ЭПИЛОГ
Перед самым Новым годом пошел дождь. Москва утопала в ледяной слякоти, только по ночам глубокие лужи затягивались тонкой корочкой льда. Иногда дождь сменялся колючей серой крупой, которая таяла, не долетая до земли.
– Если сейчас ударит мороз, – говорил Машин папа, усаживаясь на заднее сиденье «Тойоты», – будет такой гололед, что вам, Вадим, прибавится работы. Всех ведь и с переломами, и после дорожных происшествий – к вам везут, в Институт Склифосовского.
На чудом уцелевшей «Тойоте» теперь красовался московский номер. Она не ехала, а почти плыла по глубоким лужам старомосковских переулков. Выехали на Тверскую, под колесами захлюпала ледяная каша.
– Лева, закрой окно, – сказала Машина мама, – ты нас простудишь.
– Натальюшка, тепло ведь. Так приятно ехать с приоткрытым окном!
– Но не в декабре!
– Тоже мне, декабрь, – пожал плечами Лев Владимирович. – Вадим, у вас там, за городом, есть хоть немного снега?
– Там все бело. Лев Владимирович. Никакой слякоти.
– Хорошо. А то Новый год без снега – это грустно. В тихом дачном поселке в сорока километрах от Москвы Вадим купил небольшую двухэтажную дачу. Денег, полученных за квартиру и дом в курортном городе, едва хватило на покупку и ремонт подмосковного коттеджа. Ремонт пришлось делать капитальный, проводить горячую воду, встраивать ванную. Закончился он всего неделю назад. Новый год собирались встретить вчетвером, с Машиными родителями, в новом свежеотремонтированном доме. А сегодня, тридцатого декабря, должна состояться премьера на учебной сцене Малого театра. Известный молодой режиссер поставил со студентами спектакль по пьесе Островского «Бешеные деньги». Маша играла главную роль – Лидию Юрьевну Чебоксарову, взбалмошную и расчетливую красотку.
– За городом, конечно, хорошо, – вздохнула Наталья Дмитриевна, – но страшновато зимой, особенно когда вы, Вадим, сутки в своем Склифе дежурите, а Машенька там ночью одна.
– Наталья, перестань, пожалуйста, – поморщился Лев Владимирович, – мы уже давно все на эту тему переговорили, все слова сказали. За городом не опасней, чем в Москве. А воздух там чище, тишина, петухи по утрам кричат. Как, Вадим, кричат у вас петухи по утрам зимой?
– Кричат. Но не у нас в поселке, а в соседней деревне.
Официальная премьера спектакля намечалась на первые дни после Нового года, а эта игралась «для мам и пап», по старой театральной традиции. Зрительный зал учебной сцены вмещал всего триста человек, и из этих трехсот не было практически ни одного случайного зрителя. Войдя в фойе, Вадим почувствовал себя неловко в театральной толпе, где все со всеми знакомы.
К Машиным родителям кто-то без конца подбегал, здоровался, обязательно целуясь, спрашивал, как дела, тут же убегал, не выслушав ответа, но и они отвечать не собирались. С Вадимом тоже здоровались, как со старым знакомым.
Красивый молодой человек, похожий на какого-то известного американского актера, проходя мимо, сказал Машиным родителям «добрый вечер», а по Вадиму скользнул невидящим взглядом.
– Саня, а ты разве не занят в спектакле? – спросила Наталья Дмитриевна.
Но молодой человек уже растаял в толпе.
«Тот самый Саня, у которого случился острый аппендицит, – догадался Вадим, – на какого же американского актера он похож?»
Так и не вспомнив, на какого, Вадим заметил в толпе высокую тонкую фигуру Белозерской. Через минуту к нему подскочил Арсюша. Мальчик вытянулся, похудел, на нем был темно-синий парадный костюм, галстук-бабочка. Рядом стоял очень полный пожилой человек с растерянным мягким лицом.
– Познакомьтесь, Вадим Николаевич, это мой муж.
Доктор пожал теплую влажную руку всемирно известного пианиста и вспомнил, что видел его лицо по телевизору и на афишах у консерватории.
– Папочка! Это тот самый доктор, который мне вправил вывих.
«Господи, какая сложная у них жизнь, – подумал Вадим, – интересно, как этот ребенок рассказывал своему „папочке“ про вывих? Ведь в обезьянник он ездил с Константиновым…»
Наконец раздался третий звонок. Зал отшуршал целлофаном букетов, отхлопал стульями, откашлялся, стало тихо. Свет погас. Маленький живой оркестр вскинул смычки, зазвучала музыка, вариации на тему какого-то старинного, очень знакомого романса. Медленно поплыл занавес…
Вадим впервые видел Машу на сцене и не узнавал ее. Зато неожиданно для себя он узнал в надменной, циничной, но удивительно обаятельной Лидии Чебоксаровой, в бедной дворяночке, жаждущей выгодного брака, почти забытую корреспондентку Юлю Воронину.
Возможно, ему только показалось, что в этих двух образах есть что-то общее. Просто Маша опять, как тогда, стала другой, чужой, совершенно незнакомой женщиной.
Когда спектакль кончился и зажегся свет, зрители долго аплодировали, режиссер и актеры уже в пятый раз выходили кланяться. Маша, глядя в зал из-за охапки букетов, видела сквозь цветочные головки знакомые лица, хлопающие ладони, слышала крики «Браво!». Конечно, это еще не настоящая премьера, а как бы семейная, и аплодировал зал не столько таланту режиссера и актеров, сколько своим детям, внукам, племянникам, друзьям, ученикам. И все-таки становилось очень приятно. Если такие же аплодисменты прогремят на официальной премьере, после Нового года…
Вдруг Маша перестала дышать, застыла и чуть не выронила букеты. В зале среди множества знакомых лиц она увидела одно, которое надеялась не увидеть больше никогда в жизни. Она сначала обратила внимание на человека, стоявшего в самой глубине маленького бельэтажа. Она заметила его потому, что он не бил в ладоши, как все, а стоял неподвижно. На долю секунды их глаза встретились. И сразу упал занавес.
Когда он поднялся еще раз, в углу бельэтажа никого уже не было.
«Показалось, – решила Маша, – мало ли в Москве кавказских лиц? Забрел в театр случайно кто-то очень похожий на тощего телохранителя, которого так и не поймали тогда. Кто-то очень похожий, и только».