2. Балерина

Ненавидеть можно что угодно и сколь угодно сильно, но Наденька была уверена, что никто не может так ненавидеть музыку в сочетании с ослом и лошадью, как ненавидит она. Услышав партитуру «Дон Кихота», она могла запросто свалиться в импровизированном припадке минут на пять. Иногда это было не совсем искренне, иногда это наигрывалось с талантливым нахлестом истерики, но всегда к горлу комком подкатывала тошнота, всегда – по-настоящему, с сильным слюноотделением, хотя, к примеру, к ослам в зоопарке она отвращения не испытывала, а на лошади могла даже иногда прокатиться.

Стоя с сигаретой у открытых ворот подвального этажа, Наденька с мазохистским вниманием наблюдала отгрузку осла и лошади. Подкатили трап, из фургона кто-то невидимый уговаривал лошадь выйти, а когда показалась флегматичная сонная морда осла с полуопущенными веками и обвисшими ушами, Наденька нервно затушила сигарету о стену.

– Кормили осла? – Она подошла к сопровождающему неслышно, он вздрогнул, и, почувствовав его испуг, дернула поводья старая спокойная лошадь.

– Я дал ему печенье, – сознался сопровождающий, уставившись на Наденьку с некоторым испугом. – Я только перевожу их, ничего про кормление не знаю. Мне никто не говорил. – Он повысил голос.

– Ну и чего уставился? Печенье… – Наденька качнула тремя фиолетово-красными хвостиками волос на макушке. Глаз ее мужчина видеть не мог, потому что они прятались за круглыми черными стеклышками «слепых» очков, но ярко-малиновые губы поджались, демонстрируя достаточное для такого лоха презрение. Наденька раздула ноздри, вдыхая уже знакомый запах стойла, конского пота и чуть приторный – ослиной шкуры в тепле, и от этого вздоха шевельнулась серьга в ее правой ноздре.

Мужчина хотел что-то сказать, но по рельсам подкатили открытый вагончик, переместили трап, и ему надо было отойти, чтобы завести животных в вагончик и поставить поудобней. Оглянувшись, он незаметно сунул одно печенье в напряженные холодные губы осла, а другое – в теплые и мягкие лошади, спрыгнул, протянул администратору театра бумагу на подпись.

…она настолько не замечает себя в себе, что постоянно теряется, и только сильное физическое возбуждение заставляет ее вдруг обнаруживать-СЯ в потном угаре наслаждения и пугаться восторга собственного существования…

Наденька уходила по слабо освещенному коридору подвала с изгибающимися полосками рельсов. На повороте она попалась кому-то из рабочих, и слышно было, как человек вскрикнул, а потом ругнулся и сплюнул, упомянув черта.

Перед самым спектаклем она прошла вдоль сцены, проводя ладонью по опущенному занавесу. Этот момент она любила в театре больше всего. Занавес пошел от ее руки волной, словно тяжелая разноцветная вода. Затопал ногами и беззвучно заорал помощник режиссера с пульта сбоку сцены. Наденька показала ему язык, еще раз потрогала тяжелую ткань, успокаивая, приоткрыла, не сразу обнаружив, тонкую щель и глянула в зал. Словно из другого измерения, накатывающий ярким свечением люстры, позолотой и красным бархатом, на нее дохнул приглушенным разговором и запахом духов просыпающийся лев – капризное и жестокое животное, требующее развлечений. По приказу помрежа его ассистентка оттащила Наденьку от занавеса, заботливо заправила щель и сурово погрозила сухим искривленным пальцем, но глаза ее смотрели весело.

– Что ж ты, опять сегодня за уборщицу сцены?

Наденька промолчала, кусая губы. Сегодняшний спектакль был внеплановый, сорокапятилетняя Жизель подхватила насморк, потом кашель, «Дон Кихота» поставили третий раз за месяц. А Наденька соглашалась на уборку сцены, только когда «Дон Кихот» был не чаще двух раз.

– Не злись, может, сегодня у осла случится запор.

– А у лошади понос, да? – повысила голос Наденька, но смеха сдержать не смогла, обняла старую балерину, и они посмеялись вместе, в который раз поражаясь очередности извержения экскрементов: осел и лошадь делали это исключительно по очереди. Никогда – вместе. Но осел – чаще.

На сцену, постукивая пуантами, высыпали балерины. В пачках, с диадемами в подготовленных прическах, они смешно смотрелись, разогреваясь в шерстяных с накатом рейтузах. Прима не разминалась, была уже без рейтуз и, исследовательски уставившись в пол, мерила сцену мелкими шажками. У Наденьки сильней застучало сердце: она не просмотрела доски. Прима подняла два или три гвоздя, нашла в сумраке кулис глазами круглые черные стеклышки очков и, чеканя шаг, пошла жаловаться помрежу. В прошлом месяце балерина во время спектакля оступилась на упавшем после монтировки декораций гвозде. Шум поднялся страшный. Вся режиссерская бригада постановочной части по обслуживанию сцены была уволена. С тех пор уборщик сцены должен был, кроме необходимой уборки, обязательно просматривать сцену перед самым спектаклем. Наденька же предпочла пойти покурить и встретить фургон с лошадью и ослом. Прислушиваясь к потрескиванию в динамике, она ждала злобного шипения помощника режиссера – его пульт находился с той стороны сцены, но все было спокойно.

…зрелище искусственно до тех пор, пока не зацепит случайно или намеренным усилием таланта краешек вечности, тогда оно – не иллюзия, тогда оно уже замена жизни, но только для тех счастливцев, которые умеют воображать…

Второй звонок. Балерины и кордебалет уходят со сцены. Деревянный пол напрягается, Наденьке кажется, что, если приложить к нему ладонь, он завибрирует, он волнуется так же, как занавес, который нужно обязательно погладить рукой, успокаивая. Наденька приседает и кладет ладонь на затертые доски. У нее сорок-пятьдесят минут до окончания первого акта, можно пойти в кафе и сладострастно пообжираться пирожными, дразня запасных и свободных до второго акта балетных девочек, затравленных диетой. В темноте Наденька пробирается со сцены по винтовой лестнице вверх и на галерее натыкается сначала на шуршащую пачку примы, потом, не в силах мгновенно остановиться, выставляет руку, и пальцы упираются в жесткий накат бисера на ее груди. Прима молча протягивает руку, разжимает ладонь. Наденька сдвигает очки на нос пониже, наклоняет голову и поверх черных стекол разглядывает три искривленных гвоздя на сухой ладошке. Вздыхает, поднимает глаза и видит снизу вздернутую надменно голову, приоткрытый в волнении рот и беспокойные ноздри.

– Чему обязана?

– Сделаешь мне завтра после первого акта, – шепчет балерина и выбрасывает гвозди.

– А что у нас завтра? – Наденька поправляет очки и выпрямляется.

– «Лебединое озеро».

После первого акта, значит, эта шантажистка завтра будет черным лебедем.

– Хорошо. Я завтра по сцене не работаю, приходите ко мне в костюмерную.

Балерина отворачивается и спускается по винтовой лестнице на сцену, накрахмаленный капрон пачки трется о металлические перила. Пирожные есть расхотелось. Поднявшись еще выше, Наденька бродит на верхней галерее, оглядывая сцену. Потом она пробирается в осветительскую кабину и разглядывает зал.

– Чего маешься? – Осветитель предлагает Наденьке яблоко. – Кто сегодня убирает дерьмо? – Дождавшись грустного вздоха, осветитель смеется: – Неужели опять ты?! Ты же помощник костюмера!

– Деньги нужны, – пожимает плечами Наденька. – Помреж уговорил поубирать сцену два месяца. Клялся, что «Дон Кихот» будет всего четыре раза. Я после этих парнокопытных на два дня впадаю в депрессию, ничего не могу делать, а у меня костюмы на «Ромео и Джульетту» не готовы.

…вы уже поняли, что она суетлива, что она не чувствует и не замечает себя, пока в угаре страсти или испуга не обнаруживает собственное существование в зеркале, и тогда замирает в экстазе, виснет в пространственной ловушке, не в силах определить, кто из них настоящая Наденька – та, что трогает себя, или отражение?..

Занявшись фильтрами, осветитель переговаривается по селектору со своим напарником с другой стороны галереи. Забытая Наденька осматривает зал.

Двое мужчин в строгих черных костюмах, белых рубашках и одинаковых галстуках идут навстречу друг другу по проходу, напряженно глядя в разные стороны. Блондин и брюнет. Они были так восхитительно кинематографичны, так похожи на шпионов из сериала, что Наденька несколько секунд шарила по залу глазами в поисках видеокамер и съемочной группы. Она привстала, не сдержав улыбки, и старалась разглядеть ботинки мужчин. Нет, конечно, если у них еще и ботинки разные, а съемочной группой и не пахнет, то пора заплатить бешеные деньги за полтора часа барокамеры с успокаивающей музыкой и антидепрессивными ароматами. Ботинок не разглядеть. Наденька села, потом опять привстала. Встреча состоялась. Чуть поклонившись, мужчины подали друг другу руки, после чего блондин, осторожно оглянувшись, медленно убрал пожатую руку в карман и застыл на несколько секунд с удивленным лицом.

– Ну, так неинтересно. – Наденька села. – Что, и ни разу никто не выстрелит?

Осветитель задумался и заявил с умным видом, что стреляют в «Онегине», а в «Дон Кихоте» только размахивают копьем.

Блондин остановился у шестого ряда, еще раз медленно осмотрелся и задумчиво достал из нагрудного кармана платок. Он вытер лоб и стал очень грустным.

– Это он дал кому-то знак или заметил слежку и от страха вспотел! – злорадно сообщила Наденька.

– А я не люблю боевики, – откликнулся осветитель. – Я книжки читать люблю. Ну что, Надежда, «Не для меня земля сырая. А для меня твои улыбки…».

Медленно погружая зал в сумрак, от которого затихали все звуки, начал гаснуть свет, и Наденька досадливо прикусила губу и сдернула очки. Блондин дождался, пока пройдут все желающие в шестой ряд, осторожно присел на крайнее кресло, достал правую руку из кармана и взялся за подлокотник снизу.

– Я бы прилепила жвачкой! – возбудилась Наденька.

Осветитель пробормотал, что он, конечно, души в ней не чает и всегда рад видеть, но только если она замолчит, когда погасят свет. Уходя, Наденька увидела в почти темном зале, как на место блондина дежурная по залу привела женщину, блондин чуть поклонился, извиняясь, и поднялся на два ряда выше.

– Его зарежут ножом во время увертюры. – Наденька спускалась по лестнице, возбужденная. – Или потрогают за плечо: «Разрешите программку!» – и укол ядом!

Спустившись за кулисы, Наденька успокоилась и погрустнела. В антракте она пошла в гардероб и обсудила с Кошелкой последние сплетни. Оказывается, у вечной Жизели совсем не насморк. Оказывается, у нее аборт, и это в сорок пять! И это при отсутствии мужа и совершенно точных сведениях о пристрастии к женщинам! Кошелка доверительно шептала, склонившись к Наденьке, а глазами шарила по гуляющей публике, успевая вставлять в мыльную оперу своих предположений замечания о некоторых нарядах.

– Беременная лесбиянка, что же это такое, прости меня, господи! – шептала сорокапятилетняя Кошелка и механически крестилась.

– Да ерунда это все, – зевнула Наденька, – все они лесбиянками становятся, когда на гастроли ехать надо. А потом идут на аборты, когда начинается сезон. Сейчас следи как следует, сейчас трехдневные «насморки» пойдут один за другим. Разве что примы наши поостерегутся, боясь перейти в общий состав. – Наденька потянулась и вздохнула, вспомнив предложение на галерее в темноте и сухую ладошку с искривленными гвоздями.

– А как же с этим, как его… с сексуальной ориентацией? – гордо выговорила Кошелка и посмотрела, вздернув голову, на сидящую под стойкой Наденьку.

– Не читай подряд все газеты. – Надежда встала. – Это придумывают журналисты. Сексуальных ориентаций не существует. У тебя кобель какой породы?

– Этот, как его… эрдельтерьер, а что?

– Что… Наскакивает на тебя, когда ему припечет? Диван насилует? А ты говоришь – ориентация!

Стараясь не расхохотаться, Наденька уходит, оставив Кошелку в некотором остолбенении. Забывшись, она попадается помрежу, быстро закидывает в рот жевательную резинку и в который раз выслушивает, покорно опустив голову и поставив ступни в позицию «номер раз», что во время второго акта в целях предупреждения каких бы то ни было неожиданностей ей строго-настрого предписано находиться за левой кулисой сцены, а не шастать по театру.

– А что толку там находиться? – успевает вставить Наденька. – Если животное наложит, я же не выйду во время спектакля с совком и веником?

Помреж, пожевав губами, осмотрел внимательно фиолетово-красные хвостики на ее голове, вздохнул и закончил стандартно – обещанием строгого выговора, если она будет отсутствовать на рабочем месте во время спектакля. Его так раздражала эта противная расхлябанная девчонка, сейчас более всего напоминающая цирковую лошадь, украшенную разноцветными султанчиками, что он замирал внутренностями, сдерживая крик, говорил медленно и бесцветно, стараясь не сорваться, что для его администраторской должности было бы крайне нежелательно.

– Михал Петрович, – Наденька решилась и сдернула круглые черные стеклышки с носа, глянув на него чистыми невинными глазами, – может, все-таки решитесь ради эксперимента выпустить меня на сцену с этим треклятым ослом? Я буду стоять в сторонке в костюме крестьянки с метелочкой и совком и на пуантах, а?

– Прекратите эту песню. – Помреж закрыл глаза и покачался с пятки на носок.

– Вам вид мой не нравится? Я платочек надену, закутаюсь, а когда животное покакает, плавно пройду балетным шагом, соберу все в совочек, пока массовка будет меня прикрывать со сцены, и плавно уйду за кулисы. Никто ничего не заметит!

– От звонка до звонка – за кулисой, а при наличии… при наличии на сцене мешающих труппе органических выделений, как только закроется занавес, приступить к немедленной уборке!

Отследив каждое движение уходящего помрежа, Наденька не спеша и тщательно надевает очки.

…в возрастном несоответствии есть и прелесть и досада, но всегда – беспричинная, разделенная плохо уживающимися вместе периодами твоего детства и чьей-то старости, твоей юности и чьей-то восхитительно свободной и всемогущей зрелости, твоей зрелости и возмутительно свободной и всемогущей чужой юности. И-и-и, раз! – твоей старости и отталкивающей хрупкости детства, скорбным осознанием, что кто-то другой прочтет в первый раз эту книгу, увидит эту звезду и узнает ее название. Я всегда представляю себе маленькую девочку, разглядывающую упавший кленовый лист. Ее завораживает плавный переход красок, а меня – сочетание кожи ее ладошки и набрякших, застывших намертво, выступивших кленовых вен, убегающих от черенка в бесконечность неба…

Наденька прислушивается к себе. Наденьке жалко помрежа. Потому что, как только раздался звонок на второй акт, она несется по ступенькам на галерею, а оттуда – в будку осветителя, посмотреть на блондина.

В восьмом ряду блондина нет. Его кресло в красном бархате партера притягивает взгляд, словно пустая куколка улетевшего насекомого. Повертевшись минут десять, Наденька решила предпринять кое-какой поиск.

Сначала она спустилась в гардероб. Кошелка, не вняв ее советам, взахлеб читала газету, нацепив очки и шевеля губами. Нет, покачала она головой, не отвлекаясь от газеты, у нее никто в антракте плащ не брал, портфель не забирал. Выдернув газету, Наденька уговаривает Кошелку пройтись к другим шести гардеробщицам и спросить у них. Кошелка заинтригована. Наденька обещает все рассказать ей первой. Кошелка возвращается быстро и шепчет, оглядевшись, что ушла пожилая пара с ребенком и старик. А подозрительных пришло четверо, все мужики и все не по билетам, а по пропускам, выписанным у администратора.

– Что это значит? – не понимает Наденька.

Кошелка объясняет, что так приходит госбезопасность или какой-нибудь министр с охраной.

Наденька бежит к туалетам.

…я вообще так романтична, так легкоранима, меня всегда завораживали удачливые люди, не умеющие обижаться или избегающие опасности и невзгод только благодаря своей глупости либо невинному непониманию. Почему считается, что удачлив умный и предприимчивый? Неприятностей чаще всего можно легко избежать, глупо и бездумно подчиняясь интуиции и еще если поменьше насиловать воображение, не стараясь от скуки или отчаяния представить жизнь заведомо невозможной…

В женском – никого. А в мужском из-под закрытой дверцы выглядывают носки черных туфель. Наденька, стараясь не шуметь, становится на коленки и заглядывает в щель под тонкой дверцей. Она видит неподвижные ноги там, где кончаются брючины и появляется полоска носков. Встав и задумавшись, Наденька разглядывает себя в зеркале, потом некоторое время изучает писсуар. Решившись, она входит в соседнюю кабинку, становится ногами на унитаз и заглядывает за перегородку.

…смерть всегда неожиданна и почти всегда банальна…

Блондин смотрит в потолок мертвыми глазами, крупное тело сползло на унитазе, голова запрокинулась, рот приоткрылся. Стоя на цыпочках и задумавшись, Наденька машинально выдувает из жвачки пузырь, а когда он лопается, вздрагивает и чуть не соскальзывает с края унитаза. Очнувшись, она на цыпочках выходит из туалета и несется к входу в партер, скользя по натертому паркету. Пометавшись некоторое время, она прикидывает, какой именно вход ей нужен, приоткрывает дверь, путается в тяжелых плюшевых занавесках. На возмущенно вставшую было со своего места дежурную Наденька машет рукой и прикладывает палец к губам. Женщина узнает ее и укоризненно, как старая балерина недавно, машет пальцем. Наденька идет по проходу, пригнувшись, а потом становится на четвереньки. У шестого ряда она замирает, не в силах отвести взгляд от сцены. Там, сверкая латами, выезжает с копьем наперевес Дон Кихот. На лошади. Рядом с ним едет смешной толстяк на осле. Наденька садится на пол и с замиранием ждет. Массовка приветствует героя, на заднем плане декораций крутятся лопасти мельницы, под торжественные аккорды музыки осел приподнимает хвост и вываливает на сцену свой переваренный завтрак. Наденька стонет. Потом удивленно оглядывается и обнаруживает, что она сидит в зрительном зале у шестого ряда на полу. К крайнему креслу не подобраться, потому что на откидном стуле сидит зритель. Он уже давно с интересом всматривается в ползающую девушку, потом решается и, наклонившись, интересуется, чем может помочь. Наденька просит его поднять ноги, пролезает под ними и быстро шарит рукой под подлокотником кресла. Она нащупывает металлический небольшой предмет, отдирает его, засовывает в нагрудный карман рубашки, извиняется, выползая из-под ног зрителя, быстро объясняет, что потеряла здесь в антракте сережку, а теперь нашла – спасибо большое! – согнувшись, бежит к выходу и, только прислонившись спиной к обратной стороне двери в освещенном коридоре, достает находку и видит, что это изящная зажигалка, по виду золотая, что блондин прилепил ее к поручню жвачкой, которая отлипла вместе с зажигалкой и теперь уродливым белым образованием портит нежное свечение теплого металла.

Вспомнив угрозы помрежа, она несется за кулисы, попадается ему у самого входа в пыльный сумрак сцены, тяжело дыша, объясняет, что она была на месте, но наблюдать, как осел гадит на святая святых, больше не может, поэтому вышла на пять минут, чтобы с нею не случилось нервного срыва от вида его «органических выделений», и так далее…

– В театре представители органов безопасности, – бесцветно сообщает помреж. – Постарайтесь не вносить хаос в строго отлаженный механизм спектакля, ваше место за сценой, там и находитесь. Не исключено, что они заглянут и за кулисы. Ведите себя прилично, не позорьте коллектив, обслуживающий спектакль. – Он отвернулся, чтобы уйти, потом остановился и добавил с отчаянием в голосе: – Па-а-ажалста!!

Усевшись сбоку сцены на полу возле заранее заготовленного металлического совка с крышкой, Наденька опять достает зажигалку, осторожно отковыривает ногтем жвачку и выбрасывает ее в совок. Она рассматривает свою находку более пристально, зажигалка напоминает своими формами контуры женского тела, у включателя она более узкая, чем внизу, у нее есть «талия», переходящая в полукруглый изгиб «бедер», и «талия» эта удобно обхватывается ладонью. Поигравшись, Наденька зажигает ее на одну секунду, но этой секунды хватает, чтобы она, обжегшись накатившим страхом, быстро спрятала зажигалку и осмотрелась: на сцене категорически запрещено что-либо зажигать, курить, а за игры со спичками запросто могут уволить без предупреждения. Она усаживается поудобней, прислоняется спиной к колонне и смотрит в луче проходящего сквозь пространство сцены света, как от вращающейся совсем рядом балерины веером разлетаются капли пота, невидимые залу.

С громким топотом со сцены за кулисы вбегает массовка. Несколько шуточек запыхавшимися, прерывистыми голосами по поводу кучи ослиного дерьма. Дежурная за кулисами отгоняет балерин подальше, чтобы из передних рядов зала их не было видно, шепотом покрикивает на тех, которые цепляют занавес, и он колышется. Прислушавшись к музыке, Наденька подгадывает время окончания акта и, всячески доказывая свое усердие, держа в одной руке совок, а в другой веник, бежит за закрывающимся занавесом по сцене, навстречу воздушно улетающим за кулисы балеринам.

…если ты замрешь на несколько секунд над этой черной кучкой, если прислушаешься удивленно, я пойму, что ты меня чувствуешь, как чувствую тебя я, я помечтаю невинно, что ты – мой вымысел, что я тебя придумала в назидание собственному самомнению, тем самым обманувшись, поддавшись соблазну твоего случайного глупого везения и моего отчаяния…

Наденька, словно очнувшись, обнаруживает себя, задумавшуюся над кучкой ослиных какашек, она быстро открывает совок и зачищает доски сцены, брезгливо отворачивая лицо. Выпрямившись, замечает краем глаза, что за кулисы прошли двое незнакомых мужчин в строгих костюмах. Они разговаривают с помрежем, и тот, разволновавшись, что заметно по его беспокойно потираемым рукам, показывает кивком головы на Наденьку. Она отворачивается, прислушиваясь к шуму в зрительном зале за закрытым занавесом. Стуча башмаками, мимо нее пробегают монтировщики сцены с какой-то декорацией. Успокаивая вдруг застучавшее невпопад сердце, Наденька ходит, согнувшись, приготовив веник, изображая поиски мусора или затерявшихся гвоздей. Двое в штатском на сцену не идут, они терпеливо ждут, когда у нее кончится припадок профессионального рвения. В какой-то момент, повернувшись к ним спиной, Наденька приседает, выметая из досок затерявшуюся здесь пыль. Она так усердно метет, вглядываясь в пол сцены, что удивленный помреж, привыкший к ее скучающему хамству и вечному отсутствию на рабочем месте, озадаченно всматривается в спину молодой женщины, но не может заметить, как Наденька дрожащей рукой вытаскивает изо рта жвачку и мнет ее пальцами.

За кулисами ей показывают удостоверение и просят пройти в кабинет помрежа. Наденька хотела было поставить в угол совок и веник, но ей объявили, что это придется взять с собой.

– К вам в кабинет? – спросила она, уставившись на помрежа. Тот неопределенно пожал плечами.

Под удивленный шепот балетной труппы и монтировщиков сцены Надежду провели к лестнице. Она шла гордо, неся перед собой совок с ослиным дерьмом, а под мышкой – веник. В кабинете ее попросили вынуть все из карманов. Потом – распустить два разноцветных хвоста на голове и встряхнуть освобожденными волосами. Потом мужчины, позвонили по сотовому телефону и сели, скучая. Наденька потопталась-потопталась и решила поинтересоваться, чего все ждут. Оказывается, они вызвали для ее тщательного досмотра женщину из своей организации. Поскольку тщательный досмотр женщины может проводить только женщина, вот ее они и ждут.

– А что это такое – тщательный досмотр? – поинтересовалась Наденька.

Ей объяснили, что придется раздеться догола.

– Это я запросто, – объявила Наденька, – чего ждать? Я после второго антракта обычно уезжаю домой. Если не успею на последний автобус, очень на вас обижусь.

Мужчины переглянулись, потом посмотрели на помрежа. Седой помреж покраснел. Ему предложили выйти из кабинета, мужчины поставили стулья поудобней, и Наденька быстро разделась.

– Повернись спиной, – попросил один.

Наденька повернулась.

– Наклониться можешь? – попросил другой.

Наденька наклонилась.

– Одевайся. Ответишь на несколько вопросов.

– Запросто. – Наденьку трясло, но это могло быть и от холода.

Первый вопрос был про зрительный зал. Заходила ли она туда во время спектакля и зачем? Искала серьгу?

Наденьку попросили показать уши. Она показала, и мужчины уставились на нее тяжелыми взглядами.

– А что уши, что уши! – повысила голос Наденька. – Ну, не проколоты. Я серьгу ношу в носу! – Она покачала головой, потрясая серебряной серьгой в ноздре. – И на языке, – Наденька высунула язык и показала еще одну, крошечную, на кончике языка.

– А в пупке у тебя нет серьги, – с бесстрастным лицом заметил мужчина. Наденька внимательно всмотрелась в его глаза, выискивая иронию, и покачала головой.

– Точно. В пупке нет. Я не извращенка какая-нибудь.

Когда она потеряла серьгу? Вероятно, перед спектаклем. Она помогала сворачивать накидки с кресел. Почему пошла искать в темноте и во время спектакля? Потому что в антрактах ей строго-настрого приказано находиться на сцене и убирать ее, если понадобится.

В этом месте разговора мужчины уставились на совок и веник. Один встал, поднял совок с пола и осмотрел его. Открыл крышку и сразу же отвернулся от резкого запаха.

– Что это за дерьмо? – удивился он, закрывая нос рукавом пиджака.

Наденька злорадно объяснила, что это дерьмо искусства.

Тогда второй сдернул со стены яркую афишу. Посыпались на пол кнопки, и под совок легла глянцевая «Жар-Птица» с радостной улыбкой балерины Любочки. Совок открыли и потрясли им, высыпая содержимое как раз на детское лицо примы. Карандашом со стола помрежа мужчины разгребли образовавшуюся кучку. Подумали, стоя в молчании над этой кучкой, и, не попрощавшись, удалились.

Наденька, в изнеможении осевшая по стенке на пол, обнаружила, что вспотела. Вбежавший в кабинет помреж нервно интересовался, что «этим» было надо. Наденька попросила разрешения забрать рабочий инструмент и уйти. Ее рабочий вечер закончен. Не дожидаясь ответа, она взяла веник и совок и вышла из кабинета. Опомнившийся помреж выбежал за нею, крича, что на полу нужно все убрать. Медленно повернувшись и выдержав достаточную для глубокого внимания паузу, Наденька заметила, что не убирает в кабинетах. Только на сцене.

Поставив совок в углу за кулисами, Наденька смотрит на него задумчиво, вздыхает и уходит. Забрав свой плащ, она выбегает в прохладный вечер и тут же приглашается в большой серый фургон. Те самые двое, поскучневшие и даже вроде постаревшие, сообщают ей, что их сотрудница прибыла, и Наденьке придется пройти еще один, но более пристальный досмотр. Чтобы уж наверняка. Чтобы не досматривать весь театр с его углами и закоулками. Наденька не спрашивает, что они ищут, и мужчины интересуются, почему не спрашивает. Наденька вздыхает и выдает с ходу несколько версий. Версия первая. У кого-то из зрителей пропало дорогое ювелирное украшение. Она ползала в зале недалеко от этого зрителя или зрительницы, поэтому ее обыскивают. Версия вторая. У кого-то из балетной труппы пропало что-то аналогичное либо деньги.

– Нет, пожалуй, не деньги, – вздыхает Наденька, отследив расширившимися глазами, как «сотрудница» натягивает на правую руку резиновую перчатку и подмигивает ей, готовясь к «более пристальному досмотру».

– И что, – заинтригованы мужчины, – есть и третья версия?

Есть. Например, в память о ее прежних шалостях решено провести обыск на предмет дозы наркотика.

В фургоне светится экран компьютера. По нему мужчины делают запрос и выясняют, что все эти версии – не плод нездорового воображения Наденьки, а результат неприятных столкновений с законом. Да, она проходила по следствию о мелких хищениях в гостиницах и по хранению наркотиков. Срока не имела.

После досмотра, совершенно безрезультатного, мужчины стали еще более грустными, а возмущенная Наденька сказала, что она плохо прочла название организации в их удостоверениях и теперь хочет точно знать…

– Да! Я хочу точно знать, кто именно сегодня ковырялся в моей заднице!!

Тихим проникновенным голосом ей сообщили, что досмотр проводился работниками Федеральной службы внешней разведки.

От такого сообщения Наденька впала в оцепенение, ее потрясли за плечо, сунули в руки плащ и вывели из фургона.

Совершенно обессилев от невероятных приключений, Наденька спала крепким сном, пока ее не разбудил телефонный звонок. Мастер-костюмер сообщил, что она уже опоздала на работу на сорок минут, сколько ей нужно еще, чтобы наконец приехать сюда и заняться плащом Ромео?

Придя в театр, Наденька первым делом прошла на сцену за кулисы, некоторое время слушала репетицию оркестра, заблудившись глазами на покачивающейся где-то далеко вверху, под самым куполом, яркой красной тряпке. Потом очнулась, когда визгливо сорвалась скрипка, открыла совок, засунула туда руку, на ощупь нашла прикрепленную жвачкой зажигалку и отлепила ее от боковой стенки.

…гуляй, душа! Высыпай из водосточных труб бусины вчерашних дождей. Ты убежала по застывшим лужам, разбивая вдребезги утренние зеркала на асфальте, ты – ничья и нигде, как же я понимаю твой полыхнувший под ребрами восторг удачно сыгранной прятки!..