Глава 21
«Тойота» въехала в поселок первой. Машу вытолкнули из машины и, ни слова не говоря, провели к одноэтажному кирпичному дому. В большой полупустой комнате сидел, развалившись в кресле, Ахмеджанов собственной персоной. На Машу он даже не взглянул, рявкнул что-то на своем языке, и ее тут же втолкнули в неприметную дверь в глубине комнаты.
За дверью находилась маленькая каморка без окон совершенно пустая – голый бревенчатый пол, голые, выкрашенные голубой масляной краской стены, голая ярчайшая лампочка под потолком.
Дверь захлопнулась, свет погасили. Маша осталась в полной темноте, лишь тонкая ниточка света пробивалась из-под двери. «Именно здесь дожидался своей участи несчастный Иванов, – подумала Маша, – вероятно, здесь же сидел и тот перепивший оператор. Теперь моя очередь».
Сквозь дверь было слышно, что происходит в большой комнате. Вадима ввели сразу после того, как ее заперли. Его голос звучал ровно и спокойно. В тяжелом басе Ахмеджанова проскальзывали истерические нотки, он даже иногда пускал петуха. Разговор шел по-абхазски, Маша не понимала ни слова.
«Ахмеджанов потребовал, чтобы Вадим говорил по-абхазски, чтобы я ничего не разобрала. Он знает, отсюда все слышно. Он надеется, что мы не успели договориться и станем врать вразнобой. Тогда он нас разоблачит и с удовольствием пристрелит. Впрочем, он нас и так пристрелит. Интересно, почему я так спокойна? Мне ведь очень страшно. Но я чувствую, страх только усилит их подозрения. Я где-то читала – у убийцы сразу срабатывает инстинкт, если жертва боится. Но жертва не может не бояться… О господи, я самой себе заговариваю зубы. А что мне остается делать? Рыдать? Биться головой о стенку?»
* * *
– Мои люди хотят, чтобы я сразу убил тебя вместе с твоей девочкой, – говорил между тем Ахмеджанов, – но ты спас меня и многих других. Нам сложно найти нового врача. Поэтому сразу я тебя не убью. Мы сначала все-таки поговорим. В последний раз.
Чеченец врал. Его люди не хотели уничтожения доктора и девочки. Этого требовал один человек, которого Ахмеджанов не считал «своим». Человек чужой, купленный недавно и задорого. Чеченец не верил ему, подозревал корысть и трусость. Он даже не исключал такой вариант, что человек этот хочет убрать доктора с девочкой его, Ахмеджанова, руками в каких-то своих интересах. Продавшись, человек этот сильно рисковал, очень сильно, и свои интересы у него, безусловно, имелись. Но про встречу доктора с полковником ГРУ на рынке он не соврал.
Если бы доктор стал оправдываться, нервничать, юлить, Ахмеджанов, возможно, и пристрелил бы его сгоряча. В глубине души он даже желал этого. Он устал чувствовать благодарность, да и слишком уж много хлопот доставляли доктор и его девочка в последнее время. Он провоцировал Ревенко, чтобы тот начал юлить, он хотел увидеть страх и панику в этих холодных, насмешливых голубых глазах. Но доктор повел себя совсем иначе. На все обвинения он лишь равнодушно пожал плечами и сказал:
– Все-таки плохо у тебя с нервами, Аслан. Надо бы тебе попить реланиум. И спишь ты плохо, глаза красные. Съездил бы ты лучше на какой-нибудь европейский курорт, в Грецию или в Испанию, привел бы свое здоровье в порядок. Дела никуда не убегут, тебе сейчас о здоровье думать надо.
– Я в последний раз тебя спрашиваю: о чем ты говорил с Константиновым? – сверкал глазами Ахмеджанов. – Если я сейчас выведу твою девочку, ты все мне скажешь!
– О господи, Аслан, ну что ты, как попка, заладил: Константинов, Константинов. Ну встретила Маша на рынке свою преподавательницу, потом подошли ее муж и сын. Мы поздоровались и разошлись. Откуда мне знать, что это – Константинов какой-то, от которого у тебя руки дрожат и глаза пылают.
Он нарочно в который раз называл полковника мужем Белозерской, как бы подчеркивая свою неосведомленность. Он видел, это срабатывает, Ахмеджанов знал, что полковник бывшей балерине вовсе не муж, именно на таких деталях легко попасться.
– А зачем ты потом приехал к санаторию? Что говорил вахтеру?
Вадим не сомневался, старика вахтера они допросить не могли. Не сунутся они с этим в санаторий.
– Журнал свой хотел забрать, «Хирургия» называется, там статья о новых лазерных методиках, я давал почитать Зинаиде Сергеевне, терапевту из «Солнечного берега». Тебе, может, и содержание статьи пересказать?
Как ни всматривался Ахмеджанов в эти холодные голубые глаза, не разглядел в них ни капли страха. Чувствовались усталость и спокойная насмешка. Ревенко говорил так, как не сумеет говорить человек в наручниках, которого в любой момент могут убить. «Ну, ничего, сейчас ты у меня по-другому заговоришь!» – подумал Ахмеджанов и произнес спокойно:
– В общем так. Слов мы сказали достаточно. Если ты мне врешь, смотри, что будет. Максуд! – тихо позвал он.
Вошел бритоголовый гигант в камуфляже. Доктор много раз видел этого «слонопотама», как прозвал он про себя одного из личных телохранителей Ахмеджанова, но ни разу не слышал его голоса. Он даже как-то спросил у фельдшера, не отрезан ли у этого двухметрового, стокилограммового детины язык. Нофельдшер уверил, что язык у него на месте.
Слонопотам открыл неприметную дверь в глубине комнаты и выволок из кромешной темноты Машеньку в наручниках. На очень бледном лице глаза казались бархатно-черными, огромными. Она растерянно огляделась, щурясь от яркого света. И тут Вадим заметил в огромной волосатой лапе Максуда тонкую финку. Моментальным движением слонопотам схватил Машу за волосы, развернул к доктору лицом и приставил к ее горлу блестящее лезвие. Глаза Маши расширились, она напряглась как струна, чуть закинув голову назад. Лезвие почти впивалось в тонкую смуглую кожу, в быстро пульсирующую голубую жилку…
Вадим рванулся вперед, но его крепко схватили сзади за плечи чьи-то железные руки.
– Не дергайся, – посоветовал Ахмеджанов, – ты рыпнешься, у Максуда рука дрогнет. Он нервный, в русской тюрьме сидел.
– Послушай, Аслан, – глухо произнес доктор, мы говорили с тобой, как мужчины. А теперь ты ведешь себя, как шакал. Зачем ты мучаешь девочку? Чтобы сделать мне больно? Я скажу тебе что угодно, лишь бы ты ее отпустил. Но это уже будет ложью, так как правду я тебе сказал. Всю правду. Зачем тебе ложь?
– Оставь ее, Максуд, – почти прошипел Ахмеджанов, – если ты, доктор, еще раз назовешь меня шакалом, я убью тебя. Но сначала я убью ее-у тебя на глазах. Я хочу тебе показать, чего ты сейчас стоишь. Думаешь, ты такой смелый и сильный? Нет, ты слабый, доктор, подумай, какой ты сейчас слабый.
От прикосновения к коже холодной стали, от ощущения грубой потной лапы, вцепившейся в волосы, Машу почему-то затошнило. Закружилась голова. «Грохнуться бы сейчас в обморок, как тогда, с Ивановым… На какое-то время все чувства исчезнут, словно все опять происходит не со мной, а с бедной несчастной девочкой. А я просто наблюдаю со стороны. Да, хорошо бы сейчас потерять сознание… Вот, значит, кто меня убьет, – она осторожно скосила глаза на бритоголового громилу. – Господи, от моей смерти воняет чем-то кисло-соленым, грязными носками, козлиным потом. Бедный Вадим, у него в лице ни кровинки, у него глаза застыли. Я никогда не видела у него таких глаз. Бедные мои родители, хорошо, что они никогда не узнают, как именно я умерла. Это вонючее чудовище перережет мне горло, кровь хлынет, я не смогу дышать…»
Через миг после того, как слонопотам отпустил Машу, ослабла и железная хватка, сдерживавшая Вадима. Его держал второй телохранитель Ахмеджанова, длинный, тощий, как скелет, с вечно спутанной бородой, в которой белели хлебные крошки. Вадим редко видел этого человека, даже не знал, как его зовут.
Передернув плечами, стряхнув все еще лежавшие на них руки тощего телохранителя, Вадим бросился к Маше.
– Меня сейчас вырвет, – произнесла она, судорожно сглотнув.
– Выведи их, Максуд. Потом посадишь в сарай, свяжешь ноги обоим и поставишь кого-нибудь у двери, – распорядился Ахмеджанов. – Если над горами появится хотя бы тень вертолета, если хоть один спецназовец войдет в это село или в любое другое поблизости, я вас расстреляю, – бросил он доктору и Маше по-русски, не глядя на них.
На воздухе Маше стало немного лучше, но тошнота не прошла. Чтобы не упасть, она встала на колени, наклонилась лицом к траве, и ее вырвало. Огромных сил стоило сорвать руками в наручниках чистый лист лопуха и вытереть рот. После этого возникло ощущение какой-то звенящей пустоты и легкости. Ноги не слушались, словно чужие.
– Вставай, русская сука! – прорычал Максуд.
Голос у него оказался странно высоким для такого громилы – тоненький фальцет, даже с привизгом.
Превозмогая дрожь в коленках и слабость, Маша встала на ноги, но тут же покачнулась. Вадим попытался ее поддержать, но слонопотам молча отстранил его, поднял Машу и легко, как тряпичную куклу, перекинул через плечо.
Пол в сарае был усыпан стружкой, приятно пахло свежеструганым деревом. Сквозь высокое окно под потолком пробивался густой розоватый свет заходящего солнца. В широком четырехугольном луче весело крутились и поблескивали пылинки.
* * *
– Ой, «ореховая бабушка»! – воскликнул Арсюша, когда Тамара Ефимовна приоткрыла дверь. –Здравствуйте!
Они с Глебом сидели на застеленной кровати, между ними лежала маленькая походная шахматная доска. Когда они одновременно поднялись навстречу Тамаре Ефимовне, фигуры попадали на пол.
– Арсюша, иди, пожалуйста, к маме, – сказал полковник.
– Значит, эту партию мы не доиграем? – обрадовался мальчик. – Начнем потом снова? А можно, я останусь? Я буду тихо сидеть.
– Нет. Нам надо поговорить наедине. А ты пока подумай, почему получился этот шах с трех ходов.
Арсюша ужасно интересовался, зачем это «ореховая бабушка» пришла прямо в номер. Но он привык слушаться и только робко предложил напоследок:
– Я хотя бы фигуры соберу?
– Я сам. Иди.
Когда дверь за мальчиком закрылась, Тамара Ефимовна протянула полковнику записку.
– Не знаю, насколько все это связано, но сегодня между четырьмя и пятью часами у ворот санатория остановилась черная «Тойота». Номер я не разглядела, не обратила внимания. Не видела четко я и пассажирку на переднем сиденье, но сейчас, из-за записки, вспомнила: там находилась молоденькая девушка с темными волосами. Худенькая. Не скажу, что та самая, но не исключено. Человек, выскочивший из «Тойоты», седой, высокий, красивый, лет сорока-сорока пяти. Он очень спешил, вбежал в проходную санатория. Потом меня отвлекли покупатели, а когда они отошли, «Тойота» уже уехала. Не стало и еще одной машины – зеленой «Нивы». А перед этим она стояла у ворот около получаса, в ней сидели, не выходя, пятеро мужчин. Еще слышался долгий громкий сигнал, но какая именно машина сигналила, я не видела. Записка выпала из сумки у дамы, покупавшей у меня орехи, написал ее вахтер, а информацию просил передать для вас тот самый седой человек. Уф-ф, – Тамара Ефимовна перевела дух, – надеюсь, я ничего не забыла.
– Цены вам нет, Тамара Ефимовна! – полковник поцеловал «ореховой бабушке» руку.
Из номера они вышли вместе. «Ореховая бабушка» направилась вниз по лестнице, а полковник подошел к столику дежурной по этажу, поднял телефонную трубку и, набрав несколько цифр, произнес:
– Эпсилон-семь. Узнайте в аэропорту, улетели сегодня в Москву Ревенко Вадим Николаевич и Кузьмина Мария Львовна. Нет. Ждать я не могу. Свяжусь с вами через десять минут.
Через десять минут он уже входил в штаб округа и узнал, что Ревенко и Кузьмина билетов не покупали и никуда не улетели. А еще через пятнадцать минут джип с опергруппой мчался к дачному поселку.
Замки на воротах и на входной двери оказались взломаны, все в доме доктора перевернуто вверх дном. Одного взгляда хватило, чтобы понять: здесь был не просто обыск, а зверский шмон.
Эксперт и трассолог занялись отпечатками, а Константинов начал просматривать коробки видеокассет, сваленных в кучу на полу в гостиной. Кассету с надписью "Э. Рязанов. «Жестокий романс» он нашел сразу и, прежде чем вставить ее в видеомагнитофон, попросил опергруппу выйти куда-нибудь, в спальню или на кухню.
Казалось странным, что в таком разгромленном доме исправно работают телевизор и видеомагнитофон. Перед Константиновым замелькали кадры веселого кавказского застолья. Оператор находился явно подшофе, камера плясала в его руках, выхватывая то толстоносое лицо Ахмеджанова, то круглую физиономию Вячеслава Иванова. Через пять минут просмотра Константинов вскочил, поднял с пола валявшийся среди кассет пульт дистанционного управления, нажал «стоп» и перемотал запись немного назад. А потом нажал «паузу». За щедро накрытым столом прямо над блюдом с крупными ломтями мяса застыло с вилкой у рта улыбающееся лицо Юры Лазарева.
Полковник нажал «плей», и Юра Лазарев отправил в рот большой кусок мяса с прилепившейся к поджаренному боку веточкой укропа. Камера тут же перепрыгнула на угрюмого бритоголового громилу, обсасывающего куриную кость сосредоточенно и тщательно, потом началась свистопляска кадров по угрюмым и улыбающимся лицам, грязным тарелкам, пятнам на скатерти…
Константинов выключил видеомагнитофон и телевизор, вытащил кассету, направился в спальню и молча взял из рук старшего опера сотовый телефон.
– Эпсилон-семь, со штабом округа соедините меня. Нет, сразу с Мельниковым. Да! Иван! Это я. Срочно высылай спецназ. Поселок Гагуа. Ну кто? Конь в пальто! Ахмеджанов, разумеется. Только живым! Без вариантов. Подожди, там два заложника. Да, Ревенко. Но, кроме него, еще девушка, Мария Кузьмина, девятнадцать лет. Предупреди ребят. Что значит – мало шансов? На то и спецназ, чтобы шансы были! Все, Ваня. Я выезжаю с опергруппой. Свяжись с пограничниками.
Захлопнув крышку телефона, Константинов наклонился и аккуратно вытащил из-под низкой тумбочки у кровати изящную овальную коробочку с нарисованным на крышке томным полузакрытым глазом с длинными ресницами. Открыв ее, он прочитал на обратной стороне крышки надпись на бумажной наклейке: «Цветные контактные линзы. Цвет: сине-лиловый. Инструкция прилагается. Сделано в Китае». Линзы внутри отсутствовали. Только бумажка с инструкцией. Коробочку полковник положил в карман джинсов.