот род деятельности, за который начисляется зарплата. Так и умер. Может быть, тыловая крыса была и права: много знавала Варвара Васильевна таких ребяток, которым война оставила жизнь, отняв умение пользоваться ею… Потом Нинель еще четырежды выходила замуж: кого-то из мужей хоронила, с кем-то разводилась, но, как и Варвара, осталась бездетной и теперь одиноко доживала свой век.
Они кое-чем были похожи – этим своим одиночеством, например, даже без кошек и собак… Но одно существенное различие все-таки имелось. Нинель Петровна и впрямь никогда и никого не убивала. А Варваре Васильевне приходилось… Нет, не только на фронте: там это и убийством-то не считалось. Уже в мирной жизни. Причем совсем недавно – каких-нибудь три месяца назад.
