Глава 7
Валя решила немного прогуляться. Спешить было некуда. Сегодня ей опять предстояло ночное дежурство, кусок дня оставался свободным – в институт ехать не надо, спать уже не хочется, а мама вернется с работы не раньше семи.
Выглянуло солнышко, последнее октябрьское солнышко, впереди был пасмурный, холодный ноябрь, самый нелюбимый месяц в году. Именно в ноябре у Вали случались всякие неприятности, именно в ноябре Лесногорск обнажался во всем своем панельном убожестве, не прикрытый ни листвой, ни снегом, и все вокруг становилось мрачным, бессмысленным, безнадежным – но лишь до первого настоящего снега, до первого ясного, морозного декабрьского дня. Тогда и маленький Лесногорск, и весь мир вокруг обретал краски, очертания, смысл… Можно было жить дальше и ждать Нового года.
Возле универмага торговали журналами. На столах, покрытые полиэтиленом, были разложены «Плейбой», «Космополитэн», «Бурда моден». Валя любила и умела вязать, поэтому иногда у журнальных развалов просматривала журналы по вязанию. На этот раз в традиционных «Верене» и «Анне» не было ничего интересного.
– А вот посмотрите «Смарт», – посоветовала озябшая продавщица, – там в конце обязательно есть одна-две модели. И вообще журнал хороший. Там и психология, и кулинария, и косметика. Рассказы бывают отличные.
Прочитав анонс на яркой обложке, Валя нашла на последних страницах две чудесные модели с простыми, но очень красивыми узорами. Как раз такие кофточки ей давно хотелось связать. Она спросила о цене.
– Вообще-то десять, но номер за позапрошлый месяц. Уступлю за семь, продавщице хотелось продать сегодня хоть что-нибудь. Торговля шла плохо, ноги окоченели, стоять надоело.
Конечно, семь тысяч были для Вали большими деньгами, но она решила сделать себе подарок – за все пережитые волнения, за первые, так счастливо принятые роды.
Дома она уютно устроилась на кухне с чашкой чая, сушками и журналом «Смарт». Просмотрев статьи о мужской психологии, женской привлекательности, о поисках своего стиля в макияже и одежде, Валя углубилась в чтение рассказа Агаты Кристи, который, как сообщалось, публиковался впервые. Проглотив рассказ за полчаса, Валя прочитала в конце: «Перевела с английского Елена Полянская».
Сердце екнуло. «Надо хотя бы вещи ей вернуть, – сказала себе Валя, – ведь как бессовестно все получилось».
На последней странице были напечатаны в столбик названия отделов, фамилии заведующих и телефоны.
«Отдел литературы и искусства, Полянская Елена Николаевна».
Валя тут же сняла трубку и стала по коду дозваниваться в Москву, в редакцию журнала «Смарт». Наконец ей удалось поговорить с секретаршей главного редактора. После этого она оделась и быстро пошла в больницу. До начала дежурства оставалось еще четыре часа, но ей нужно было застать кладовщицу.
Валя очень волновалась – во-первых, потому, что не была уверена, правильно ли поступает, во-вторых, потому, что совершенно не умела врать.
Кладовщица тетя Маня знала Валю с детства, так как дружила с ее бабушкой.
– Здравствуй, Валюшенька, как дела? Чайку налить тебе? – Тетя Маня пила чай из огромной фаянсовой кружки, вкусно похрустывая карамельками.
– Спасибо, тетя Маня, я вообще-то спешу. Больная выписывается, надо вещи забрать. Посмотрите, пожалуйста, Полянская Елена Николаевна, у нас в гинекологии лежала. Я сама ее вещи сдавала под расписку.
Тетя Маня закряхтела, поднимаясь. Ей очень не хотелось прерывать чаепитие.
– Да вы сидите, я сама найду, можно? И потом расписку напишу, – краснея, предложила Валя.
– А, ну ладно, иди, деточка, посмотри сама.
Валя сразу нашла светлый плащ, клетчатую шерстяную юбку, белый свитер из альпаки. Еще тогда, ночью, стягивая этот свитер через голову бесчувственной женщины, она обратила внимание, что он связан вручную. «Интересно, – подумала тогда Валя, – она сама вязала?» Женщины, которые сами вязали и шили себе вещи, почему-то сразу вызывали у нее симпатию.
Валя написала расписку и попрощалась с тетей Маней. В пустой ординаторской на первом этаже она заранее оставила большую спортивную сумку. Запершись изнутри, Валя аккуратно упаковала вещи, каждую в отдельный пластиковый пакет, застегнула «молнию» сумки и с независимым видом вышла из больницы.
Завтра, поспав немного после ночного дежурства, она отправится в Москву, в редакцию журнала «Смарт» и отдаст вещи. Тогда совесть ее будет чиста.
* * *
Зотова задумчиво листала толстую потрепанную телефонную книжку. Каких телефонов здесь только не было – знаменитых артистов, министров, сотрудников иностранных посольств, известных писателей, композиторов, режиссеров. Впрочем, сейчас все эти имена и телефоны Амалию Петровну не интересовали. Она обращала внимание только на те номера, возле которых стояли имена без фамилий, без отчеств и должностей. Так записывают телефоны не деловых знакомых, а близких людей. А если имя написано в уменьшительно-ласкательной форме, то именно стоящий рядом с ним номер следует набрать в первую очередь.
Метод, конечно, не самый верный. Книжка очень старая, и не исключено, что тот, кто когда-то был записан с отчеством, фамилией и должностью, успел стать близким человеком, но не обзванивать же всех – их около тысячи!
Между тем бесфамильных телефонов оказалось всего-то четыре, не считая тех, возле которых стояли коды других городов, и тех, что были написаны по-английски. Таким образом, круг сужался и задача облегчалась.
Первым был номер некоего Андрюши. Зотова решила начать с него.
К телефону подошел ребенок. Сладчайшим голосом Амалия Петровна произнесла:
– Деточка, позови, пожалуйста, дядю Андрюшу.
– А он уехал в Германию, – удивленно ответил ребенок, – давно, уже год.
– Тогда позови, пожалуйста, тетю Лену.
– Тетя Лена, вас к телефону! – закричал ребенок.
У Зотовой вспотели ладони. Через бесконечные пять минут она услышала шамкающий старческий голос:
– Але, слушаю…
Следующий телефон принадлежал некоей Оле, однако выяснилось, что Оля давно переехала и ее новый телефон неизвестен.
Потом был номер какой-то Регины, но там никто не снимал трубку, и в итоге остался последний – Юрий.
Юрий подошел к телефону сам. У него был приятный хрипловатый баритон.
– Кто вам дал этот телефон? – удивился он после того, как Зотова сообщила, что разыскивает Лену Полянскую.
– Ну, так получилось случайно, – стала мямлить, смутившись, Амалия Петровна, – я – старая знакомая Леночки, мне очень нужно ее найти.
– Ничем не могу вам помочь, – холодно ответил Юрий, – сюда больше не звоните.
Зотова продолжала задумчиво листать телефонную книжку и вдруг на внутренней стороне картонного переплета заметила полустершиеся слова. Приглядевшись, она обнаружила, что писал это кто-то другой, не сама Полянская ее почерк Амалия Петровна успела изучить.
«Ленуся! Позвони, пожалуйста, тете Зое. Не забудь. У нее день рождения седьмого мая».
Дальше стояла дата десятилетней давности, номер телефона, а под всем этим была нарисована смешная ушастая рожица.
Именно этот номер и набрала Амалия Петровна. Ответил молодой женский голос.
– Деточка, – прошамкала Зотова по-старушечьи, – тетю Зою позови, будь добренька.
– Секундочку, – ответили ей, и она услышала: «Тетя, тебя к телефону!»
– Погоди, детка, а ты кто ей будешь?
– Племянница.
– Леночка тебя зовут?
– Да.
Тут Зотова услышала строгий пожилой голос:
– Я вас слушаю.
Амалия Петровна повесила трубку. – Разъединили, – пожала плечами Зря Ген-риховна, – сейчас перезвонят. Но никто так и не перезвонил.
* * *
Сергей Сергеевич Кротов назначил Лене встречу на восемь часов вечера в «Макдоналдсе» на Пушкинской площади. Он в любом случае собирался после работы зайти туда поужинать.
Год назад Кротов развелся с женой и довольно быстро приобрел холостяцкие привычки. Дома есть было нечего, а в «Макдоналдсе» чисто, сытно и сравнительно дешево.
Полянскую он узнал не сразу, хотя она довольно точно себя описала. Он ожидал увидеть стандартную деловую женщину со стандартными журналистскими замашками, со слоем дорогого макияжа на лице и тщательно уложенными волосами, с холодными цепкими глазами и дежурной любезной улыбкой. Такие женщины постоянно мелькали на пресс-конференциях и брифингах в МВД, на экране телевизора, на театральных премьерах, куда ему доводилось ходить с бывшей женой-балериной. Молодые и зрелые, блондинки и брюнетки, они мало чем отличались друг от друга.
Но Полянская была совсем другая. Когда он наконец вычислил ее в том углу «Макдоналдса», где они договорились встретиться, у него почему-то сжалось сердце. Он даже не разглядел сразу, красива она или нет. Просто во всем ее облике, в тонких чертах худенького лица было нечто неуловимо женственное, трогательное, беззащитное. Ее хотелось обнять и погладить по темно-русым волосам…
Кротов тут же одернул себя. После развода с Ларисой, после всех безобразных склок и истерик, которые пришлось пережить, каждая женщина почему-то представлялась ему орущей, рыдающей, выплевывающей грязные ругательства. Глядя на какую-нибудь хорошенькую мордашку, он думал: «Сейчас ты такая романтичная, нежная, а потом, как освоишься…»
Но эту женщину, Елену Николаевну Полянскую, он никак не мог представить орущей и скандалящей. Такое было впервые. «Неужели я, как мальчишка, готов влюбиться с первого взгляда?» – спросил себя Кротов. И тут же сам себе честно признался, что да, готов. Но выдать себя хоть словом, хоть жестом он не мог.
Глядя на нее, слушая ее спокойный голос, он поймал себя на том, что ему рядом с ней удивительно уютно и спокойно. Влюбленность предполагает волнение, взвинченность, а это – какое-то совсем другое чувство.
То, что она рассказывала, не укладывалось в голове. То есть Кротов не мог уловить сути случившегося. Будь перед ним другая женщина, он сделал бы скидку на мнительность, страсть к преувеличениям, затаенную где-то глубоко в подсознании манию преследования, и тогда все встало бы на свои места.
Но в случае с Полянской нельзя было делать никаких скидок. Кротов сразу понял: она излагает события совершенно точно, ничего не преувеличивая, наоборот, как бы пытаясь себя уговорить, что ей показалось, что ничего страшного не произошло.
Когда она закончила. Кротов спросил:
– Номер «скорой» вы записали?
– Запомнила. 7440 МЮ.
– Как фамилия дежурного, которому вы оставили заявление?
– Кажется, Круглов. Да, младший лейтенант Круглов. Он ко мне очень хорошо отнесся, чаем горячим напоил, но в моем заявлении, кажется, ничего не понял.
– Конечно, не понял. Видите ли, Елена Николаевна, то, что с вами произошло, – странно и очень неприятно, но во всем этом пока нет состава преступления, нет мотива. Ну подумайте сами, кому и зачем все это понадобилось? Может, у вас есть враги? Может, вам мстят или угрожают таким образом?
– Нет, Сергей Сергеевич. Этот вариант я исключаю полностью. Таких врагов у меня нет. Есть, конечно, люди, с которыми, скажем так, не сложились отношения. Есть чисто литературные противники, с которыми мы года три-четыре назад довольно резко полемизировали на страницах центральной прессы, но все это уже потеряло остроту. Ну и потом, это люди с другими возможностями и другими средствами угроз и мести. Предположим, я раскритиковала в пух и прах некоего автора, или отказала в публикации, или поймала на плагиате. Но он может, в свою очередь, разгромить меня как критика, как редактора, как переводчика и так далее. Самый крайний вариант – пустить обо мне какую-нибудь грязную сплетню. Но не более того.
Отхлебнув густого молочного коктейля, Лена продолжала:
– Мне кажется, все случившееся не имеет отношения ко мне лично. То есть им нужна была не конкретно я, Елена Полянская, а любая беременная женщина.
– Возможно, – кивнул Кротов. – Ну а если предположить, что врач в консультации действительно обнаружил, что ребенок, простите, неживой? Давайте просто попробуем перебрать все возможные варианты.
Лена вспыхнула, хотела сказать резкость, но сдержалась.
– Ребенок живой. Он двигается, я чувствую. И потом, если моих ощущений недостаточно, – я же сказала, одна из медсестер прослушала ребенка.
– Нет, Елена Николаевна, вы меня не поняли. Я не сомневаюсь, что с вашим ребенком все нормально.
– Спасибо, – усмехнулась Лена.
– Просто врач мог искренне ошибаться, не желая вам зла.
– Хорошо, – вздохнула Лена, – он ошибся в диагнозе. Искренне ошибся. Но потом он ошибся, утверждая, что я в ужасном состоянии, что меня нельзя выпускать на улицу и необходимо срочно вколоть успокоительное?
– Ну, это, конечно, трудно назвать ошибкой, – согласился Кротов, – но с другой стороны – трудно представить женщину, которая совершенно спокойно прореагирует на подобное известие.
– Я не воспринимала его слова как известие. Я просто сразу решила, что он ошибся. И еще: я не врач, но, мне кажется, такого рода диагнозы не ставятся после одного-единственного исследования, даже ультразвукового. А если и ставятся, то больному не сообщают в тот же миг. Проверят еще раз, посмотрит не один специалист, а несколько. Ведь если у человека, например, рак, ему не скажут от этом сразу. Сначала подготовят, поговорят с близкими.
– Ладно. Оставим пока доктора в покое. Пойдем дальше. Предположим, что те, кто искал вас в подвале, делали это из благих побуждений. Это были санитары. Им поручили вас найти, так как ваше состояние казалось критическим, опасным для жизни.
Лена весело рассмеялась.
– Сергей Сергеевич, подумайте сами, в какой нормальной больнице пошлют ночью санитаров разыскивать сбежавшую больную? Ну ушла, и ладно, работы меньше. Если, конечно, эта больная – не буйная сумасшедшая. Но такого диагноза мне пока не ставили. Так что не сходится. И с доктором не сходится, и с санитарами. И дальше не сойдется.
– Давайте попробуем. Начнем с ключей. Вы могли их просто потерять раньше, забыть где-нибудь и так далее. Потом что у нас? Окурок. С окурком совсем просто: уборщик убирал, замел от соседней двери к вашей. Дальше – запах в туалете. Ну это, извините, вообще не улика. Остается «скорая». Я проверю по подстанциям, но опять же – что им можно предъявить? Они возмутятся и скажут, что вас никогда не видели, никоим образом за вами не гонялись, а ехали себе по своим делам. И врач из консультации тоже скажет, что ошибся, перестраховался. Это уго-ловно не преследуется.
Лена молчала, низко опустив голову и помешивая трубочкой остатки молочного коктейля на дне стакана. Наконец она произнесла:
– Конечно, пропажа моей телефонной книжки и фотографии тоже не в счет?
– Нет, Елена Николаевна, – тяжело вздохнул Кротов, – пока все это не в счет. Скажем так, нет данных, указывающих на признаки преступления.
– Ну а если бы они все-таки сделали мне искусственные роды? Если бы они убили моего ребенка? А мне, между прочим, тридцать пять лет. И больше детей у меня нет. Только этот, еще не родившийся.
– К сожалению, и тогда ничего нельзя было бы сделать. Доказать умысел в медицинской ошибке сложно, а практически невозможно. Было бы долгое, унизительное для вас разбирательство, которое в лучшем случае закончилось бы административным взысканием, а скорее всего – ничем.
– Отлично! – усмехнулась Лена. – А что вообще возможно в моей ситуации? Мне страшно ночевать дома, страшно ходить на работу. Что мне делать?
Кротов несколько секунд молча смотрел в темно-серые немигающие глаза своей собеседницы. Перед ним была женщина, которая нравилась ему, как никто никогда прежде. Возможно, ей угрожала реальная, опасность. Но ухватить суть этой опасности, поймать хоть одну ниточку, которая могла бы привести к сколько-нибудь понятному объяснению всей истории, он пока не мог.
Кротов был опытным следователем, опасность чувствовал хребтом, но никогда, как бы ни были сильны ощущения, не выстраивал плана практических действий, основываясь только на них.
Они уже давно все доели. Девушка в униформе убрала со стола. Лена встала.
– Спасибо большое, Сергей Сергеевич. Простите, я отняла у вас время.
– Что вы, Елена Николаевна! Это вы меня простите.
– За что?
– Хотя бы за то, что я не могу придумать сразу, как вам помочь. Но давайте пока договоримся… У вас есть мой домашний телефон?
– Да, Гоша дал мне все ваши телефоны.
– Если не возражаете, я запишу и ваши, служебный и домашний. Мы будем с вами поддерживать связь. Если произойдет еще что-то, не дай Бог, вы мне сразу звоните. Я, в свою очередь, попытаюсь навести кое-какие справки, побеседовать со специалистами и буду держать вас в курсе дела.
Они вышли на Тверскую. Было совсем темно. К ночи похолодало, замерзшая грязь похрустывала под ногами. Лена поскользнулась, и Кротов взял ее за руку. Сквозь тонкую кожаную перчатку он чувствовал ее хрупкие пальцы, и ему захотелось поцеловать на них каждый ноготок. Но он опять одернул себя и сказал:
– Елена Николаевна, я на машине. Куда вас отвезти?
– Спасибо. Если не трудно, на Шмитовский. Знаете, за Пресней.
– Вы там живете?
– Нет. Там живет моя тетушка. Я решила пока ночевать у нее.
Они сели в машину. Кротов подумал, что до Шмитовского проезда всего пятнадцать-двадцать минут езды. Потом она попрощается и исчезнет. Возможно, исчезнет навсегда из его жизни. А он будет мучиться, придумывать повод, чтобы позвонить ей, придумает не один, а десять, но так и не позвонит. Не решится. Ему сорок, ей тридцать пять. Он даже не знает, замужем ли она. Боится ночевать дома и живет у тети? Это совсем не значит, что она не замужем. Муж может быть в отъезде, в командировке. Да мало ли? Вряд ли такая женщина одинока. Так не бывает.
«Все, – сказал себе Кротов, – не будь идиотом. Ты потом себе этого не простишь. Спроси, хотя бы спроси…»
«Жигуленок» уже ехал по Пресне. Кротов решился:
– Елена Николаевна, вы замужем?
– Нет, – ответила она.
– Если уж я задал вам один нескромный вопрос, позвольте задать второй, еще более нескромный.
– Задавайте, – разрешила Лена.
– А отец вашего ребенка, он как-то… – Кротов смешался, запнулся, но Лена помогла ему:
– У моего ребенка отца нет. То есть, конечно, есть, но это не отец. Как говорит моя тетушка, мой будущий ребенок – байстрюк. Знаете такое слово?
– Ужасное слово. Так нельзя говорить о ребенке.
– Тетушка – старая коммунистка. Ей теперь все можно говорить.
«Как глупо получается, – думал Кротов, – я прожил с женой двенадцать лет, так хотел ребенка, а Лариса категорически не желала. Одно упоминание о ребенке вызывало у нее истерику. Конечно, балерины редко рожают, но ведь рожают все-таки и остаются в балете. А Лара вообще мало что потеряла бы. Она танцевала только в кордебалете, только в массовке. В Музыкальном театре Станиславского, где она работала, ей ни разу не дали станцевать ни одной серьезной партии. Она все жаловалась на интриги… И вот стукнуло сорок, а семьи нет, будто вовсе не было…»
– Сергей Сергеевич, мы уже приехали, – услышал он голос Лены.
– Пожалуйста, напишите мне все ваши телефоны – домашний, рабочий, тетушкин. – Остановив машину, Кротов протянул Лене свою записную книжку и ручку.
* * *
Пустая однокомнатная квартира не становилась уютнее оттого, что в ней иногда ночевала хорошенькая Оленька, случайное и бесперспективное увлечение подполковника Кротова. Впрочем, теперь у него вряд ли возникнет желание пригласить сюда Оленьку…
Он поставил чайник на огонь и, устроившись на кухонном диванчике, закурил.
Восемь лет назад Кротов вел дело о подпольном абортарии, где прерывали беременность на поздних сроках. Официальная медицина отказывалась делать подобные операции без серьезных показаний – это было опасно для здоровья и жизни женщины. Но безумные бабы готовы были не только рисковать, но и платить деньги, чтобы избавиться от нежеланных детей.
Иногда, правда редко, случалось, что пациентка раскаивалась, плакала, видя перед собой крошечное существо, которое было еще живым, слабо пищало, шевелило ручками и ножками и погибало на глазах. Но вернуть уже ничего было нельзя.
Одна такая раскаявшаяся и написала заявление.
Дело было громкое и скандальное. Оказалось, что в кооперативе «Крокус» так назывался абортарий – подрабатывали вполне уважаемые врачи с безупречной репутацией. Нескольких из них тогда посадили.
Это было в 1987 году. Кооперативы, в том числе и медицинские, только-только открывались, не было четкой законодательной базы. Помнится, с оперативной группой работал тогда консультант из Минздрава, веселый, компанейский толстяк, у него еще была какая-то овощная фамилия. Буряк! Да, надо поговорить с этим Буряком.
Полистав записную книжку, Кротов нашел домашний телефон консультанта из Минздрава.
Илья Тимофеевич Буряк оказался дома и сам поднял трубку.
Лена погуляла с Пиней, прибрала на кухне, вымыла посуду. Тетя Зоя уже спала, и это было кстати. Не хотелось сейчас ни с кем разговаривать. Хотелось побыть одной и подумать.
Кончился этот ужасный день, даже не день, а целые сутки. Нет, больше суток она прожила в страхе, напряжении, в ощущении своей полной беспомощности. Расслабиться и успокоиться удалось только во время разговора с Кротовым. Почему-то рядом с этим совершенно чужим усатым подполковником ей было удивительно спокойно. Вместе с ней, шаг за шагом, он как бы прошел все случившееся, проанализировал каждую деталь, хотя понял сразу – с точки зрения законности зацепиться не за что.
Он мог просто вежливо отмахнуться от нее. В самом деле, чем он может помочь? У него наверняка своих проблем по горло, при его-то работе. Да она и не рассчитывала на его помощь.
Она встретилась с ним только для того, чтобы узнать, есть ли во всем случившемся реальный уголовный момент и имеются ли у нее основания обращаться за помощью в какие-нибудь официальные инстанции. Он объяснил, что уголовного момента нет, а следовательно, нет и повода куда-либо обращаться. И помощи ждать не от кого. Только от него, Кротова. Он так и сказал ей, прощаясь: «Я не могу помочь вам как следователь МВД, но вы можете полностью рассчитывать на меня как на частное лицо».
Лена улыбнулась, вспоминая его слова: частное лицо – усатое, голубоглазое, с легкими залысинами над высоким лбом, с подстриженными очень коротко, «ежиком», светло-русыми волосами…
Особенно стало спокойно, когда он взял ее за руку. Он – человек совершенно другого круга, он не похож на ее обычных знакомых, на мужчин, которые были с ней…
Лена вдруг поймала себя на том, что думает о Кротове не как о следователе по особо важным делам, не как о подполковнике, а как о мужчине, и удивилась. Она привыкла быть одна. После случайной и нелепой встречи с так называемым отцом будущего ребенка она окончательно зареклась выстраивать какие-либо новые отношения.
Конечно, женщине в ее возрасте надо иметь если не мужа, то хотя бы любовника. Все, кто знал ее, были уверены, что таковой имеется. Но никого не было. Опыт двух замужеств и одного непродолжительного романа оказался достаточным, чтобы ничего больше не ждать. А тут Кротов.
Собственно, почему она о нем думает? Может, она просто благодарна ему за участие, за готовность помочь?
Так и не ответив себе на этот вопрос, Лена заснула.
